-Невесту и задарма хотите?!- разошлась Проскурина. Невеста вам не корова, чтобы за нее торговаться! Не на базаре. Сто рублей или ищите сами. Небось, у вас там тысячу вывалили бы. За сто рублей и разговаривать никто не стал бы. Да еще и на смех подняли бы. Считайте что это калым только по-нашему. Стоящая девка, работящая, крепкая. Красота, ни мне вам говорить, так, для забавы, она здоровых детей рожать будет. Вам, что с ней, под ручку ходить. Вам чтобы руки в доме были, чтобы детей рожала. Или вон могу Диктеревых - Светлану и красивая и из богатеньких, так она гулять будет. Ты что, старик, с ума сошел?! Ты хочешь, чтобы вам потом в каждом доме косточки перемывали?! А?
Старик испугался и замахал на Проскурину руками. Муста готов был отдать хоть тысячу, хоть две, и просил отца забыть.
-Во-во. Так что не выкобенивайся. Свадьбу у них сыграете. Потерпите, не облезете. Соберутся все только свои. Посидим, выпьем по-нашему. А как же! Ты мне здесь бородой не тряси. Говорю, потерпите, значит потерпите. Да час другой, всего лишь для виду, и забирайте и делайте с невестой все, что хотите. Ну что, согласны?
-Согласны, - отвечал Муста, и, как прежде, отец клал руку ему, опускал руку старику на колено, прося не волноваться из-за денег.
Проскурина весело улыбнулась. Как говорится, дело было в шляпе. Что уж теперь. Кто прошлое помянет - тому глаз вон.
-И правильно, а то смотри, так и без жены останешься,- рассмеялась Проскурина в адрес молодого таджика.
Муста смутился.
-Это не для меня!
-Да неужто…- Проскурина проглотила слова, впившись глазами в старика, у которого даже богатая бархатная тюбетейка не могла вас отвлечь от того, что ее хозяин был старый и лысый.
-Нет, невеста для младшего брата.
Проскурина рассмеялась.
-А я подумала, как вас, извините, вы не представлялись.
-Муста!- представился целомудренный таджик.
-Очень приятно,- улыбалась Проскурина. А меня - Валентина Григорьевна. А батюшку, еще раз, ради бога, прошу извинить.
-Ничего страшного, отца зовут Фирдавси.
-Федор что ли по-нашему?
Муста промолчал.
-А как же мне его звать? Небось, уж сто лет как в обед. Вон лысый уж совсем.
-Фирдавси Абуабдулло Боев, - ответил Муста.
Проскурина стала креститься.
-Господи, чего только на свете не бывает!
Муста смутился.
-Ну что теперь уже поделаешь! Абдула так Абдула, нам какое дело.
-Абуабдулло,- поправил Муста.
-Как вам нравится, а деньги попрошу вперед. Вы меня извините, ну так уж у меня заведено. Всякое в жизни бывает. Вам не понравится, а я буду хлопотать.
Муста достал дорогое портмоне из кожи, открыл и стал отсчитывать деньги.
Проскурина скривилась и мысленно ругала себя. Портмоне было битком набито деньгами. С такого можно было и больше спросить, не почувствовал бы.
Проницательный Муста, не говоря ни слова, вместо положенных ста рублей подал своднице двести.
Проскурина разомлела. Лицо хозяйки, как все равно после бани, сделалось мягким. Еще сто рублей сверху, и Проскурина, наверное, умерла бы от удовольствия.
Фирдавси нахмурил брови.
-Благодарю. Дело делаете,- брала Проскурина деньги, и словно отчитываясь перед стариком, зачем столько переплатили, подставляла ему под нос синенькие купюры по двадцать пять рублей и говорила:
- На счастье!
Идти смотреть невесту решили на следующий день. И в воскресенье – всех, кого нужно, больше шансов застать и что, как говорится, откладывать в долгий ящик.
Заранее договариваться с родителями девушки Проскурина не пошла. Во-первых, не принято, а главное, боялась раньше времени проговориться, что жених нерусский. Опасалась хитрая сводница спугнуть родителей невесты. Мало ли что можно за ночь - другую передумать. И неважно, красивая девка или такая, что только дома под одеялом держать.
