вдвоем (всегда – строго ко времени), именно отец хлопотал возле Кати, поправляя подушки и заботливо подворачивая одеяло. Делал он это несуетливо и без лишнего драматизма. Вообще, мне нравилось, как держался этот подтянутый всегда человек с тронутым сединой ежиком коротких волос. Пока длилась процедура диализа, семейная пара терпеливо ждала в коридоре. Лишь иногда они стучались в двери заведующей, где потом долго беседовали о чем-то с Ириной Александровной. Бородулин сказал по секрету, что Катя – в очереди на пересадку.
Судьба девочки беспокоила всех: мало кого оставит равнодушным прикованный к больничной койке ребенок. Но, как обмолвилась заведующая, анализы у Кати были хорошими, и она имела все шансы дождаться донорской почки.
Как часто бывает в подобных случаях, если все складывается хорошо, обязательно ждешь чего-то плохого. Поэтому, когда в мою каморку влетела вдруг Валентина, со странным лицом, я первым делом подумал о Кате.
Тяжелая, гнетущая тишина, поселившаяся в зале, усиливала дурное предчувствие. На ватных ногах я направился к Катиной койке и с удивлением встретил взгляд девочки, по-детски испуганный, но живой и осознанный. Едва я перевел дух, как меня тронули сзади за локоть и направили, молча, в другую сторону зала. В дальнем углу его, раскинув в стороны руки, на кровати лежал мертвый мужчина. Умер он, судя по всему, недавно, но то, что передо мной покойник, было понятно сразу: ненормально белая кожа лица, остановившийся взгляд и безвольно вывалившийся меж губами язык. «А что теперь… делать?» - ощутил я холодок внутри и тупо уставился на подключенные к мертвому телу трубки, по которым текла, в соответствии с процедурой, не остывшая еще кровь.
- Отключай… - донеслось сквозь оглушительный звон в ушах, и я, повинуясь команде как робот, щелкнул тумблером остановки мотора.
Таинство смерти. Если и является оно таковым, то только для умершего, отправившегося в свое последнее путешествие. Тем же, кто остался на перроне, достается лишь масса хлопот и неприглядное зрелище. Погребальный обряд, наверное, создаст ощущение таинства у присутствующих на похоронах, а пока наш коллектив, собравшийся в пустом зале, ломал голову над более прозаичной задачей: как доставить тело до морга? Мужчина был крупным. Старшая топталась вокруг, как наседка и умоляла поторопиться: машина ждать долго не станет. Я по-прежнему воспринимал окружающее, как в тумане. Может, включилась какая-то защита, но даже голоса доносились до слуха, как из параллельной вселенной. Помню, что тело несли на простыне, соблюдая неписаный закон выноса мертвых – ногами вперед. Это создавало жуткие неудобства в проемах, к тому же держать простыню у этих самых ног выпало мне, и я всякий раз вздрагивал, когда касался коленями белых лодыжек покойника.
- Отдашь, там… - вручила мне Старшая какую-то папку и бутылку со спиртом, когда тело погрузили в зафрахтованную «скорую». Я автоматически сунул бумаги под мышку и, так и не придумав, куда пристроить бутылку, зажал ее дрожащими руками, неуклюже влезая на пассажирское сидение.
- В первый раз? – понимающе спросил водитель, когда папка вывалилась на пол.
- Угу, - ответил я, вконец растерявшись. Бутылка еще эта, дурацкая… К чему она, стало понятно, когда «скорая» подкатила к зданию, которое больше походило на бункер, чем на отделение областной больницы. Оттуда вышел мужик с физиономией мясника, одетый в замызганный белый халат поверх ватника.
- Откуда? – спросил деловито.
- Кто? – ответил я, еще пребывая в блаженной прострации.
- Ну, не ты ж, слава Богу! – рассмеялся мужик вполне добродушно.
- А-а… Почка, - ответил я коротко и неожиданно для себя сунул ему в лапищу «подарок» от Нины Михайловны.
- Порядок, - удовлетворенно отметил работник морга, отправил бутылку в карман и хлопнул меня по плечу.
«Как это все просто и… буднично», - подумал я тогда и с предельной ясностью понял, что никогда не смогу привыкнуть к этой работе.
* * *
Дело повернуло к весне. Снаружи закапало, внутри запело, и мы с Бородулиным цвели и пахли, поскольку, не знаю, как где, а у нас мужчины встречают весну 23-го, разумеется – февраля. Именно эту дату указывал календарь с кинозвездами, украсивший стенку над моей кушеткой.
В коллективах, подобных нашему, к праздникам относятся очень серьезно. Не ограничиваясь при сервировке стола холодными закусками и разносолом.
- Сегодня будут «кораблики», - создала интригу Анна Ивановна, встретив нас с Бородулиным в коридоре. Можно было только гадать, что представляет из себя это блюдо, но запах оливье и селедки «под шубой» уже стелился по отделению, беспокоя наши, не избалованные праздничной пищей желудки. День был «не диализный», и можно было спокойно предаться отдыху в кругу трудового коллектива, если бы отдых этот не испортило одно обстоятельство.
Его привезли на «скорой». Подобрав губки, Ирина Александровна выслушала появившегося в коридоре врача «неотложки», перевела взгляд на нас, и мы с Бородулиным без слов поняли, что банкет, скорее всего, отменяется.
Пациент был тяжелым. То есть, весил он, как раз, не больше ребенка, но состояние, в котором пребывал человек, оставляло желать лучшего.
