Дмитрий Александрович, откинувшись на спинку стула, с задумчивым видом просматривал скреплённую степлером пачку печатных листов. События произведений не предполагали обязательного присутствия наблюдателя, они могли быть продиктованы яркой писательской фантазией. Но как же тогда объяснить, что у него на глазах случилось с пациенткой?
Опытный врач давно понял, что в мире не всё так просто, как кажется прагматикам, толкующим сверхъестественное с позиции бесстрастной науки. За время работы в психиатрических лечебницах ему приходилось видеть нечто, не поддающееся никакому рациональному объяснению. Да что далеко ходить, взять хотя бы «инопланетянина» из седьмой палаты…
Прагматик – человек, отрицающий нематериальные явления и признающий только их материальное подтверждение.
Вспомнив их последнюю встречу, Дмитрий Александрович содрогнулся. От представшего пред ним внешне спокойного, привлекательного человека исходила такая угроза, воспринимаемая на чувственном уровне, что после беседы психиатр распорядился укрепить стены и дверь, ведущую в обиталище ходячего ужаса. Ему казалось, что пока тот не изолирован от персонала и пациентов, их жизни и рассудок будут в опасности. И… как он сказал: «Время ещё не настало»? Какое время? Для чего? И что произойдёт, когда оно приспеет?
Психиатр потёр уставшие глаза и усилием воли попытался избавиться от холодка жути в области сердца.
«Профессия наложила на меня отпечаток, – невесело усмехнувшись, подумал он, – и я понемногу становлюсь параноиком. Если бы знать, куда уйти от этого кошмара».
И вновь погрузился в чтение произведения, на титульном листе которого значилось: «Вероника Леонова…
Под парусами капитана Мак-Гилла».
Наше плавание к Маракайбо стало для меня чередой рабочих часов с небольшими перерывами на отдых. Канатами я стёрла руки в кровь, ноги пострадали не меньше, и тёмными вечерами, добравшись до кубрика и лёжа в непроглядном мраке, я смотрела в невидимый потолок и глотала слёзы боли, стараясь никого не разбудить рвущимися из груди всхлипываниями. Романтика морей для не привыкшей к физическому труду девчонки оказалась слишком тяжела.
Поддержкой в эти нелёгкие дни для меня стал Нед. С молчаливого согласия Коу и капитана он работал вместе со мной, порой выполняя порученную мне непосильную работу и бережно врачуя раны. По ночам он нередко выводил меня на палубу и, сидя рядом, уговаривал, наставлял и утешал, и в сердце у меня зрели благодарность и любовь к тому, кто принимал такое живое участие в моей нелёгкой судьбе.
Но человек привыкает ко всему. Через несколько дней тяжкие обязанности стали казаться мне не столь обременительными, забыв о боязни высоты, я ловко лазила по вантам и, наконец, начала наслаждаться плаванием. Море было спокойным и очень красивым, попутный ветер надувал паруса, и часто, сидя на мачте, я мечтательно вглядывалась вдаль, чувствуя, как душу захлёстывает волна восторга, готовая выплеснуться на каждого, кто в этот момент появился бы рядом.
Путешествие наше подходило к концу, вскоре мы вошли в озеро, отделяющее порт Маракайбо от моря. Занимаясь повседневными делами, я очутилась рядом с квартердеком и услышала голоса. Разговаривали капитан, Джон, Брайан Тревор, бывший, как я узнала, шкипером и летописцем Мак-Гилла, и ещё кто-то, мне незнакомый, на поверку оказавшийся хозяином «Валькирии». В голосе Коу звучало раздражение.
– Готье, – громко и веско говорил он, – подумай сам: ты не знаешь фарватер, и пересекать озеро без лоцмана неразумно.
Фарватер – часть водного пространства, достаточно глубокая для судоходства.
Лоцман – судоводитель, хорошо знающий местный фарватер и проводящий по нему суда.
– Господа, – защищался француз, – я пойду не наугад, а делая промеры. Зачем нам лишний человек на судне?
– Джон прав, – сказал Мак-Гилл, – ты не справишься, Жак, и мы рискуем застрять тут из-за тебя.
Голос Готье зазвучал вызывающе:
– Я сам себе хозяин, Генри. Я командую «Валькирией», и, поступлю, как сочту нужным.
Наступило молчание. Наконец, заговорил Тревор:
– Вижу, тебя не переубедить. Но если что-то пойдёт не так, помощи от нас не жди.
– Как-нибудь разберусь, – фыркнув, сварливо ответил француз.
Когда он спустился в шлюпку и отплыл, я подошла к капитану.
– Сэр, – обратилась я к нему, – всё это кончится очень плохо. Он посадит «Валькирию» на мель посреди озера, и вы, разгружая её, потеряете не меньше трёх дней. За это время жители узнают о нашем прибытии и покинут город. Губернатора придётся искать очень долго.
Потеряв дар речи, Мак-Гилл, Коу и Тревор изумлённо воззрились на меня. Опомнившись, Джон промямлил:
– Что ты городишь, юнга? Откуда ты можешь это знать?
– Поверьте мне, так и произойдёт, – ответила я. – Простите, что я осмеливаюсь давать советы, капитан, но будет лучше, если вы всё-таки заставите Жака принять на борт лоцмана.
И помчалась к Неду, чувствуя, как спину мою буравят три ошеломлённых взгляда.
