горла и, казалось, есть о чем тосковать и помимо смерти лидера популярной рок-группы, но марксисты в очередной раз оказались неправы: «надстройка» играючи победила «базис».
В день, когда этому печальному событию исполнилось сорок дней, по телевидению показали траурный концерт, посвященный памяти Цоя. Черно-белые допотопные телевизоры стояли в фойе каждого этажа и, несмотря на жуткое качество изображения, смотрели передачи студенты всем скопом, стаскивая стулья из комнат.
Я в тот день загрузилась тетрадями с сочинениями и столь знаменательное событие пропустила. И хотя сквозь тонкие панельные стены звуки концерта до меня всё-таки доносились, занятая своей суровой работой, воспринимала я их не более чем фоновый привычный шум.
В полночь, когда утомленно отложила наконец-то стопки тетрадей в сторону и вытянулась на постели, безуспешно пытаясь бороться с кошмарным видением исправленных ошибок, в дверь громко забарабанили.
Меня никогда не беспокоили в это время, поэтому испуганно подскочив с постели и на ходу натягивая халат, я распахнула дверь. На пороге стояла одна из студенток с круглыми от ужаса глазами.
- Наташка вскрыла себе вены, - заикаясь и завывая, прокричала она, - а Филька куда-то убрёл и дверь на проходную закрыл!
«Филька» или Филипп Васильевич – наш престарелый глухой вахтер. Наверное, ему лет восемьдесят было, но цербер был ещё тот, кидаясь на посторонних похлеще цепной собаки. Выход из здания общежития вел мимо его вахтерской, где он нёс бессонную вахту, читая всегда одну и ту же замусоленную от времени и сала газету «Правда» за 1959 год. Она ему никогда не надоедала, потому что там был напечатан его портрет с надписью «Молодой кукурузовод Филипп Васильевич Приходько первым в Сибири вывел морозостойкий сорт «Заполярная». Поздравить новатора приехал сам академик Лысенко».
Получалось, что сумасбродный дед куда-то убрел по своим таинственным делам, закрыв дверь и в свою вахтерскую. А там находился телефон и выход на улицу, чтобы (не приведи Господь) никто не проник на доверенный ему партией и правительством объект.
На счастье, несмотря на тотальный дефицит медикаментов, бинты у меня были, поэтому я галопом поскакала на третий этаж в комнату этой самой Наташки. Зрелище, открывшееся перед моим взором, было не для слабонервных - окровавленная блажная девка билась в руках таких же перепачканных кровью товарок и вопила голосом кликуши что-то типа: «Витя, я иду к тебе! Пустите, дуры!»
Одержимые, вообще, невероятно сильные, а тут девчонки помянули всенародного любимца ещё и бражкой, поэтому мне пришлось применить бездну усилий, прежде чем удалось остановить кровь, а потом повела дурочку к себе в комнату, чтобы напоить крепким сладким чаем. Где-то читала, что это помогает при попытке суицида, а у меня был тщательно скрываемый от коменданта общежития кипятильник.
И вот третий час ночи, а я сижу с пятнадцатилетней, худющей как стрекоза девчонкой за столом и пью чай. Завтра у меня шесть уроков, но ребенку моё общество сейчас необходимо, поэтому мужественно борюсь со сном.
- Наташа,- ласково пеняю я, - разве можно так бездумно рисковать жизнью за человека, по сути дела, тебе чужого и непонятного.
- Я люблю его!
Глаза фанатки опасно сверкнули, но я не унимаюсь. Молодая ещё была, глупая, всё надеялась найти гармонию в мире.
- Но ты ведь никогда его не видела воочию. Как можно влюбиться в человека с экрана? Это всего лишь образ.
- Я слышала его песни, разве этого недостаточно?
- А я люблю Есенина, Пушкина, Блока… и из-за кого мне теперь конкретно умирать? Может, все-таки ценить их творчество и жить дальше?
- Нас обещали с Цоем познакомить. А теперь он не приедет, – гнет своё вновь разревевшаяся Наташка.
