На бескрайних просторах Красноярского края есть обширный район суровой северной тайги между Подкаменной и Нижней Тунгусками, названный в советское время Эвенкийским автономным округом. Здесь испокон веков жили в своих чумах эвенки, которых русские называли раньше тунгусами. В немногочисленных сёлах и посёлках округа давно живут и работают русские люди, освоившие эту суровую тайгу. Это в первую очередь ангарцы. Так называют там русских людей из числа поселенцев на Ангаре, подавшихся в своё время с этой реки дальше на север в поисках лучшей доли. Шли они на Подкаменную Тунгуску и далее по разным причинам: кто-то просто от неудач прежней жизни, кто-то с мечтой разбогатеть, скупая у тунгусов (эвенков) меха подешёвке, а кто-то, чтобы получить ответ на вечно интересующий их вопрос: а что там за поворотом? Ангарцы хорошо приспособились к этим суровым местам, чему способствовало обилие рыбных рек, таёжных животных, в том числе весьма ценных видов пушных. Ангарцы, а затем и другие поселенцы Эвенкии заводили даже домашний скот и выращивали картошку и некоторые другие овощи. Правда, то и другое совсем в небольших количествах, так как отвоёвывать у тайги места для огородов и сенокосов, а тем более для пастбищ было очень непростым делом.
Наряду с ангарцами позже и вместе с ними регион заселяли и другие: русские и нерусские из всех уголков нашей необъятной страны. Особенно этот процесс пошёл бурными темпами в советские годы. Для организации сносной, по возможности более цивилизованной жизни, требовались учителя, строители, охотоведы и другие специалисты. С началом геологических исследований появились геологи, геофизики и другие сопутствующие им специалисты. Вместе с ними больше появилось и рабочего люда. Учитывая современные методы ведения геологических работ, многие из них имели хорошие рабочие специальности буровиков, взрывников, механиков, бульдозеристов или шоферов, капитально обустраивались со своими семьями, если даже ранее приехали в эти места за длинным рублём.
Но была большая часть рабочих, приехавших сюда в результате каких-либо семейных неурядиц или других жизненных коллизий, не имеющих жизненного стержня и, как правило, живущих сегодняшним днём. Жили они чаще всего одинокими в общежитиях, которых сами называли в шутку бичарнями. Некоторые из них давно не были на родине, так как, оформив отпуск и даже купив билет, по русской традиции отмечали это событие с друзьями. После этого мероприятия хотелось похмелиться. Опохмелка превращалась в пьянку, требующую новой опохмелки. Бедолага вспоминал о том, что ему нужно ехать в отпуск только в конце отпуска, когда для этого не оставалось уже ни времени, ни денег. Правда, при всём этом, практически не было криминальных случаев, жертвами которых было бы местное население. Вот разборки между собой бывали частенько.
Об одной смешной, но нагловатой шутке, автором которой был один из этих разгульных, но никогда не унывающих людей, рассказывали на просторах всей Эвенкии.
Дело было в посёлке Тура, административном центре Эвенкии. В Туре, конечно, жил и работал начальник всего Округа – первый секретарь окружкома. Как водится, человек из местной национальности. Будучи первым секретарём, он написал и издал книгу о том, как плохо и бедно приходилось жить эвенкам до революции и как они расцвели в советское время. Секретарь всегда совершал вечерний моцион, гуляя по улицам Туры. Однажды, гуляя таким манером по улице Туры, он встретил одного весёлого парня, который приветливо поздоровавшись, спросил его:
- Извините, Вы написали книгу о жизни эвенков?
- Я, а Вы читали её?
- Читал.
- И что? Вам понравилось?
- Вот падлой буду, никогда раньше такой срани не читал, – изрёк шутник и скрылся в ближайшем переулке.
На правом берегу Подкаменной Тунгуски, этой Угрюм-реки из одноимённого романа Вячислава Шишкова, поселилась в далёкие времена русская пара, Ваня и Варя. Постепенно к ним селились другие русские люди. Это поселение в трансформации с эвенкийского языка и получило название Ванавара, в которой около шести лет я имел удовольствие жить и работать.
Ванавара известна ещё тем, что это ближайший населённый пункт, где более ста лет назад произошло событие, которое условно названо падением Тунгусского метеорита, и тайна которого не разгадана до сих пор.
Нужно ещё отметить, что не все исследователи творчества Шишкова склоняются к тому, что под Угрюм-рекой он имел в виду Подкаменную Тунгуску, а не якутский Витим. Само собой разумеется, что ванаварцам импонирует первая версия.
Мне, как человеку, для которого одними из любимых книг были произведения Шишкова, Федосеева и Арсеньева и, уже знавшему тайгу из своих походов по сибирским горным рекам, жизнь в этом посёлке казалась удобной и интересной. Уже покинув Ванавару, я с восторгом рассказывал о ней своим старым и новым знакомым. Рассказывал так убеждённо и вдохновенно, что моя супруга, однажды не выдержав, сказала мне: «Послушай, ты о Ванаваре рассказываешь ну как про Париж».
Я рассказывал, как наша знакомая, приехавшая в октябре из Алма-Аты навестить своих родственников, поведала нам сильно удививший её эпизод. Проходя по улице Ванавары, страдая и ёжась от холода, обратила внимание на женщину, спокойно прогуливающуюся с ребёнком.
- Что же Вы в такой мороз с ребёнком гуляете? – не выдержав, обратилась она к ней.
- Да какой же мороз. Тридцать семь всего, - удивлённо ответила та.