III
-Колбасу порежь,- кричал Столов и просил переодеться в свежее белье. - Рубашку чистую дай.
И бедная Прасковья не знала, за что хвататься.
-Галку поднимай,- кричал Столов. И пусть схоронится, и чтобы не слышно!
С рубашкой для мужа и колбасой Прасковья бежала в комнату дочки. Столов - за женой и рубашкой.
С божьей помощью вроде бы собрались и пошли встречать сватов.
В халатах и тюбетейках выходцы из Таджикистана стояли молча, словно воды в рот набрали. Старик отец и трое сыновей: высокий, стройный Муста, худой, с желтым больным лицом Шавкат и самый младший, семнадцати лет, Зариф. Муста в отличие от братьев и отца был, как и вчера, в галстуке и костюме.
В качестве помощников с Таджиками были русские женщины в нарядных ярких платках и в длинных юбках. Румяная дородная Проскурина, как командир, впереди всех кружилась и махала батистовым надушенным платочком, все равно как красна девица. Деревенские в отличие от таджиков весело переглядывались и по-доброму посмеивались и подшучивали над всем вокруг и друг над другом, как бывает в русских деревнях на сватовстве.
-Это который зять?- тихо спрашивал Гаврила Прокопьевич у жены.
-Наверное, тот, что молодой.
-Да вроде ничего!
-Да они же все на одно лицо. Слава богу, хоть додумались баб взять, а то и по-русски, наверное, не понимают,- вздыхала Прасковья.
-Цыц. Тоже мне наука жениться!
Прасковья Игнатьевна улыбалась, показывая ряды белоснежных зубов знакомым бабам.
Проходили минуты, а старик Фирдавси продолжал стоять, как вкопанный, хоть с пушки стреляй.
-Да что это они!- заволновалась Прасковья Игнатьевна. - Не нравится им что ли. Почему не заходят?
-Стесняются,- засмеялась хитрая Проскурина. Сейчас, сейчас я их приведу.
-Давай удружи, соседушка, научи,- просила Прасковья.
Проскурина подскочила к Фирдавси, самому старому и главному.
-Пошли, что встал, пошли,- и схватила старика Фирдавси за рукав.
А он взял и с силой одернул руку, и если бы Проскурина не отскочила, то, наверное, и огрел бы наглую непочтительную бабу, так он на нее «зыркнул». Все, теперь уж не у себя дома и честь знай.
Прасковья ахнула.
Валька, шельма, засмеялась.
-Это он шутит так. Шутит,- закричала находчивая сводница, а сама шептала:
-Что стали? О, дурни, пошли, пошли. И пошлет же бог! Да чтобы вы все издохли! Деньги все равно не отдам,- и громко засмеялась.- Идут, идут сватья. Встречай, теща, Свекра!
Старик Фирдавси погладив бороду, пошел на двор.
-Ну, слава богу,- перекрестилась Прасковья Игнатьевна.
С улыбкой Проскурина подметала рыжей юбкой дорогу перед новоявленным свекром, а мысленно корила себя, что дура, взяла всего двести рублей.
«Хлопот будет с ними на тысячу»,- думала Проскурина.
-А что же жених не идет?- шепотом спрашивала Прасковья у мужа.
-Да помолчи. Наверное, положено так. Отец смотреть невесту будет. Добро пожаловать, проходите,- взволнованно говорил Гаврила Прокопьевич.
Фирдавси зашел в небогатый дом колхозника Столова.
Дом был из трех комнат, одной большой, что была и за кухню и за зал, где принимали гостей, и двух совсем маленьких, какие были спальни Гаврилы с Прасковьей и Гали. Некрасивые, грубо выполненные проемы в стене, словно какие-то черные дыры открывали путь в комнаты, пугая духотой и полумраком. И что только радовало глаз, так это набеленная печь, украшавшая комнату, все одно, что начищенный сверкающий самовар украшает чаепитие.
Накрытый на скорую руку деревенский большой стол стоял у окна и бросался в глаза скорее не за кусками, а тем где на столе то или иное блюдо занимало место. Копченая колбаса, нарезанная по-деревенски, толстыми кружочками, покоилась на тарелке в самом центре стола как главное мясное блюдо. Отварная же красавица курица стояла скромно на уголке. Пахучая селедка в селедочнице - рядом с колбасой. Запечатанная бутылка водки все равно, что командующий в окружении подчиненных из десятка граненых стаканов, расставленных по всему столу, как в столовой, стояла с краю, как говорится, под рукой.
