«Универсальное государство» в России. От древних времен до Крымской войны

приходится на период с 1471 по 1479 г., когда Московский Великий князь Иван III (1462–1505) присоединил к Московскому княжеству Новгородскую республику.
Быстрая смена событий в основной области православия и его русской боковой ветви, драматический контраст между падением Константинополя и триумфом Москвы произвели глубокое впечатление на воображение русских. Современный исследователь Н. Зернов пишет: «Расширение нации, рост империи — это обычный внешний признак внутреннего убеждения народа, что ему дана особая миссия, которую он должен выполнить. Неожиданное превращение маленького Московского княжества в самое большое государство в мире невольно привело его народ к мысли, что он наделен миссией спасти восточное христианство». Следует сказать, что и другие православные князья до Ивана III жаждали получить знаки отличия Восточной Римской империи. Они не раз обращали свои жадные взоры в сторону Константинополя, но их постоянно постигали неудачи в их нетерпеливых и дерзких попытках.
Исторически сложилось так, что московиты получили некоторое преимущество. В 1472 г. Великий князь Иван III женился на Софье Палеолог, племяннице последнего константинопольского императора Константина, и принял герб — двуглавого восточно-римского орла. В 1480 г. он сверг власть татарского хана и стал единолично править объединенными русскими землями. Его последователь Иван IV Грозный (1533–1584) короновал себя в 1547 г. и стал первым русским царем. В 1551 г. Собор русской православной церкви утвердил преимущества русской версии православия над другими. Во время правления царя Федора (1584–1589) митрополит Московский получил в 1589 г. титул Патриарха Всея Руси.
Так серия последовательных политических акций обеспечила русским более благоприятную ситуацию, чем та, в которой оказались их болгарские и сербские предшественники, конец которых был ничтожен. Русские не были узурпаторами, бросающими вызов живым владельцам титула. Они остались единственными наследниками. Таким образом, они не были отягощены внутренним чувством греха. Чувство того, что греки предали свое православие и за это были наказаны Богом, сильно отразилось на далекой русской церкви, где антилатинские настроения были очень сильны. Русским казалось, что если греки были отвергнуты Богом за Флорентийскую унию, мыслившуюся как измена православию, то сами они получили политическую независимость за преданность церкви. Русский народ оказался последним оплотом православной веры. Таким образом, он унаследовал права и обязанности Римской империи.
Русская вера в высокое предназначение России усиливалась библейскими и патриотическими авторитетами. Мотив книги Даниила — четыре последовательных универсальных государства (Даниил 2, 27-49; 7, 1-28; 9, 24-27).
…Политическая миссия Третьего Рима никогда не сводилась к тому, чтобы спасать или реформировать Второй Рим. Она виделась в том, чтобы заменить его... Следствием идеи «Москва — Третий Рим» стало устойчивое убеждение русских в осознании ими своей судьбы, что Россия призвана быть последним оплотом, цитаделью православия». [Конец цитаты].
***
О русском православии следует поговорить отдельно. Оно считается основой основ России – без православия нет русского народа, без русского народа нет России, утверждают официозные историки. Со вторым утверждением никто не собирается спорить, но что касается первого, оно сомнительно. Тезис об исключительной роли православия в России издревле поддерживался прежде всего самой православной церковью. После раскола христианства на католичество и православие, католики становятся опаснейшими соперниками православного священства, и оно упорно настраивает против них народ. Обоснование, конечно, все то же: католическая церковь хочет погубить Россию, католики – злейшие враги русского народа.
И тут снова надо вспомнить об Александре Невском. Выбрав союз с Ордой, а не с Западом, взяв себе за образец азиатские порядки, он первым из русских правителей категорически отказал католической церкви в праве на существование в России. Это решение стало одной из причин, по которой он был канонизирован православной церковью и объявлен Святым и Благоверным князем.
Между тем позволительно задать вопрос: а что случилось с другими славянскими государствами, принявшими католичество, действительно ли они погибли? Нет, мы этого не видим. Ближайший сосед России – Польша, приняв католичество, сделалась одним из самых сильных и развитых государств в Европе и оставалась таким восемьсот лет, вплоть до уничтожения польской независимости Россией, Австрией и Пруссией в конце XVIII века. Чехия, другая славянская страна, принявшая католичество, также являлась весьма значимым европейским государством на протяжении многих веков.
Почему же Россия, приняв католическую веру, непременно должна была погибнуть? Принятие католичества не гарантировало, естественно, для России мирные отношения с европейскими католическими странами, – единая вера не мешала европейским междоусобицам, – но католичество являлось тем фундаментом, на котором строилась европейская цивилизация, а ей суждено было в дальнейшем стать лидирующей в мире. Отказавшись от католичества, Россия осталась на задворках истории, что, однако, соответствовало интересам русского Левиафана. Мессианская идея в совокупности с «единственно правильной» религией, которую эта власть, по византийскому образцу, поддерживала и олицетворяла, давала русскому «универсальному государству» карт-бланш на какие угодно действия.
