ЛИЗАВЕТА СИНИЧКИНА

несмотря на свои болезни и беды, он еще проживет двадцать лет. Предстоящая свадьба разом преобразила Гаврилу. Как тот старый стол, обреченный пропасть в кладовой, может себя еще показать, накрой на него деликатесы, Гаврила ослеплял. Прежде не зная, куда девать себя от насмешек, он теперь ничего не боялся и ходил с ровной спиной, красиво расправив широкие плечи. Его Галя,  как тот гадкий утенок, которого клевали все, кому не лень, вдруг в одночасье обрела ореол лебедя, и теперь только ленивые не говорили о предстоящей свадьбе. Гаврила Прокопьевич только что не летал. 
-Гаврила!- останавливали Столова знакомые мужики. – Неужто не брешут?!  Засватали Галку?
-Что она хуже ваших? Пришло время, и засватали,- отвечал Столов как само собой, как будто ничего особенного.
-И свадьба скоро?
-Скоро!
-Да брешешь!
-Да что мне с этого!
-Так ты это, смотри, не посрамись перед татарами,- смеялись мужики. Сало им не давай!
-Да что, я не знаю?!
-Да не скажи!- улыбались мужики. Вон Валька трепалась, ты свиней резать собрался. Попридержал бы.
Столов ругался, мужики смеялись.
-Не татары они,- говорил Столов.
-А кто ж?
-Да то ли таджики, то ли…
-То ли узбеки,- смеялись мужики.
-Да ну вас! Вот посмотрим, когда вы выдавать станете,- и Гаврила расправлял «крылья» и бил козырем теперь уж мелкую карту язвивших прежде над ним мужиков.- И то еще неизвестно! Будет ли оно вообще на что смотреть!
Мужики прикусывали языки, а Столов гордый отправлялся домой, но когда приходил, не находил себе места.  Волновался, переживал, чтобы все не хуже, чем у других свадьба была. Ссуду не стал брать, но снял все деньги, что были на сберегательной книжке. Все, что за долгие годы накопил рядовой колхозник, поместилось в кармане - сорок новеньких банкнот по двадцать пять рублей, ровно тысяча. На книжке осталось всего лишь несколько рублей, чтобы только не закрывать счет.
И в тот же день, как сговорившись, Проскурина принесла деньги от семьи жениха.
-Вот!- громко, торжественно сказала Проскурина и хлопнула пачкой красных десяток об стол, и следом еще высыпала кучку купюр по сто рублей.
-Сколько ж здесь?!- крестив руки на груди, спрашивала Прасковья, перепуганная большими деньгами.
-Две тысячи!
-Сколько?!
-Нечего, мало еще. Вон, какую девку берут!
Столов молча достал из кармана деньги, снятые с книжки и положил к остальным до кучи.
-О! Гаврила, ты, что же это, с книжки все деньги снял?- спросила Проскурина.
-Да, снял!
Прасковья Игнатьевна смотрела на мужа с гордостью и с тревогой одновременно.
-Прибереги! Не хватит, еще стребую.
-Мы не нищие!
-Да, ну и не богатые!
-Мне дочь один раз выдавать!
-Ладно, сам смотри,- махнула рукой Проскурина. А если по совести, не облезли бы! Старший сын у них, оказывается, хирург в Зернограде. Он их и перевез сюда, шайку дармоедов. А хирург, говорят, неплохой, у нас в Ростове учился. Сам в Зернограде живет, а им, стало быть, дом в Гуляй  Борисовке купил. Без хозяйства отец, старый черт, не может. Баранов ему подавай! Нигде, кроме старшего Ми... Как его там, а Муста! Так вот, кроме Мусты никто не работает. Тунеядцы! Куда власти смотрят?! Статью за тунеядство никто не отменял.
-Чья бы корова мычала, а твоя молчала,- загорелся Столов. Сама тоже вон в коровник носа не кажешь. Загордилась, а сама кто?! Доярка! Нашла сыну председателя ростовскую студентку и в дамки. Знаем, как твой Мишка на элеваторе вкалывает под крылом председателя.
Проскурина не понимающе заулыбалась
-Что это он, Прасковья, как с цепи сорвался!
-Да остынь, Гаврила,- испугалась Прасковья.
-Да спокойный я! Пусть лучше скажет, сколько за нашу Галку получила?
