Адское детство

                                
                Отрывок из романа «Годы безвременья»
В Яндексе набрать Николай Углов – ЛитРес (или Амазон, Озон), а также на мобильных приложениях телефона

Больно  вспоминать то бесчеловечное время, но из памяти не уходят те кровавые годы.  Нас, мать с двумя малолетними сыновьями, сослали в Сибирь за то, что наш отец- офицер Красной армии, будучи  раненным и обмороженным, попал в плен. Сталин же сказал:
    - У нас  пленных нет! Есть предатели!
Это случилось 31 августа 1944 года.
Два месяца нас везли  в товарных вагонах на север Новосибирской области. Всего было сорок вагонов, которые тянули два паровоза. Целыми неделями наш поезд стоял на запасных путях, пропуская воинские эшелоны. Один раз  в день с грохотом открывалась тяжёлая катучая  дверь вагона, и раздавался крик:
    - Два мешка  и  два ведра!
  Староста вагона с одним помощником выпрыгивали из вагона и вскоре возвращались с двумя ведрами горохового супа и  мешками с тяжёлым пахучим чёрным хлебом. Некоторые люди, кто захватил больше дорогих вещей или золотых украшений, выменивали их на больших станциях на дополнительное продовольствие. У матери тоже было несколько золотых и серебряных вещиц и несколько хороших вещей,  но она, как бы чувствуя впереди худшее, берегла их. И это спасло нам жизнь в первые два - самых тяжёлых года в Сибири!  Начались дожди, да и около туалета (зарешеченная дырка в полу), где мы были размещены, была постоянная сырость от прибитого к  деревянному полу  бака с водой и привинченной на цепи  алюминиевой кружки. Бельё у нас плесневело, воняло, гнило от сырости. Мы мёрзли по ночам, голодали, т. к. одноразовое питание было недостаточным. Осенние дожди через щели досок заливали холодными струями, а снизу через проклятую уборную тянуло сквозняком. Начались болезни, а затем и смерть наиболее слабых и немощных стариков и детей. В нашем вагоне умерло тоже несколько человек. Люди изнемогали, стонали, кричали, стучали в двери вагонов:
    - Изверги! Куда вы нас везёте? Когда закончится этот ад? Сволочи!
В ответ конвойные орали матом, угрожали, стучали прикладами винтовок в стены вагона и даже стреляли в воздух. Наконец, мы прибыли в Новосибирск. Оттуда нас погрузили на баржи и повезли вверх по Оби. Часть людей  выгрузили на пристани Почта, где уже стояли десятки подвод. Ещё две недели мы продвигались на быках по тайге в неизведанное. Прибыли в глухое  село Вдовино. Разместили нас в холодных бараках, сараях, пустых складах. Власть абсолютно не занималась ссыльными, не давая им еды,  дров для отопления, тёплых вещей, работы. Всё было направлено для уничтожения несчастных людей. Зиму пережили не все. Особенно запомнилась мне наша соседка – молдаванка  Зинаида Драганчу. Все её пять братьев и сестёр умерли от голода в эту зиму. Детей не стала хоронить (грунт промерзал до полутора метров, да и снега столько же).  Все  трупы детей сложила она в холодный погреб до весны. Говорит - чуть засну и чудится мне, что дети все хором зовут меня и плачут:  «Мамачка, дай покушать!» Открою крышку погреба – нет, все мои деточки лежат, как живые, но не шевелятся!»
Жаль её! Не дождалась весны – сошла с ума, увезли куда-то!
