В тему начала войны

четко было видно только лицо матери, у которой я сидела на коленях, слушая, как она поёт. Неожиданно, дверь открылась, и в комнату вошел… Карл. От неожиданности мать выронила меня, я упала на пол и больно ударившись, проснулась. Скатившись с кровати я лежала на полу, а с первого этажа доносились  приглушенные мужские  голоса.  Мужчины о чём-то громко и оживлённо переговаривались. Я прислушалась.

Один голос принадлежал Отто, а второй был мне не знаком. Как я поняла незнакомец просил за своего отца который находился в Маутхаузене.

—Вы, гер Отто, как руководитель нашего отделения СС, должны мне помочь и вытащить моего отца из этого лагеря. Если вы мне непоможете он здесь погибнет... Я в долгу не останусь...

—Оставьте свои еврейские штучки гер Шнабель. Вы прекрасно знаете, что я не могу ничего для вас сделать. Молите лучше своего Бога, чтобы Вы,  штумбанфюрер, и дальше были нужны Рейху...Иначе и вы можете занять место рядом со своим отцом в штрафном бараке. 

—Я и так всё делаю, что от меня зависит, но без расчетов моего отца, профессора Рукге, я не смогу быстро продвинуться в разработке оружия возмездия...Поэтому я и прошу его освободить. Но если не можете, то хоть переведите его в другой барак, где работают лагерные придурки.

—Это я сделать смогу. А Вам хочу дать совет - не возвращайтесь со швейцарской научной конференции

—Почему?

—Не имеет смысла. Атомную бомбу вы построить всё равно не успеете - не судьба, а попасть в концлагерь не имеет смысла. Оставайтесь в Швейцарии, потом перебирайтесь в Америку, вот там Вы её и сделаете и даже успеете её опробовать на японцах. 

—Вы меня провоцируете или проверяете?

—Нет, я просто, умею заглядывать в будущее. Воспользуйтесь моим советом. Хайль Гитлер!

—Зиг Хайль.

—Идите уже Пауль. Я помогу вашему отцу пережить эту войну.

Послышались шаги, хлопнула дверь, видимо кто-то вышел из комнаты. И тут же снова раздался голос Отто:


— Карл, генерала доставили?


— Так точно, гер  штандартенфюрер, ожидает на улице.

— Пусть его приведут и ожидайте в коридоре

—Яволь.

Хлопнула дверь и через какое-то время  послышались шаги входящего в комнату мужчины.

— Заключенный номер полста триста двадцать пять, по Вашему приказанию, гер штандартенфюрер, прибыл, — послышался хриплый голос.

—Присаживайтесь генерал. Как Вам у нас отдыхается, есть какие-то пожелания, просьбы? — неожиданно для меня на чисто русском языке спросил Отто.


—Я подавал гер коменданту рапорт с предложением о создании особого полка назначения из числа русских военнопленных, для участия в  акциях по усмирению партизан. Есть какое-нибудь решение по этому вопросу?


— В карательных акциях, генерал, в карательных акциях, называйте вещи своими именами, мы с вами не институтские барышни, а люди старой формации и закалки. В своё время, я как и Вы закончил академию генерального штаба и был пожалован императором Николаем - полковником. Вот только я воевал на стороне белых, а Вы на стороне красных. И потому я сейчас генерал германской армии, а Вы предпочли сдаться в плен этой самой армии. Вы не захотели  повторить  судьбу генерала Павлова, которого решением военного трибунала «за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти»  приговорили к высшей мере наказания: расстрелу. А Вы знаете, что его в  1957 году посмертно реабилитируют и восстановят в звании, а Вас расстреляют и Вы так останетесь предателем в памяти народной? Вас это не смущает?

— Смущает, меня только то, что надо было изначально выбирать путь белого движения и жить по совести и офицерской чести, а не лгать и приспосабливаться столько лет под эту большевистскую сволочь. Если не удалось пожить, как хотелось, то теперь хоть умру с честью.

— Пришло прозрение, хоть и поздно, но пришло. Не смею Вас отговаривать генерал. Я передал ваше предложение вышестоящим руководителям и думаю, что решение будет принято положительное. Вас переведут в офицерский городок и предоставят денщика, который будет Вас охранять. Честь имею. Вы свободны...в мерах разумного конечно.

— Благодарю Вас, гер  штандартенфюрер, я этого не забуду. Честь имею.

Послышались шаги, скрипнула дверь и всё стихло, и тогда я решила, что пора напомнить о себе.

— Нельзя ли тише говорить, господа, здесь дама отдыхает! — крикнула я, стараясь привлечь к себе  внимание.

— Спускайся вниз. Ты нам нужна. Потом выспишься, — прилетела мне ответ от братца.

— Через пару минут, буду готова. Только пёрышки почищу, — сказала я и не торопливо стала наводить на своём лице красоту.

Так как особо накладывать макияж было нечем, через минуту я уже спустилась к ним на первый этаж.

— Шарман, — увидев моё заспанное лицо, сказал Отто. — Что краски совсем нет никакой и даже помады?

— И даже помады, — подтвердила я его догадку.

— Подожди где-то у меня от бывшей любовницы, что-то из косметики оставалось. Сейчас принесу.

Он вышел из комнаты и пока его не было, я как бы ненароком прошла мимо стоящего, столбом, возле стола Карла, и обдав его флюидами, задела его ненароком своим пышным бедром. Искусству совращения мужчин меня обучала Клеопатра, а обладая знаниями такой женщины, можно было совратить не только любого импотента, но даже и памятник. По его учащенному дыханию я поняла, что мои ухищрения не остались незамеченными.

— Держи себя в руках, дружище, у нас вся ночь впереди, — шепнула я ему в ухо, не забыв при этом лизнуть язычком его мочку.