-Да что ты, сосед,- засмеялась Проскурина, прикидываясь. Ерунду говоришь!
-И в самом деле, Гаврила! Она нам по-соседски. А если что кто и дал. Так это в благодарность. Дают же мужикам на водку, а она вон какое дело сделала. Грех не отблагодарить.
Столов махнул рукой и еще раз посмотрел на деньги, и какая-то обида и злость взяла отца, что только тысяча у него против их двух. И вроде бы всю жизнь работает,  вкалывает с утра до ночи, а все только тысячу и собрал.
-Ну, вас,- сказал Столов и пошел к Гале в комнату, еле сдерживаясь оттого, что так больно кольнуло в самое сердце.
-Не обижайся, Валя, он теперь, словно на иголках,- извинялась Прасковья за мужа. 
-Да что ты, господи. Дело ясное, ничего, ничего. Ты давай лучше ручку с бумагой, посчитаем, прикинем. Думаю, что можно будет всю родню позвать, даже тех, кто мало дарит. Денег хватит. Платье лучше на прокат у кого-нибудь взять. Да вот хоть у меня. От Людки осталось, вон, висит без дела. Она у меня, сама знаешь, та еще бочка- вся в отца. Да, господи, я его вам по-соседски за пол цены уступлю. Договоримся. Ты его подошьешь, и как новое будет. И  туфли у меня есть недорого, за пол цены. Вот и договорились,- и Проскурина стала собирать деньги со стола. А где гулять-то собираетесь?!
Душевная Прасковья  испугалась.
-Вот-вот, не поместитесь, если все придут.
-Не поместимся.
-Ничего, ничего, что мы, не соседи! У нас сядете, сама знаешь, все поместимся. Не переживай, денег я с тебя не возьму, что я, совсем уже. Пусть родня жениха платит. Братец хирург. На вот пока семьсот рублей на стол, а остальные пусть у меня побудут. За платье и туфли я возьму, не переживай. Все, что будет нужно, ты не стесняйся. Я у них еще спрошу.
Проскурина отсчитала семьсот рублей десятками и отдала Прасковье, а остальные деньги с концами спрятала в глубокий карман халата.
-Давай, пиши родню, все посчитать надо. Галка, ты подруг то хоть звать собираешься?
-Да позову кого-нибудь,- ответила Галя из комнаты.
-А дружкой кто будет?
-Иру сестру возьму!
-Правильно.
-Да отстаньте от девки, занимайтесь своим делом,- крикнул Столов.
-Да бог с вами! Секрет у вас какой, что ли?- засмеялась Проскурина, и легонько толкнула Прасковью  в бок. Что это Гаврила?
-Да все надышаться на дочку не может.
-Понимаю, понимаю и мы не без сердца. Шутка ли, дочь замуж выдавать?!
  -Да не говори, Валя, намучаемся еще, пока она свадьба то.
-Вот что, дочка, - разговаривал Гаврила Прокопьевич с Галей в комнате наедине. – Ты не думай, без подарка не останешься!
- Да что вы, папа! Все хорошо.
-Только вот,- и отец замялся.
-Я понимаю.
-Моя ты родная,- Столов тепло поцеловал дочь. Ну, ты не думай, не думай. Мы вам с матерью после, холодильник подарим. Как скажем на свадьбе, так и будет. А через два- три месяца справим вам холодильник. Ты не думай,- и Столов от стыда и обиды прятал глаза. И вот еще,- отец достал из кармана аванс - сорок рублей. На вот, спрячь.
-Да зачем, папа, вам нужнее,- испугалась Галя и не брала деньги.
-Возьми, говорю. На первое время. Неизвестно, что там да как! А у тебя какая-ни какая, а будет копейка. Купишь себе, чего-нибудь сладкого.
-Галка, иди сюда. Палец мерить будем,- позвала Проскурина.
-Зовут,- тихо сказала Галя и с тревогой смотрела на отца.
-Иди, иди. Я деньги тебе под подушку положу. Спрячешь.
-Хорошо. Спасибо папа, - Галя поцеловала отца и вышла из комнаты.
Белой ниточкой с катушки Гале мерили палец. Мать откусывала зубами нитку и не скрывала слез.