Понятно, что не приедет. Только если бы и приехал, какой ей-то с этого прок?
- Хорошо, - терпеливо подавляю я зевоту, - вот вы встретились, и что бы ты ему сказала? Помимо затасканных «как приятно познакомиться» «я фанатка вашего искусства».
- Мы бы поговорили за жизнь.
Она и «за жизнь»!
- Чтобы разговаривать с таким человеком, нужно чем-то его заинтересовать.
- Мы с панками дрались.
- Вряд ли это заинтересовало бы Цоя, – осторожно усомнилась я. - Возможно, не встретившись с ним, ты спасла себя от главного разочарования в жизни.
Мне самой нравится, что говорю. Надо же, какая я в три часа ночи умная, но моя подопечная не в состоянии оценить мудрость учителя.
- Я бы не разочаровалась.
- Как знать? А теперь спать: утро вечера мудренее.
О происшествии я никому не сказала. Девчонки в её комнате, конечно, потрепались на славу, но до воспитателей эта история каким-то чудом не дошла.
Но сама в ту ночь неожиданно задумалась вот о какой вещи: а что я сама сказала бы Цою, доведись встретиться? Пожаловалась на унылое житье в глухой деревне, на безграмотность учеников? Так этот парень в своё время работал в кочегарке и жил впроголодь, что ему мое нытьё? Ничего кроме презрения не вызовет. Нет, чтобы разговаривать с героями, нужно самим быть такими же, иначе диалога не получится.
Необузданное воображение тут же подбросило мне яркую картинку. Цой и Юрий Гагарин сидят где-то в том месте, куда рано или поздно пребудут все, и разговаривают:
- Знаешь, я летал в космос. Земля оттуда, как большой футбольный мяч.
- Да? А когда накуришься «дури», то сам себе кажешься не больше футбольного мяча. Я об этом как-то написал песню, да не успел исполнить, уснул за рулем.
- Да ты что? Как обидно. А я вот собирался в экспедицию на Луну…
Думаю, их разговор бы затянулся на целую вечность, благо временем они там не ограничены. Здорово, когда двум по сути дела совершенно посторонним людям есть, что сказать друг другу, но так бывает редко.
Наташкина эпопея закончилась тихо, благодаря поздней ночи и отсутствию на месте вахтера, но бывало и по-другому. Никто так не любит совать нос в чужие дела, как люди этой профессии.
Как-то прибегает ко мне Филипп Васильевич с вытаращенными очками.
- Там, - тычет он непонятно куда, - там…
Я как раз готовила себе ужин на подпольной электроплитке, поэтому старательно не пускала его в комнату, выталкивая в коридор. «Стучал» на всех дед не корысти ради, а за идею, а такие доносчики гораздо пакостнее остальных.
- Что случилось? – сурово отжимала я его от своей двери.
- Пойдем, дочка, со мной, покажу.
На плитке у меня варились макароны, но вернуться назад в комнату, и отставить кастрюльку в сторону при вахтере было невозможно. Оставив варево на произвол судьбы, я пошла за заполошным дедом, молясь, чтобы он не утянул меня на четвертый этаж.
Оказывается, наш путь лежал на улицу.
Двор общежития представлял на редкость неухоженную, хотя и большую территорию, огороженную сетчатым забором. Сквозь бурьян проглядывали какие-то проржавевшие агрегаты и торчали остовы списанных машин. Не приукрашивала общий вид и огромная, редко вывозимая помойка со специфическим запахом отходов со студенческой столовой. Но не это безобразие хотел мне показать наш бдительный вахтер. Его корявый палец обвинительным жестом ткнул в стену общежития. Я пригляделась и ужаснулась.
Уже на уровне третьего этажа по лишенной хоть каких-нибудь уступов гладкой панельной стене дома шустро передвигалась фигурка миниатюрной женщины. Единственной утлой опорой для неё была свисающая из окна четвертого этажа веревка из связанных простыней.
Незнакомка имела длинные, болтающиеся на ходу волосы, и пышную фигурку с весьма объемным, хотя и утянутым джинсами задом.