- Это мы уже привели его в чувство, - говорил мне водитель «скорой», помогая нести носилки. – А то ведь, валялся без памяти в своей иномарке. Хорошо, прохожий заметил.
Словно поняв, что речь о нем, худющий старик с бледной кожей переводил испуганный взгляд мутных глаз с меня на Бородулина и бормотал что-то слабым голосом. К общему удивлению – по-немецки. По-моему, это были проклятия.
- Будем подключать, - коротко распорядилась «зава», закончив осмотр пациента, явно не понимавшего, куда он попал, и где его вещи. Можно было только гадать, зачем приперся к нам дед в таком состоянии, и что за дело погнало его в чужую страну в одиночку. Раньше я бы подумал, что это – немецкий шпион, но сейчас, когда шпионы спокойно копались в наших секретных архивах, делая перерыв на обед и на ланч, такая версия выглядела несостоятельной. В конце концов, это не важно. Важнее было донести каким-нибудь образом до иностранца, кто мы, где он, и что с ним сейчас будет. Твердо блюдя иерархию, в объяснения пустилась заведующая. Мы послушно готовили «почку» к работе, в то время, как «зава» старательно тыкала пальцем в меня, Бородулина, аппарат и сопровождала свои жесты пояснениями на русском, звучавшем, правда, громче обычного.
- Ну, вроде понял, - сказала она не очень уверенно, предоставив возможность действовать Валентине. Едва та взялась за тощую руку и примерилась к ней иглой, как немец, который все «понял», выкинул фортель, от которого медсестра с криком вскочила и, держась уже за свою руку, со слезами в глазах произнесла:
- Он… укусил!
Не знаю, что рассказали о нашей стране этому «фрицу», но кусаться в таком возрасте – это слишком. По крайней мере, цивилизованные люди так себя не ведут.
- Можно, я? – вызвался вдруг Бородулин, предварительно скрипнув зубами. И присел сбоку на койку. Потом наклонился к больному и сказал тому несколько слов, которых не расслышал ни я, ни окружающие. Иностранец отрицательно мотнул головой и упрямо ответил: «Нихт!» Бородулин отвернул лицо в сторону, задержался в этой позе мыслителя, после чего предпринял вторую попытку договориться. Речь его, более длинная в этот раз, закончилась вопросом: «Ферштейн?» Заданным, скорее всего, риторически. Сомневаюсь, что слова играли здесь какую-то роль, но немец, одарив долгим взглядом странного человека в белом халате, нехотя кивнул утвердительно.
- Можно подключать, - сказал Бородулин, поднимаясь с кровати.
- Вы учили немецкий? – спросила изумленная Ирина Александровна.
- Господь с вами, – в шутку перекрестил себя мой коллега.
«Зря он не пошел в медицинский», - подумал я, любуясь смущенно улыбающимся Бородулиным.
* * *
«Нет, в Германии такого не приготовят», - праздничный стол наконец-то дозрел до горячего блюда – обещанных «корабликов». Впрочем, просто блюдом этот шедевр кулинарного искусства назвать было никак невозможно. Корпус судна – запеченная в микроволновке половинка картошки – шипел и вздымался горячими пузырями, а парус – зажаренный до румяной корки ломтик сальца – будил аппетит и воображение, невзирая на то, что мачтой ему служила обычная зубочистка.
- За Советскую Армию! – поднял Бородулин медицинский стаканчик с делениями, наполненный на две трети разбавленным спиртом. По случаю праздника напиток был сдобрен глюкозой.
- И за Военно-морской Флот! – присоединился я к тосту, вилкой взяв парусник на абордаж.
«А он еще хотел отказаться от нашего медицинского обслуживания, - вспомнился почему-то мне немец, мирно спящий после процедуры в палате. – Чудак, ей Богу…»
Тепло от спирта приятной волной покатилось по внутренностям, я забыл о немце и стал украдкой разглядывать лица людей, с которыми выпало мне вместе работать. Старшая совершенно преобразилась и сыпала шутками и анекдотами, от которых даже уставшая от жизни Ирина складывалась пополам и осторожно промакивала платком свои глазки, густо накрашенные поддельной французской тушью. Ирина Александровна со своей косметикой обходилась смелее, зато смеялась довольно оригинальным образом. Опасаясь, видимо, ранних морщин, она не позволяла губам полноценно расплыться в улыбке, что рождало в итоге странное: «Ху-ху-ху…» Вряд ли завотделением догадывалась, насколько забавно это выглядит со стороны. «Простые, милые лица», - думал я, все больше хмелея и понимая, как неловко будет покидать уже ставший своим коллектив. Но мысль об уходе, поселившись однажды в сознании, не давала теперь мне покоя и противно капала на мозги, как вода из протекшего крана.
* * *
В отделении что-то происходило. Ощущалось это и в загадочном выражении лица Старшей, что для нее было совершенно не свойственно, и в широкой, полной молодого задора улыбке заведующей, наплевавшей в этот день на морщины. Причина всеобщего возбуждения стала известна позднее, когда я, переодевшись в халат, вошел в зал.
В центре на стуле сидел человек неприметной наружности, одетый в серый вязаный свитер и по-старомодному подкатанные снизу штаны. Больные, как один, устремившие взгляды на незнакомца, казалось, не заметили моего появления.
- А вот… с диетой у вас теперь… как? – задал гостю вопрос инженер, отложив в сторону учебник «целителя».
Тот улыбнулся смущенно, как человек, не привыкший быть в центре внимания, и тихо ответил:
- С диетой пока все как было. Но! Кусочек селедки на свадьбе у дочки себе я
