Поцелуй смерти

                                         

      Лесная опушка.  Красное солнце скатываясь с небосклона задержалось, запутавшись в колючих верхушках сосен и елей, и разбросало всюду лиловые сети сумерек. Вечереет. Смолкают птицы. Ветерок, из лесной чащи принеся приятную прохладу, растворил дневную жару. Тёмные тени, родившиеся под косматыми лапами вековых елей, затаились в ожидании своего часа. Всюду состояние безмятежного покоя, умиротворения: уставшая от дневного зноя природа, сделав глоток прохладной тишины, готовится ко сну.
      Узкая тропинка выходит из леса и, раздвигая густые травы, убегает куда-то далеко за луга. Груда серого камня некогда сложенного в древнее строение вросла в землю и покрыта кудреватым мхом и лишайником.  На одном из камней ящерка изящно изогнув своё тело ловит последние отблески уходящего летнего дня. Вдруг, почуяв только ей ведомые звуки, приподнялась, повернула голову и, сверкнув изумрудами своего одеяния, исчезла в одной из трещин покрывавших молчаливый осколок мегалита.
      На тропинке показалась женщина возвращавшаяся с подённой работы на хозяйской усадьбе. Нелегко ей идти, тяжело ступает нога. Но не от работы не от физического труда поступь её тяжела — горе возлегло на сердце, материнское горе. На руках у неё младенец, ещё и года не прожило дитё на белом свете, не нарадовалось солнцу ясному, не потоптало ноженьками землицы твердой. Тяжело болен ребёночек, как огонь горит малое тельце его. Матери надо трудиться, а с кем больного оставить, кто проследит за ним, кто накормит пока мать в поле? Вот и отказал ей хозяин в работе. 
      Серый камень пригласил отдохнуть изнурённую невзгодами женщину, дорога не близкая. Подёнщица присела, с тревогой вглядываясь в лихорадочно бледное лицо ребёнка, который по-прежнему тяжело, с хрипами, дышал, забывшись беспокойным сном. И как будто почувствовав взгляд матери он вдруг зашевелился, задёргался пытаясь  вырваться из объятий и открыв глаза заплакал. Мать улыбнувшись покачала малыша и достав грудь поводила соском по его сухим губам. Малыш не сразу приник к груди, какое-то время он кривил губы, кричал, но поддавшись настойчивости матери засопел причмокивая. Женщина глубоко вздохнула. Кормление длилось не долго, но перед её глазами за это время промелькнула вся жизнь маленького существа, с момента рождения до этой самой минуты. Дитя насытившись отвалилось от груди и забылось сном. 
      Женщина сидела боясь пошевелиться, боясь отогнать иллюзорные  надежды возникшие в голове, что отринули её от мрачных мыслей.
      Где-то далеко за лесами за болотами кануло солнце и закатный пожар полыхнул над лесом, отблески этих огнищ окрасили кровью островерхие вершины елей, что в торжественном молчании мрачно взирали на неких человеческих существ нарушивших их уединение. Тишина. 
      В конце тропинки на фоне темного леса возникло бледное, колышущееся как пламя свечи, пятно, оно, медленно разрастаясь, приобрело контур некой фигуры. Ещё мгновение и  утвердившийся образ двинулся с места. Мать, сидящая на камне и обуреваемая грёзами, не сразу обратила на это внимание. Только когда холод повеявший из чащи пробудил её, когда вытянутые когтистые фиолетовые тени от мохнатых елей коснувшись обнаженных плеч заставили содрогнуться, тогда она с тревогой взглянула на приближавшуюся фигуру.