Наконец, эта первая долгая и  злющая  зима всё же подошла к концу. Зазвенела капель, стало вдруг тепло, снег просел, почернел, а затем начал так быстро таять, что в одну ночь всё кругом  затопило. Люди говорили, что на фронте наши наступают. Все радовались этим вестям, а также теплу, весне, солнцу. Чуть сошла вода и всех оставшихся мужиков и здоровых женщин, собрали, дали лопаты и повезли в соседние два села – Хохловку и Алесеевку.  Там за зиму умерло много ссыльных и их перезахоронили на кладбище на стыке сёл. Приехали только поздно вечером. Все заплаканные, расстроенные. Мать рассказывает нам:
    - Ой, дети! Сколько видела в госпитале в Кисловодске, где работала санитаркой, мёртвых:  ежедневно десятки умерших красноармейцев, но чтобы столько здесь было покойников – никто не ожидал!  Это ужас! Больше трёхсот человек стаскали, схоронили в общей яме! Уже после нас по разнарядке привезли туда  самую большую партию людей, а размещать негде. Выгрузили в три огромных амбара, которые освободились после сдачи ржи государству. В них нет печей, холодно, а уже полуметровый снег и морозы. Комендантом у них, говорят, был  самый  свирепый из них в округе - некто по фамилии Гонда. Он даже не дал им пил и топоров и они стали помирать от холода. Сколько их умерло за зиму! Снег двухметровый, земля промёрзла – кто докопается? Вот их и свозили на кладбище, чуть присыпали снегом и вот только сейчас, когда земля оттаяла, схоронили. Ребята!  Это был ад! Яму огромную рыли человек сто почти до вечера.  Другие подтаскивали мертвяков. Трупы уже полу разложились: вонь, смрад, все блюют, а таскать надо! Соорудили волокуши из кустарника и тягаем бедных - еле управились до вечера. А засыпать могилу будут завтра все местные. Сами, говорят, управимся. Господи! Как бы нам не помереть в этой проклятой Сибири!
Как мать была права! Знала бы она, что основные испытания у нас впереди.
Наконец, одержана великая победа в войне с немцами! Три дня все деревни гуляли – даже разрешили открыто гнать и продавать самогон! На улицах заиграли гармони, как говорили, впервые за все годы войны. А играли в основном женщины, да старики. Люди бесшабашно веселились, обнимались, целовались и  все ждали в свои дома уцелевших освободителей. Мы тоже ждали и надеялись, что теперь – то справедливость восторжествует,  и  нас  тоже  освободят. Откуда нам было знать, что пока жив Сталин - это никогда не наступит.
Дождливое лето пролетело, как один день. Нам доверили пасти колхозных свиней. Уже по утрам выпадал иней, а затем и мелкий крупчатый снег, а я продолжал бегать босиком (а босиком тогда бегали все деревенские ребята с мая  по сентябрь, т. к. ни у кого не было обуви). Утром выгоняешь свиней - холодно, сырой туман стелется по полям, след от босых ног остаётся на мёрзлой траве, а сзади провожает мать, плачет, крестит вдогонку. Ногам холодно, ступни красные. Летние кровавые цыпки с ног уже сошли, т. к. на ночь ежедневно мать намазывала  толстый слой солидола. Стараешься ступать, перепрыгивать, где меньше инея, по деревяшкам, по кочкам, по пенькам, посуху. А корма становилось всё меньше и меньше. Свиньи просто оборзели,  и  разбегались в разные стороны. Побежишь, уже не разбирая, куда ступать. Соберёшь стадо, станешь на кочку или бревно. Ногами скинешь иней, снег и стоишь то на одной, то на другой ноге, греясь. К полудню снег оттаивал, становилось теплее, и  я переставал плакать от холода. До самого снега  бегал пасти свиней босиком  и ни разу не простудился – просто удивительно!
  Никто из  сибиряков  не пускал  нас в свои  избы на  постой,  и мы со  Спириными  поселились в телятнике на краю посёлка.  Уже свирепствовала зима, снега было по колено, мороз был просто ужасный – особенно ночами.  Мы выбрали в самом углу телятника закуток, наносили  вороха  сена  и соломы, зарылись в неё в старых фуфайках, залатанных пимах, дырявых шапках и рукавицах, которые нам дали некоторые жалостливые бабы. Голодные телята лезут со всех сторон в наш закуток, сосут одежду, мочатся под нас.  Грязь,  вонь, а нестерпимее всего холод, который проникает во все поры тела – дрожим постоянно. Лежим целыми днями, плачем, молим Бога о помощи. Мать рыдает, причитает:
    - Господи! Помоги нам и помилуй нас! За какие грехи нам такое наказание? За  что наши мучения? Вот и приходит  смертушка,  дети!  Бедный отец!  Знал бы он, как сейчас мучается его семья! А  может, и нет его уже  самого на свете.