Как я предсказала, так и произошло, в точном соответствии произведению Сабатини. Три дня корсары, ругательски ругая Готье, снимали груз с «Валькирии», чтобы стащить судно с мели, а когда, мы наконец, сдвинулись с места, выяснилось, что Маракайбо пуст.
Мало того, за это время между островами Вихилиас и Лас-Паломас, на выходе из похожего на бутылку Маракайбского озера, встала на якорь испанская эскадра, возглавляемая злейшим врагом нашего капитана доном Антонио де Арагоном де Лерма. Так же, как и в книге Сабатини, адмирал прислал корсарам приказ немедленно покинуть город, обещая неприкосновенность. И получил от Мак-Гилла дерзкий ответ с требованием выкупа за Маракайбо и угрозой уничтожить и его, и эскадру испанцев в случае, если эти условия не примут.
Но дальше всё пошло совершенно не так, как в первоисточнике. Во-первых, Готье, струсив, откололся сразу, а не после описанной в книге атаки с горящим шлюпом. Его команда погрузилась на «Валькирию» и отплыла, решив отдаться на милость адмирала. Все, кроме меня, приуныли, но я-то знала, что этот поход не стал для Блада последним, и намеревалась поделиться своими соображениями с двойником капитана, последнее время посматривающим на меня с некоторым страхом.
Шлюп – трёхмачтовое военное парусное судно второй половины XVIII – начала XIX вв.
Вторым же отличием выдумки от «действительности» стало появление в расположении нашего отряда незнакомого молодого человека, оказавшегося племянником дона Антонио.
Дон Альваро де Арагон возник на моём горизонте ясным тёплым утром, когда я, покончив с делами, прилегла в тени, болтая с Недом. Друг выглядел подавленным.
– Я знал, – грустно сказал он, – что смерть для корсара неминуемая неприятность, но как же не хочется умирать.
Я вытаращила глаза.
– А с чего ты взял, что умрёшь? Капитан умён, он что-нибудь придумает.
– Надеюсь.
Голос Неда звучал уныло.
– После ухода «Валькирии» нас осталось слишком мало. Если не произойдёт чуда, испанец дождётся подкрепления, войдёт в озеро, и вздёрнет всех на нок-рее.
Похлопав товарища по руке, я сказала бодрым голосом:
– Не хорони нас раньше времени, всё ещё может измениться.
И оказалась права.
– Простите, господа, – прозвучал незнакомый голос с сильным акцентом, – вы моряки или местные жители?
Мы подскочили. Над нами стоял юноша в камзоле, сшитом по испанской моде, и дорогих, но сильно сбитых башмаках. Выглядел он так, словно долго шёл пешком, в потухших глазах светилась усталость. Я бы дала молодому человеку лет пятнадцать-шестнадцать: его подбородок и верхнюю губу окаймлял лёгкий пушок, и рядом с ним даже двадцатитрёхлетний Нед казался взрослым мужчиной.
– Моряки, – ответила я.
Мальчик вспыхнул от радости.
– Вы плаваете с Генри Мак-Гиллом?
Мы дружно кивнули.
– Не могли бы вы представить меня капитану?
Нед поднялся.
– А вы кто?
В глазах юноши мелькнуло беспокойство, руки его задрожали, но он справился с собой.
– Я дон Альваро – племянник дона Антонио де Арагона. И мне необходимо встретиться с Мак-Гиллом.
Во взгляде Неда появилась неприязнь, смешанная с недоверием. Подойдя к испанцу, он обыскал его. Никакого оружия, кроме шпаги, у того не оказалось, и моряк поинтересовался:
– Зачем вам нужен капитан?
– Хочу помочь ему вырваться из ловушки, устроенной моим дядей.
При этих словах лицо дона Альваро потемнело. Мы переглянулись.
– Идём, – неохотно согласился Нед.
И направился к «Амелии».
Дон Антонио, возмущённый поведением племянника, рвал и метал. Сначала они поссорились из-за того, что адмирал не сдержал слова, данного Готье, и не выпустил «Валькирию» в море, собственноручно вздёрнув капитана и каждого второго из команды. Нельзя сказать, что дон Альваро сочувствовал предателю, но у него имелись твёрдые понятия о чести и уверенность, что обещания надо выполнять.
Дона Антонио привело в бешенство противодействие мальчишки решению, которое сам он считал правильным. А потом возникла новая проблема: тот исчез, и дядя опасался, что его захватили в плен. Адмирал отправил людей на поиски строптивца, а когда они не привели к результату, стал ждать.
И дождался. Индеец привёз ему письмо Генри Мак-Гилла, в котором капитан сообщил, что племянник де Арагона де Лерма находится на борту его судна в качестве заложника, и предлагал отпустить юношу после того как пиратским кораблям будет открыт выход в море.
Злобно усмехаясь, дон Антонио написал ответ, суть которого сводилась к следующему: он – испанский гранд ставит интересы Испании выше семейных. И поэтому с великим сожалением отказывается от любезного предложения корсара, прекрасно понимая, что тем самым обрекает дона Альваро на смерть.
[justify]Через полчаса послание доставили на «Амелию». Когда собравшиеся ознакомились с его содержанием, в капитанской каюте воцарилась тишина. Мак-Гилл обводил взглядом понурившихся офицеров, на лицах которых читалось отчаяние. Они ошиблись, думая, что родственные отношения их добровольного пленника и