      К ней подходила женщина, телом своим познавшая худобу на столько что просто  терялась в необъятном белом одеянии.  Босые ноги её ступали легко, не оставляя следов на пыльной тропе. И движения её больше напоминали парение в воздухе. Поднявшийся ветер не тронул своим дуновением великие ткани окутавшие высокий стан. Серо-желтое лицо женщины словно высечено из холодного камня, ни человеческие чувства, ни эмоции ему были неведомы.  Глубоко впалые глаза сокрыты не живыми веками. Казалось она была слепа, но в походке чувствовалась уверенность и неотвратимая сила. Она остановилась возле матери и дитя.
    Мать инстинктивно поняла кто перед ней, и еще крепче прижала к себе спящего ребёнка. Женщина в белом одеянии молча стояла, опираясь на черный посох. Дитя проснулось и заплакало. Вдалеке послышался одинокий волчий вой. В груди у матери от отчаяния сжалось сердце. 
      — Не отдам, не отдам, … Уходи! …  моё это дитятко … моё, не твоё. Оно же безгрешно! На что оно тебе! Возьми мою жизнь растреклятую, мне то  она опостылела! Забери меня,  оставь, не трогай дитя!
      Мать опустилась на колени в великом плаче. Власа её вмиг поседевшие прядями облепили лицо мокрое от  горьких слёз. Одной рукой держала ребенка другой ухватила край белой холстины и трясла, трясла  призывая к милосердию. 
    Вдруг складки савана колыхнулись, высокий стан, что стоял перед ней, стал сгибаться, безжизненный суровый лик приблизился к лицу матери. Впалые глазницы дрогнули и веки раскрылись как врата. Пустота, бездонная пустота вечного мрака укрылась за ними, черная, леденящая душу тьма вечности и ужаса. У женщины закружилась голова.  Пустота звала к себе, обволакивала, затягивала, высасывала сознание, становилась всё ближе и ближе. Свет потускнел и вовсе погас. 
    Мать увидела лежащее мертвое тело в траве, в нём узнала себя. Остекленевшие глаза сохраняли выражение страдания и скорби. Седые волосы ручейками растеклись по примятой траве. Ящерка подбежала к голове и, помедлив,  юркнула под волосы. Тишину нарушил детский плач. Ребёнок лежал возле матери и надрывно плакал, выпростав маленькие ручонки. Показавшаяся вновь ящерка проворно взобралась на белую материнскую грудь и замерла. Тоскливый вой приблизился. Вот и блеснули желтые волчьи глаза. Волк постоял, помедлил. Ничто не отпугнуло голодного хищника. Детский плачь смолк. Вновь над поляной тишина. Ящерка пошныряв по складкам одежды умершей скрылась. Ночь равнодушно сокрыла своим покрывалом место трагедии.
      Сознание вернулось подёнщице, вынырнув из холодного мрака небытия, — она осознала дарованную ей милость. 
      Существо в белом саване по-прежнему стояло перед ней с холодным безразличным лицом, пустые глазницы были закрыты.
      Поднявшись с колен, мать в последний раз, обречённо поцеловала своё дитя. Крепко накрепко прижала к груди, будто желая вдавить в себя его жизнь и тем самым сохранить хоть малую толику в себе. От тоскливой безысходности, от человеческого бессилия перед могуществом рока, захотелось ей завыть как тому голодному волку. 
      Смерть раскрыла свои врата; чистые, небесно-голубые глаза глянули с покрытого румянцем лица, ожившие черты которого носили выражение вечного блаженства и счастья. Она наклонилась к ребёнку и улыбнулась, отчего тот сразу прекратил плакать. Поцеловав дитя, она подула в его глаза. Трепетный огонёк жизни таившийся в них погас. Тревожный вой, доносившийся из леса, прекратился.
      Небесно-голубые глаза женщины в белом похолодели и, обернувшись льдинками, закрылись. Она отвернулась и продолжила свой вечный путь.
      Мать неотрывно глядела ей вслед глазами полными невыразимого ужаса, пока не почувствовала дурноту. Как всякая женщина, родившая четверых детей, она услышала в себе зарождение новой жизни, что оставил в ней муж  уезжая в город на заработки.