-Что же он и искать станет?- шепотом спрашивала Прасковья у мужа.
-Так позовем. Тоже придумала! Галя! Выйди, дочка,- позвал Гаврила Прокопьевич.
Галя робко, не поднимая глаз, вышла в лучшем, какое было у девушки платье, купленном в городе. Кримпленовое зеленое платье смотрелось на Гале, как старый пиджак на пугале в огороде. Оттопыривалось на бедрах, а большая грудь, казалось, вот-вот разорвет ткань и вырвется на свободу. Старик Фирдавси не смотрел на одежду; будь Галя в шелках, а внутри испорченной, старик ушел бы, посылая проклятья дому и, наоборот, в грязном мешке разглядел бы ценность, как бы ее не измазали сажей. Прямо какая-то детская неумелость себя держать, словно волна накрыла старика с головой, и он в каком-то восхищении смотрел на некрасивую, но чистую, нетронутую молоденькую девушку. Несмелую, мягкую, как глина, с которой можно было слепить все, что угодно: покорную жену, хорошего слугу, все, что только пожелает сердце. А эти плечи, руки.
Старый Фирдавси, имеющий свой взгляд на женскую красоту, одобрительно закивал головой.
-Харашийя, харашийя,- неправильно, с ошибками говорил Фирдавси, кивая головой. - Русский красовица, красовица!
Все обрадовались. Столов загордился.
-Вот тебе и корова,- шептал осчастливленный отец
Прасковья расплакалась.
-Иди, дочка, иди,- сказал Столов, и Галя обратно ушла в свою комнату.
Фирдавси одобрительно закивал головой
-О, черт лысый, - сквозь зубы цедила Проскурина.
И старик, проводив взглядом Галю, стал выходить.
-Да куда же он, куда?!- испугалась Прасковья.
-Не бойтесь. Понравилась, никуда теперь не денутся,- сказала Проскурина. Уже любят, любят - куда денутся.
-А как же договариваться?!- не успокаивалась мать.
-Договоримся, договоримся. О чем сними говорить. Они за все заплатят.
-Что значит, за все заплатят,- зажегся Столов. Мы хоть и не богатые, но и не нищие. Я ссуду возьму! Будет наша Галка не хуже других. Свиней зарежем.
-Гаврила, ты, что ли с дуба свалился, они свинину не едят,- рассмеялась Проскурина.
-Ну и черт с ними, я им барана куплю.
-Да господи, сиди ты, богач. Пусть платят, вон какую девку берут. Наливай лучше, думала уже слюной изойду, слава богу, ушел. Черт с бородой.
-Наливай, наливай,- захлопотала Прасковья. Бабы, подходите к столу, подходите.
Гаврила Прокопьевич стал разливать по стаканам водку.
Бабы с азартом, как дети, берут конфеты, взяли по кусочку копченой колбасы, а от остального вежливо отказывались.
-Ну что давайте, бабы, за счастье молодых,- сказала Проскурина высоко поднимая стакан.
-Слава богу, слава богу, пристроили,- крестилась Прасковья. А все же боюсь, бабы.
-Да нормальный мужик. Понравилась Галка.
-Правильно, Гаврила, дело говоришь. Дело,- сказала Проскурина. Если бы оно из-за страху бабы замуж не шли, и не было никого.
Все рассмеялись.
-Это верно, верно,- успокаивалась Прасковья. И ведь вроде бы близко они от нас. Я слышала про них.
-Да из Борисовки они.
-Ну, вот, мать, а ты все трясешься. Что от нашей Мечетки до их Борисовки. Один район. Пол часа на автобусе. Давайте, бабы, пейте, колбасу берите. Галя! Иди, дочка, покушай.
IV
До свадьбы Галя так и не увидела своего будущего мужа. Вся связь с новой родней осуществлялась через Проскурину.
Гаврила Прокопьевич ходил по Мечетки гоголем, гордо и высоко неся седую голову. Это был уже стареющий, болезненный мужчина, но,