Минус тридцать семь действительно морозом у нас не считался. А настоящие морозы, конечно, были и всегда радовали ребятишек. Ведь при температуре ниже сорока восьми можно было детям не ходить в школу, и они с удовольствием катались тогда на санках и лыжах и играли в свои другие детские игры. Этому способствовали, конечно, не только психологический настрой и привычка, но и сухой воздух. Конечно, при -64 градуса, которые были зарегистрированы в 1980 году, вряд ли ребятишки тоже радовались.
Я рассказывал о том, как шестилетний мальчик, привезённый родителями к родственникам в Москву, на вопрос «Где тебе, Илюша, больше понравилось: в Москве или в Ванаваре?» убеждённо ответил:
- Конечно в Ванаваре.
- Почему?
- Там К-700 ездят и грязи много.
Грязи, действительно, было много. Улетая, например, в командировку весной или осенью, добраться до вертолёта, стоящего в аэропорту на своей площадке, можно было только в резиновых сапогах. Поэтому, добирались до него с кем-нибудь вдвоём, что позволяло переобуться и отправить сапоги домой. Летом спасал легендарный Ан-2, а зимой – ЯК-40 и даже грузовые самолёты, которые садились и взлетали с нашей грунтовой полосы. Вскоре дождались мы и длинной бетонной взлётно-посадочной полосы, способной принимать даже тяжёлые ИЛ-76. Но основной объём приходящих в Ванавару грузов приходил, конечно, не авиацией. Приходил он раз в году целым караваном преимущественно самоходных барж. Не простая это была операция. Караван приходил весенним паводком из Красноярска по Енисею, а затем вверх по Подкаменной Тунгуски. Но Тунгуска часто не хотела его пропускать из-за малой воды, и баржи разгружались там, где могли – по весьма редким сёлам, оставляя грузы до зимних месяцев, когда их можно было вывезти. Да и дошедшие до Ванавары баржи разгружались, конечно, аврально, чтобы дать возможность добраться им до Красноярска.
Так любимой Илюшей грязи вскоре не стало, так как года два забивали её на главных улицах посёлка вулканическим туфом, которого было много в этом крае и который хоть и крошился под тяжестью автомашин, но, в конце концов, обеспечил комфортные условия для проезда.
А вот водители К-700 попрежнему катали Илюшу и других пацанов на своих больших тракторах к обоюдному удовольствию. Ребятишкам было интересно, а водителям веселее. Пацаны постарше катались уже на вертолётах. Вертолёты почти ежедневно прилетали из Красноярского авиаотряда, чтобы обеспечивать жителей и производство необходимыми продуктами и материалами, а также доставлять людей, технику и материалы разбросанным по тайге буровым и базам полевых партий всех трёх ванаварских экспедиций. Ребятишки в благодарность за это собирали лётчикам грибы и ягоды, так как это не представляло для них никакого труда, так как всё это росло в большом изобилии. Бруснику, например, собирали скребками – специальными, закрытыми с трёх сторон совками с удобной ручкой и гребёнкой из стальной проволоки.
Мой восьмилетний сынишка тоже попросил у меня разрешения покататься на вертолёте и получил его. Уже через несколько дней он с восторгом рассказывал мне о том, как на вертолёте, где он находился, была сброшена подвеска, так как она имела несчастье раскачаться, и была отцеплена согласно инструкции. Я был ошеломлен этим рассказом, так как на борт вертолёта с грузом на подвеске брать каких-либо людей кроме экипажа, было строжайше запрещено. Но это была тайга, и лётчики в отсутствии начальства и каких-либо контролёров считали возможным пренебрегать инструкциями, считая их не существенными. Летать сыну на вертолётах пришлось запретить. Но однажды я рассказал всё это одному, посетившему меня на квартире знакомому.
- Да ты что, Дима, не делай это больше никогда. Это же опасно, - обратился знакомый к сынишке. – Прилетал вчера к нам в партию вертолёт и чуть-чуть не грохнулся, зацепившись немного за дерево при посадке.
- Да я знаю, дядя Серёжа, я как раз сам был на этом вертолёте, - забыв про меня, проговорился Димка.
Пришлось применять более радикальные запретительные меры.
Северная Эвенкийская тайга, конечно, не так красива, как тайга в горах, где приходилось мне бывать. Она была угрюма и болотиста. Болота представляли собой либо кочкарники с водой, либо ровную мшистую поверхность, под которой почти всегда при ходьбе хлюпала вода. Ходить по тайге можно было только в резиновых сапогах, и лучше в болотных. Но болота эти не были топкими и опасными, как, например, в Белоруссии и других подобных местах. За всё время утонул в них только один, нет, не человек, а бульдозер, которого перевозили вертолётом на подвеске. Но подвеска раскачалась, и он был отцеплен согласно инструкции и утонул. Утонул так, что ни у кого даже не возникла мысль его вытащить.
Местами всё-таки болота перемежались не очень высокими и сухими возвышенностями, обросшими вперемешку лиственницами, соснами и даже лиственными лесами. Именно эти места осенью создавали сказочную красоту этой суровой тайге. Тайга в это время представляла собой целую палитру разнообразных красок, перемешанных между собой так, как будто какой-то волшебный художник специально нарисовал эту картину так, чтобы удивлять и радовать населяющих тайгу людей. Яркие зелёные пятна сосен перемежались с жёлтыми уже опадающими листьями берёзок и лиственниц. Но ещё ярче выделялись на всём этом фоне красные ягоды и листья рябинок.
«Места у нас здесь блудливые» не раз слышал я от местных