Проскурина весело смеялась, женив с добрую сотню молодых людей в округе. Браки, заключившиеся с ее легкой руки, надо признать, редко разбивались, все, за малым исключением, жили хорошо и дружно. Может поэтому многие родители, женившие и выдававшие замуж своих детей, закрывали глаза на Валькину нечестность. «Ну, скурвила сотню, другую, ну не доложила колбасы, припрятала конфет. Да лишь бы только жили,- говорили родители женихов и невест и сами порой как будто были и рады. Оно, смотри, все худое и украла  с этой сотней и колбасой. Расплачиваются так с ней, значит молодые за счастье,- говорили старики. За все в жизни надо платить. Вон в церкви свечка тоже денег стоит. Так что?! Может та копейка поможет кому. Не вся, конечно, дойдет, но спаси она хоть кого-нибудь, тоже дело. Огромное дело!»
Проскурина забрала с собой ниточку.  По уговору и обычаю обручальные кольца покупать родне жениха.

                                                            V

Кроме Мусты в семье Бабоевых по-русски разговаривать не умели, но все понимали.
«Хорошая, красавица, русская»: что раздалось в доме Столовых, пожалуй, было и все, что мог говорить по-русски семидесятипятилетний старик Фирдавси. Ну, еще слова три-четыре. Родился он в горном кишлаке, таком диком и отдаленном, что даже об великой отечественной войне знал как современные школьники, только из военной кинохроники и из художественных фильмов.
Женился Фирдавси только в сорок лет, никак не мог собрать деньги на свадьбу, чтобы по обычаю позвать всех до единого жителя кишлака, и поэтому дети пошли поздно. Наверное, так было угодно судьбе для спасенья Владимира Петровича Рощина, первого учителя в диких горах Таджикистана. К удивлению  несчастного Владимира Петровича, русского учителя с Дона, заброшенного к черту на рога, маленький Муста все схватывал на лету и не дал сойти ему с ума  какой-то неуемной тягой к знаниям. Бедный учитель видел в черноглазом Мусте единственное спасение. Как только может какой-нибудь несчастный, чей корабль потерпел кораблекрушение, после мучительных страшных часов борьбы броситься к забелевшему на горизонте берегу, так и учитель со всем багажом своих знаний  бросился навстречу одаренному мальчику, видя в нем спасительный кров и пищу для своего задыхающегося от тоски сердца. 
«Учись, не ленись, не ленись. Господи, да ты даже еще не понимаешь своего счастья, - говорил Рощин.- Ты сможешь увидеть мир, сможешь все, что только пожелает твое сердце. Бог подарил тебе шанс и мне тоже. Да что бы я без тебя делал?! Я сошел бы с ума» 
Муста был, пожалуй, единственным учеником во всей школе. В самом кишлаке детей было полно, но в школу они ходили неохотно, и чаще валялись кучей в пыли, или галдевшей шумной стаей носились по кишлаку. Только Муста был каждый день на уроках. Словно магнитом маленького Мусту тянуло к учебникам, к школьной доске,  к картам и  глобусу. И когда пятилетнее заключение Владимира Петровича подошло к концу, он в благодарность за свое спасение и во славу матери всех наук просвещения выхлопотал для Мусты место в интернате, чтобы тот смог продолжить учиться.
-Если бы не отпустили,  я тебя выкрал бы. Ей богу, выкрал,- говорил счастливый учитель
Неграмотный, стареющий Фирдавси с благоговением слушал, как Муста читал ему Коран. Ничего не понимал, но, верующий в своего бога, до смерти испугался, когда Рощин сказал:
-Аллах все видит, и если научил маленького Мусту читать священную книгу, значит, уготовил ему особую судьбу, а вы, тем, что не отпускаете сына, не даете Мусте исполнить  волю Аллаха.
Сработало, старик Фирдавси отпустил сына.
Оставляя Мусту в интернате, Владимир Петрович еле сдерживал слезы. Двенадцатилетний Муста смотрел на Рощина, как на второго отца.
-Ты только учись, не ленись, и тогда весь мир со всей своей красотой откроется твоим глазам и сердцу. Учись, Муста, заклинаю, только учись. Вот здесь мой полный адрес, и Рощин дал мальчику аккуратно сложенный листок бумаги. - Пиши мне, мой друг. Приезжай, приезжай.
И спустя каких-то пять лет Муста с поношенным чемоданом в руках стоял на пороге Рощина в Ростове-на-Дону на «Красноармейской».
Рощин заплакал, когда Муста протянул своему учителю золотую медаль за