— Еле-еле нашел, — входя в комнату с какой-то коробкой в руках, сказал Отто. — Возьми эту косметику, пойди к себе в комнату и наведи на своём заспанном фэйсе марафет. К нам в лагерь, через час, должен пожаловать сам группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Гиммлер. Зная его недалёкий и извращённый вкус, я думаю, что ты должна ему понравиться.

— Я, конечно, постараюсь, но ничего обещать не могу, — бросив томный взгляд на багрового от ярости и ревности Карла, выходя из комнаты сказала я.

Отто пошел за мной и уже в комнате передал мне пакет с моими документами. В удостоверении личности моя фамилия была Эльза Шнитке. Прочтя это, я недоумённо взглянула на Отто.

— Ты доводишься мне сводной сестрой по матери, — объяснил он не состыковку наших фамилий. — Ну, нет у меня сейчас паспорта с фамилией Мюллер. Понятно?

— Более чем, А что Гиммлера в самом деле мне надо совратить или ты просто пошутил, братец?

— Запомни, сестричка, я никогда не шучу. Совратишь — хорошо, не совратишь значит пойдешь в капо в барак к штрафникам. Я думаю, что Карл, тебя уже успел просветить об этом бараке?

— Чуть, что сразу в штрафной барак… — подмигнув ему, сказала я. — Совращу  вашего группенфюрера, вы только оставьте меня с ним наедине на пару минут.

— Постараюсь…

— Вот и постарайтесь, а за мной не заржавеет. Не мешай братец наводить марафет. 

— Через полчаса нам надо уже быть в офицерском клубе. Поторопись.

— Гут.

Офицерский клуб лагеря смерти Маутхаузена находился в большом двухэтажном доме. На его первом этаже располагался ресторан — банкетный зал с небольшой эстрадной сценой, на которой периодически выступали приезжие артисты и певицы. Там стояло с десяток столиков и отдельная ложа, для высокопоставленных чинов немецкой военной администрации. На втором же были номера, в которых желающие могли отдохнуть с гостями, вернее с гостьями из офицерского борделя, которые предоставляли интимные услуги уставшим на службе гестаповским офицерам.

Обычно днём он пустовал, но не сегодня. По случаю приезда высокопоставленных гостей там собрались все свободные от службы офицеры и их жены. На сцене, под аккомпанемент оркестра, какая-то белокурая певичка, разминала свои голосовые связки песенкой про Лили Марлен.

В банкетном зале ресторана дома офицеров было сильно накурено и чувствовалась та особая нервная атмосфера, какая бывает обычно перед грозой или приездом руководства от которого зависит не только дальнейшее продвижение по службе, но иногда и сама жизнь подчинённых.

Нам предоставили один из пустующих столиков и пока мой брат общался с коллегами по службе, я углубилась в изучение карточки меню. Хотя изучать там особо и нечего было, ничего необычного — сосиски с капустой, картофельное пюре, жаренная рыба и бутерброды с маргарином под эрзац кофе… Обыкновенная непритязательная еда армии победителей военного времени. Ни шпрот с красной икрою, ни даже черного хлебушка, которым так удобно закусывать немецкий вонючий шнапс.

Как-то в советское время, по своим служебным делам, мне довелось побывать в Севастополе на военно-морском судне и принять участие в товарищеском обеде в офицерской кают-компании.  Меня поразила роскошь самой кают-компании, её стены или как моряки говорили  - переборки, были обшиты резными дубовыми панелями, на которых висели картины на морскую тематику, принадлежавшие кисти известного художника-мариниста Алика Данилова. Огромный стол был накрыт, накрахмаленной до хруста, скатертью, а полукресла, обтянутые натуральной кожей, приятно поражали своим домашним уютом и комфортом.

Столовые приборы, стоявшие на столе,  были мельхиоровые, а возможно, что и серебряные...я плохо разбираюсь  в сервировании стола и в кулинарии. На стене висел диковинный по тем временам телевизор-плазма с видео протгрывателем, сделанный на заказ в одной из стран восходящего солнца. По секрету мне шепнули, что за те деньги, что за него были уплачены можно было бы построить небольшой эсминец. Впечатлило. Так же меня впечатлило и меню кают-компании, с винной картой. В них присутствовали названия восемнадцати блюд и немногим меньше вин, водок и коньяков. С серьёзной материальной подготовкой товарищи морские офицеры несли свою нелёгкую службу во время холодной войны. Как тогда они сами говорили - кто на что учился. Им прислуживали официанты-гарсунщики, которые не служили, а отбывали три года в качестве прислуги за всё: пародия на матросов. 

Необразованным фашистам было сложнее, и потому им приходилось, во время службы,  обходиться меньшим количеством и пищи и соответственно комфорта. Но зато их слух сейчас услаждал сам Пётр Лещенко. 

Он сменил белокурую певичку и задорно пел о кучерявом чубчике, который развевался по ветру. Неожиданно, один из сидящих рядом офицеров, встал и стал требовать, что певец пел песню на немецком языке. Но вместо того, чтобы прекратить Лещенко запел озорную частушку:



Грэтхен Ганса проводила

на победную войну,

А как проводила, сразу изменила…

Изменила только раз

Изменила и решила…

Эх раз ещё раз, ещё много, много раз…



Офицер видимо понимал русский язык и похоже имел удовольствие иметь такую же «верную» жену и потому, выматерившись, он выхватил пистолет и бросился с ним на певца, который, ловко увернувшись, тут же дал ему по роже… И понеслась душа в ад, яйцами сверкая. Я разбила графин с водкой и поудобнее перехватив получившуюся розочку, с криком: «Фрицы наших бьют!!» бросилась на помощь Лещенко. За мной, раздавая направо и налево тумаки, бросился и Карл. Досталось за компанию и моему