Союз государства и православной церкви окончательно оформился под татарским игом.  Борис Кагарлицкий так пишет об этом («Периферийная империя»):
«…Говорить о враждебности татарских ханов по отношению к христианству не приходится. Татарские ханы не только отличались веротерпимостью (точнее, индифферентностью к вопросам религии), но и прямо сотрудничали с православной церковью.
«Одним из достопамятных следствий татарского господства над Россиею было еще возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений, – констатирует Карамзин. – Политика ханов, утесняя народ и князей, покровительствовала церкви и ее служителям; изъявляла особенное к ним благоволение; ласкала митрополитов и епископов; снисходительно внимала к их смиренным молениям и часто, из уважения к пастырям, прелагала гнев на милость к пастве».
Сотрудничество церковной верхушки с захватчиками осталось одним из наиболее позорных эпизодов в истории русского православия, а воспоминания о нем неизбежно подрывали претензии церкви на особую «национальную роль» в России. Задним числом идеологи официального православия оправдывались, объясняя, что никаких общих интересов у ханов и церковных иерархов не было, а татары поддерживали православие исключительно потому, что испытывали «суеверный страх перед неведомым Богом христиан». На самом деле, разумеется, ханы прекрасно представляли себе, что такое христианство – священники и миссионеры появились при их дворе уже в 50-е годы XIII века. Ханские грамоты предоставляли иммунитет церкви. В свою очередь, православные иерархи призывали свою паству молиться за ханов. «Союз православной церкви и татарского хана на первых порах был одинаково выгоден для обеих сторон, – пишет Покровский, – а что впоследствии он окажется выгоднее первой, чем последнему, этого татары не умели предусмотреть именно потому, что были слишком практическими политиками». [Конец цитаты].
***
С самого начала православная церковь требовала от государства для себя защиты, а для всех, не согласных с ней – кары. В XVII веке в самом полном сборнике законов феодальной России – Соборном Уложении 1649 года  – преступления против церкви и патриарха считались тягчайшими, ничего хуже быть не могло; все это рассматривалось как богохульство и каралось «квалифицированной казнью» – сожжением на костре, четвертованием, колесованием или сажанием на кол. Но и до этого православная церковь жестоко расправлялась со своими противниками; многие подобные эпизоды приведены в книге видного русского историка Ефима Грекулова «Православная инквизиция в России»:
«Православие было встречено русским народом без особого восторга. Киевлян крестили привезенные Владимиром из Крыма греческие священники. Как мы знаем из летописей, народ загоняли в реку, «как стадо», многие «не по любви, а из страха перед князем крестились». Таким же было крещение в Новгороде – там Добрыня, дядя Владимира, крестил непокорных новгородцев огнем и мечом. Бунты, сопровождающие распространение православия, были неосознанным протестом, – народ будто предчувствовал, во что его ввергают, какой гнет будет давить его на протяжении тысячи лет. Православные иерархи и князья сделались двумя личинами страшного Януса власти. Митрополит Никифор, автор послания к Владимиру Мономаху, писал: «Как Бог царствует на небесах, так и князья избраны от Бога».
Одно из первых упоминаний о жестокости церкви относится к XI веку, когда православию на Руси не исполнилось еще ста лет. Новгородского архиерея Луку, жившего тогда, летописец называет «звероядивым». «Сей мучитель, – говорит летописец, – резал головы и бороды, выжигал глаза, урезал язык, иных распинал и подвергал мучениям».
В XII веке «немилостивым мучителем» был владимирский епископ Федор. Он многих «еретиков» заключил в тюрьмы или казнил, а их имущество присвоил себе. Но после Федор сам был обвинен в еретичестве, и по приговору митрополичьего суда ему отрезали язык, отсекли правую руку и ослепили. Почти в то же время сожгли на костре некоего Мартина, который выступал против церковных злоупотреблений.
Татары, подчинившие себе Русь в тринадцатом веке, быстро поняли выгоды православия для собственной власти. По указу хана Менгу Темира, русским митрополитам было предоставлено право наказывать смертью за хулу на православную церковь и за нарушение церковных привилегий. В церковной истории любят вспоминать, как Сергий Радонежский благословил князя Дмитрия на Куликовскую битву, но о тесном сотрудничестве церкви с Ордой предпочитают молчать.
После освобождения от ордынского ига в России окончательно восторжествовала византийская идея о нерушимом союзе церкви и государства: Москва была объявлена «Третьим Римом». Все, что противоречило догматическому православию, беспощадно душилось. В новгородской земле  накануне ее вхождения в Московское царство возникло мощное движение, в чем-то напоминающее европейскую Реформацию. Русские протестанты назывались «стригольниками» по особой стрижке, которую они носили. Они отвергали прежде всего тиранию православной церкви, выступали против накопления ею богатств; нельзя служить двум Богам одновременно: Богу и Мамоне, – сказано в Евангелии. Несмотря на это ясное недвусмысленное правило, церковь осудила стригольников как еретиков. Их учение прозвали «прямой затеей сатаны», а самих стригольников – «злокозненными хулителями церкви», «развратителями христианской веры». Новгородские епископы настояли на том, чтобы руководителей ереси – дьякона Никиту, ремесленника Карпа и других – утопили