понятно, что такой взгляд уставшей от жизни дамы может иметь только обитатель большого города.
Началось главное – процесс подключения к «почкам». Медсестры, как богини охоты, выискивали среди синих прожилков локтевого сгиба нужную вену, вонзали в нее толстую иглу и быстро соединяли последнюю с прозрачной трубкой. Тотчас в ней возникал красный столбик и рос, заполняя собой всю трубку до фильтра. В фильтре, представлявшем из себя «кирпич» из полупрозрачного пластика, он исчезал и появлялся на выходе, являясь уже очищенной кровью, готовой влиться в вену второй руки пациента. В это же время сквозь фильтр циркулировал физраствор, нагнетаемый монотонно урчащим моторчиком «почки».
- Не дай Боже, - сделав ударение на «е», постучал Бородулин по знакомой колбе, - поплавок упадет вниз.
- И что тогда? – спросил я, разглядывая упомянутый поплавок, беспокойно вращающийся, как волчок, в завихрениях физраствора.
- Тогда – все, - как-то слишком уж буднично ответил коллега. – Кровь в трубке станет ярко-красной, потому что там появятся пузырьки воздуха, эта масса дойдет до вены, потом – до сердца и – капут. Ничего, ничего. Лежите, - обратился он к больному, беспокойно заерзавшему от его слов на кровати.
В зале установилась своеобразная тишина, состоявшая из негромких покашливаний и размеренного урчания двенадцати маленьких моторов, заменивших на время людям их почки.
В основном народ предпочитал подремывать, реже можно было увидеть занятых чтением. Читали журнал «Рыболов-спортсмен» и газету «Спорт». Один человек в зале штудировал «Целительные силы» популярного в то время «целителя».
- Из них половина – рыбаки, - объяснил потом Бородулин литературные предпочтения публики, сидя со мной на кушетке. – И почки у них, по грустной иронии, пострадали из-за рыбалки.
- Шутишь? – не уловил пока я связи между фактами.
- Азарт, - развел в ответ руками Бородулин. – Надевает человек сапоги с голенищами во всю ногу, лезет с удочкой в холодную воду и стоит там часами в ожидании «самой большой» своей рыбы. Потом является к нам с застуженными почками, бодрится, надеясь вылечиться пилюлями, но чаще всего пополняет ряды приговоренных к искусственной почке.
- Приговоренных?! – открытия, которыми делился со мной Бородулин, становились все более мрачными и невеселыми.
- Иди сюда, - поднялся он с кушетки и подозвал меня к стеклянной двери. – Видишь, мужчина с серьезным лицом изучает «Целительные силы»? У него типичное лицо инженерно-технического работника. Думаешь, стал бы он тратить время на ерунду, имея надежду вылечиться традиционными методами? Вряд ли. Но он знает – все, что может предложить ему медицина – это лет пять на искусственной почке, или операция по пересадке. За сумасшедшие деньги и с длинной очередью в ожидании донора. И то – не факт, что чужая почка приживется. Но он надеется… - Бородулин помолчал, глядя в зал, и продолжил. - Наверно, для них мы – избранные. Счастливчики, которые не участвуют в этой гонке, а только наблюдают на трассе: кому водички подать, кому маршрут подсказать… А кого и в сторону оттащить. Продление жизни – вот что по-настоящему занимает людей в этом зале, - сказал он, взявшись за ручку, и пошел проверять уровень физраствора, приветливо улыбаясь всем, как земский врач на обходе.
Бледный люминесцентный свет освещал только головы и плечи пассажиров задней площадки. Ниже пробиться ему не удавалось, так как люди, возвращавшиеся с работы, стояли плечом к плечу, избавленные от необходимости держаться за поручни. Тяжелый зад перегруженного троллейбуса плавно взмывал вверх на ухабах, и я, рефлекторно сгибая колени, покачивался вместе со всеми, сохраняя на лице такое же, как у всех, отрешенное выражение. «Продление жизни… - вспомнились слова Бородулина. – Да все вокруг заняты тем же. Хватаются за любую работу, работают без зарплаты и почитают за великое счастье «подкалымить» на стороне… Для продления жизни. И с надеждой на лучшее…» Головы пассажиров, обезличенные мертвенным светом, мерно покачивались вверх-вниз, словно соглашаясь, нехотя, с моими мыслями. «Все мы тут – на «почке», - пришло в голову невеселое сравнение, и я закивал вместе со всеми на очередном ухабе.
* * *
Не представленными из персонала остались двое: Ирина Александровна – заведующая отделением (или – «зава») и еще один врач – мужик с волосатыми руками и постной физиономией, имени которого моя память не сохранила. По-моему, его и мужиком наши дамы считали… не очень, поскольку к праздничному столу, накрытому 23-го февраля, этого субъекта не пригласили.
Каким врачом была Ирина Александровна, сказать трудно, но роль «завы» ей, бесспорно, шла. И очень нравилась. У меня сложилось впечатление, что это был единственный человек в отделении, который ходил на работу не из необходимости, а из «любви к искусству», занимаясь этим делом, как своего рода хобби. Привозил ее муж на иномарке (директор одного из расплодившихся тогда страховых обществ), передвигалась она мелкими шажками интеллигентной женщины, так же интеллигентно поджимала губки, носила модную прическу, итальянские сапоги и длинные висячие серьги, хорошо подходившие к цвету глаз. При всех достоинствах заведующей, работой в отделении фактически руководила Нина Ивановна. Старшая, как называли ее на «почке».