Все дружно  ревём,  и  Спирины с нами  воют во весь голос. Особенно мёрзнут  руки, и мы  иногда не выдерживаем.  Как только  какая – нибудь  тёлочка растопыривается, готовясь помочиться,  мы  протягиваем к струе горячей мочи руки и греем их. Погреешь, обтёр пуком соломы руки и до следующей тёлочки.
Наступил, кажется, конец нашим мучениям – мы медленно умирали. Грязные, косматые, с воспалёнными глазами - мы  дрожали, метались, стонали и беспрерывно плакали. Крепче всех оказалась Надя Спирина – мать Клавки. Она всё ещё выходила – выползала из телятника и где-то пропадала. И вот, наконец, как-то поздно вечером принесла в телятник задушенную на верёвке небольшую собаку. Уж  где и как она подстерегла  собаку и сумела задушить – не знаю, но это дало нам шанс прожить ещё неделю. Надя довольно быстро  сняла шкуру, разделала и сунула  четвертинку в чугунок.  Вдвоём они пошли в ближайший  лесок и наломали  сухого хвороста. Разожгли костерок рядом с телятником и начали варить собачатину.  И это спасло нас на некоторое время!  Какая же всё – таки сила в мясе – пусть даже собачьем! Но мясо собаки быстро кончилось, и опять мы начали голодать. Надя и мать  ещё раз выварила кости и кишки: мы с удовольствием  выпили эту гадость. На этом всё кончилось!  Ещё раз или два они что – то приносили, варили в чугунке  непонятную пищу  и тем продлевали нашу агонию. А потом целую неделю Надя  с матерью ходили  по окрестностям, пытаясь вновь поймать собаку, но всё было безрезультатно! Теперь мы жевали только овёс, с полмешка которого у нас ещё осталось.
Почти ежедневно к телятнику приезжали со свежей соломой или сеном скотники. Услышали их разговор:
    - Аграфена! Твои-то постояльцы ещё живы? Держатся?  Что же они едят? Не жалко тебе их? Ты же одна. Возьми хотя бы  мальцов  домой  к себе.
- А ты, Прокл, не учи меня! Сам и возьми детей к себе. Ишь, какой добрый за чужой счёт! Забирай их – и мне легче будет. Тошно уже смотреть на их мучения!
    - Детей у меня самого в одной – то комнате – шесть душ! Взял бы  этих бедняг, да некуда! Так на чём они держатся? Картохи даёшь им?
    - У меня картошки самой в обрез. А жрут  они, видно, собак и кошек. Вон – несколько шкур появилось в ногах у детей!
Скотники с интересом подошли  к нам в угол и разгребли солому. Покачали головами и, бормоча что-то под нос, ушли.
А сибирячка, приходя кормить сеном телят и убирать навоз, продолжала равнодушно взирать  на нас. Было вернувшаяся надежда, сменилась отчаянием - мы опять начали угасать. Вот и Надя смирилась с неминуемой смертью и перестала выходить из телятника.  Как – то сквозь дрёму, и  какое-то бессознательное равнодушное состояние  опять услышали разговор  двух скотников, привезших  свежую солому в телятник:
  - Аграфена!  Сейчас были на Замошье. Набираем  вилами со скирды солому и вдруг натыкаемся… на кучу покойников. Сколько их там!
    - Кавказские?
    - Нет – китайцы!  И откуда их столько?
    - То-то я смотрю их по деревне начало много шататься! Вот навезли на нашу голову бездельников!  Начали, видать, дохнуть.
    - Ночью они все  уходят за деревню. Ночуют в скирдах соломы и сена. Стога-то сена дальше от деревни, но и там, говорят, уже стали находить покойников. А твои-то  постояльцы ещё живы?
    - Живы - мать их так! И сердце за них болит, и зло берёт – привязались к телятнику на мою голову. Мальцов , правда, жаль.  Помрут всё равно. Думаю, неделю-две ещё помаются.
Скотники уехали, а Надя  Спирина начала о чём-то с матерью шептаться. Она что-то горячо ей доказывала, но мать упрямилась:
    - Да ты что,