- Кто это? – оторопело ахнула я.
Филипп Васильевич смачно плюнул и замахал руками, как ветряная мельница.
- Эй, - заорал он, - б…
Я с перепуга сунула ему ладонь прямо в рот.
- Замолчите, она же сорвется.
Дед закашлялся от неожиданности, укоризненно куснул пальцы вставными зубами и угрюмо покосился на меня. Такого слюнтяйства от учительницы он не ожидал. Вот если бы я приказала расстрелять нарушительницу режима прямо на стене, это вызвало бы его живейшее одобрение.
- Так ведь, Жанна Ивановна, это ж местная б… Пусть срывается, а не х… ей делать в общежитии. Лидка тут весь вечер возле меня отиралась, пыталась проскочить к хлопцам, но я её - паскуду несколько раз ловил. Милицией пригрозил, так она вон что придумала.
- А к кому она просилась?
- К Дюрягину Федьке.
Это меняло дело. Дюрягину Федору лет было больше, чем мне. Здоровенный симпатичный мужик поступил в техникум уже после участия в афганской компании и шатаний по белу свету и, конечно же, сам мог разобраться в своей личной жизни без вмешательства деда Фили и ему подобных.
- Так что? – не унимался вахтер. - Я звоню в милицию?
Да что уж, почему бы не вызвать части регулярной армии с танками и пушками на поимку блудливой Лидки. Совсем дед умом тронулся.
- Сами разберемся. Где Алла Владимировна?
Алла Владимировна была дежурным воспитателем, но так как одновременно приходилась деду снохой, тот моментально заюлил:
- Да, она тут в магазин…
Магазин в поселке работал три часа в день, когда с утра привозили из города хлеб и в седьмом часу вечера был давно закрыт. Скорее всего затерроризированная свекром тетка помчалась домой доить корову, кормить свиней и прочую живность.
Ладно, без неё обойдемся. Как говаривал Карлсон: «Дело-то житейское», хотя вот нужна мне вся эта морока, как рыбе зонтик.
- Пойдемте.
- Не могу покинуть пост, – тут же заартачился вредный дед.
Я хотела было гаркнуть, что меня это тоже мало касается, но потом передумала. Без старого маразматика появлялся шанс миром уладить дело. Мне самой в ту пору было немногим больше двадцати, и даже чужие любовные шашни вызывали живейшее сочувствие.
Шагая через две ступеньки, я бегом помчалась на четвертый этаж. В коридорах толпилась тьма народа, но по ухмыляющимся лицам можно было догадаться, что они понимают, куда это несется учительница в домашнем халате.
Вот и дверь комнаты Дюрягина Федора. Я постучалась и прислушалась. За ней царила отменная тишина. А чего им, собственно говоря, шуметь?
- Федор, - громко воззвала я,- откройте, пожалуйста, я хочу вам помочь!
Осталось только добавить: «Хау, бледнолицые братья, я пришла к вам с миром!»
Дюрягин решил прикинуться глухим, и был по-своему прав. Когда к вам в гости по сугубо интимному делу приходит дама, то всяческим учительницам в вашей комнате делать нечего.
Напрасно я барабанила в дверь, взывая к его благоразумию, красноречивое молчание говорило мне, какой идиоткой кажусь затаившимся людям. Устав быть хорошей и благородной, я просто махнула на всё рукой и пошла к себе в комнату. В конце концов, как говаривал Остап Бендер: «Спасение утопающих - дело самих утопающих».
Не сказать, чтобы шла медленно, но всё равно не успела: второй этаж встретил меня красноречивым запахом сгоревших макарон. Пока я в испуге открывала дверь, распахивала окна, ликвидировала останки несостоявшегося ужина, прошло достаточное количество времени. И в то самое время, когда я остервенело отдирала гарь ото дна кастрюльки, кляня на чем свет деда Филю, вдруг раздался характерный звук сирены.
Нечистая совесть сразу же подкинула мне версию, что блажной старик вызвал пожарных, и я опрометью кинулась к окну. Первым чувством было облегчение: машина оказалась милицейской, и только потом до