- Сережа, - поучала она меня, когда я отдежурил свою первую смену, - не бегай ты с выпученными глазами по залу через каждые две минуты. Больные пугаются. Ходи спокойно и улыбайся, как твой коллега. Заметишь что, дай знать. Мне, или сестричкам. На вот, марли тебе принесла на подгузники. Ошалев от столь резкого перехода, марлю я все-таки решил взять. Чтобы не портить отношений с начальством.
Изображать что-то, похожее на улыбку, я научился лишь к третьей неделе трудовой деятельности, и это дало свои результаты: больные стали со мной заговаривать. Странно, но в разговорах этих не чувствовалось апатии, нотки которой ожидал я услышать. Объяснялось это, наверное, тем, что большинство пациентов являлись «приезжими». И жили, по большей части, обыденной жизнью: работали, ездили в транспорте, материли начальство. В общем – все, как у всех. За исключением трех дней в неделю, в кои они обязаны были являться на «почку», чтобы «отмыться» - так называли мои подопечные процедуру диализа, к которой относились с понятной в их положении щепетильностью.
Самочувствие у большинства было сносным. Несмотря на топорное исполнение, отечественные фильтры делали свое дело, а если и случалось у кого ухудшение, то чаще из-за нарушений диеты – второго пункта кодекса почечника, обязательного для исполнения. Я успокоился. Стал больше времени проводить на кушетке и погрузился, в целях борьбы со сном, в изучение очередной модной теории. «Теория» основывалась, конечно, на эзотерике и обещала адептам успех, активное долголетие и, по-моему, даже деньги в несметном количестве. Литература подобного рода буйным цветом расцвела тогда на месте поруганной идеи общего светлого будущего, предлагая взамен доверчивым гражданам то же будущее, но уже для личного пользования. Трудно было устоять перед искушением, тем более, что авторы использовали научную терминологию и подкупали читателя манерой изложения, заимствованной у лучших образцов научно-популярной литературы. Забавная вещь получалась в итоге: потирая руки в предвкушении чего-нибудь эдакого, человек приступал к чтению, спотыкался о первый же сомнительный термин, лез в глоссарий, перечитывал заново и… с удивлением обнаруживал, что стал понимать еще меньше. Для полного уничтожения смысла упражнение достаточно было проделать несколько раз.
Я только трижды прочел такой заколдованный кусок текста, когда в мою каморку ввалилась вдруг целая делегация. Впереди, поджав губки, семенила Ирина Александровна, за нею в зал прошествовали трое мужчин в одинаковых пиджаках и дама в деловом бордовом костюме. Я проворно подхватился с кушетки и, вытянувшись во-фрунт, замер у стеклянной двери, как дневальный «на тумбочке».
- Вы находитесь в зале гемодиализа, - Ирина Александровна говорила очень уверенно, держа в руке импортную авторучку и обводя ею пространство вокруг. – Зал оснащен аппаратами старого образца, но именно на них мы отрабатываем новую методику лечения. Смысл ее прост: параллельно с процессом диализа пациенты (на добровольных началах) подвергаются воздействию электромагнитного поля. Электроды крепятся возле участков, отвечающих за работу почек и органов внутренней секреции. Получая постоянный импульс извне, эти органы вынуждены отзываться на раздражение, и постепенно начинают включаться в процесс очистки организма, как и было задумано для них природой.
В зале установилась тишина, затем один из мужчин спросил:
- Скажите, а кто автор такой необычной методики?
- Он, можно сказать, перед вами. Это наш молодой инженер, не имевший до сих пор отношения к медицине, - тут Ирина Александровна повернулась и направила на меня колпачок авторучки. – Прошу вас, Сережа, - сказала она, дружелюбно захлопав накрашенными ресницами.
- Се-ре-жа! Се-ре-жа! – начали вдруг скандировать гости, хлопая в такт ладонями.
- …Се-ре-жа! Се-ре-жа! – громко шипела над ухом Валентина, настойчиво толкая меня ладонью в плечо. – Больных пора отключать…
Секунду спустя я спрыгнул с кушетки, смущенно разглядывая валявшуюся на полу «Теорию…».
* * *
Жизнь, как пишут в романах, шла своим чередом. Я уже одним движением срывал стерильную упаковку с фильтра, приспособился к характеру каждого из аппаратов, а моя фигура, возникавшая в зале, перестала беспокоить больных и внушала, насколько я смог заметить, изрядную долю доверия. «Ко всему человек привыкает», - легкомысленно посчитал я тогда аксиомой народную мудрость. Жизнь, как всегда, оказалась сложнее.
В зал доставили нового пациента. Парень, моложе меня лет на десять, сидел в кресле-каталке и, испуганно озираясь вокруг, повторял, сквозь прерывистое дыхание: «Дожился… дожился». Сестры гладили его по плечу, успокаивали, ворковали голубками, пока я «в темпе» настраивал «почку». В конце концов, уговоры подействовали, и он забылся тревожным сном под мерный шум аппарата. На следующий сеанс пациент явился самостоятельно, а еще через неделю, румяный, одетый в черную «кожанку», зашел попрощаться, широко улыбаясь и вручая сестричкам коробку с конфетами.
- Молодой организм… - сказал Бородулин по этому поводу, я же не сомневался, что стал свидетелем чудесного исцеления. И стал ожидать чего-то подобного в отношении другой нашей пациентки.
Ее звали Катей, и было ей лет пятнадцать, не более. Не требовалось много ума, чтобы понять, что Катя – «папина дочка». Несмотря на то, что родители привозили дочку
