будет лучше, если ты пойдешь домой.
- Идти очень далеко.
- Ничего, ничего, я знаю, почему ты хочешь остаться, - улыбнувшись, сказала Инна. – О вчерашнем забудь. Это был угар какой-то.
Борисов опешил:
- Как угар? Какой угар?
- Больше этого не повториться. Ты, может, за этим пришел ко мне. А я тебя не для этого приглашала.
- Что ты, Инна! – Воскликнул капитан, схватив ее и стиснув в своих объятиях. Он зажал ей рот своими губами и шептал: - Что ты, милая, как ты можешь это думать?
- Нет, и нет, - твердила Инна, - раз я сказала «нет», значит, «нет».
Борисов применял все хитрости: сердился, грозился, что больше не придет, ничего не помогло. Инна стояла на своем. Он окончательно вышел из терпения. Эгоистическое чувство овладело им. Громко хлопнув дверью, Борисов выбежал из комнаты. Вслед ему раздался хохот Инны и ее звонкие слова:
- Потише, дверь расколешь!
- Смеется, - подумал Борисов, и быстро побежал по улице.
Злой, с отвратительным, гаденьким чувством неудовлетворенного желания, он не шел, а бежал по улице. Дома никак не мог уснуть. Долго ворочался в постели и все думал:
- Ну, матушка, нет! Хватит, голубушка, ноги моей больше не будет у тебя. Не будет и у меня твоей. К черту все, довольно. Подумаешь?
Многое передумал он за эту ночь. Не знал тогда Борисов, что, проводив его, Инна тоже не могла уснуть. Ей было жалко его. Она лежала и плакала. Ведь она его тоже любила. Борисов твердо решил с ней не встречаться, и на другой день не пошел в клуб. «Но черт силен». На третий его вновь потянуло к Инне. Ему хотелось посмотреть на нее. И когда она появилась, он как будто не смотрел в ту сторону, но все видел. Она вошла, и хотя он стоял у стены, на противоположной стороне зала, заметила его и покраснела. Борисов тоже покраснел. Однако характер «выдержал» и к ней не подошел. Не подошел и в последний вечер. Прошло два дня, они не подходили друг к другу.
Инна утеряла свое удостоверение личности. Она думала, что забыла его у Борисова в тот памятный для нее вечер, когда оставалась у него ночевать. Подойти к нему и спросить его об этом она не решалась, а ожидала, когда он сам подойдет к ней. Дней через пять после ссоры к Борисову подошла ее подруга Вера и сказала:
- Инна очень сожалеет, что так получилось, но она думает, что забыла у вас свое удостоверение личности. Она просила не говорить Вам этого, но я вижу, как она мучается. Мне ее просто жалко.
Борисов не вытерпел. Он и сам давно хотел подойти к ней, но гордость этому мешала. Он подошел к Инне и пригласил ее танцевать. Она вся так и покрылась румянцем. И хотя она видела, что Вера разговаривала с капитаном, и, может быть, догадывалась о содержании разговора, но в тот момент не думала, что Борисов подойдет, и не успела подготовиться к встрече с ним.
Во время танцев капитан рассказал ей содержание разговора с Верой и пригласил к себе искать вместе удостоверение личности.
Действительно, удостоверение лежало у него под скатертью на столике. Он не знал об этом. И в этот вечер Инна осталась у него. После ссоры они были особенно ласковы между собой. Вели себя, как маленькие дети. О прошлом не было ни разговоров, ни упреков.
- Ты знаешь, милый, - говорила Инна, - я в эти дни потеряла голову. Два несчастья обрушилось на меня: потеряла тебя и потеряла свое удостоверение. А теперь оба несчастья позади, я вновь все обрела. Как хороша жизнь! И она прижималась к нему своим горячим телом.
Бедная Инна! Если бы она знала, к чему приведет ее эта любовь. Они вновь начали встречаться. Небольшая размолвка только укрепила их дружбу, и они с большей страстью отдавались друг другу. После Борисов спрашивал у Инны о причине, послужившей тому, что она выставила его комнаты. Инна ответила:
- Боялась тебя. Мне почему-то становилось страшно.
Так проходило лето. Они уже не могли провести и дня, чтобы не встречаться. Чем больше Борисов узнавал Инну, тем больше она ему нравилась. Она отдалась ему из-за великого чувства любви.
Однажды, лаская ее и играя ее пушистыми, белыми как лен волосами, Борисов нащупал глубокий шрам на черепе, скрываемый ее прической.
- Инна, что это? – воскликнул Борисов.
- Это… Так… И она застыдилась, опустив глаза. Разве тебя это удивляет?
- Да. Ну, все же, что это такое у тебя? – допытывался Борисов.
- Ранение, вот что… Или только вы одни можете быть ранеными? – вопросительно посмотрела на него Инна.
- Чего же ты не сказала мне этого раньше?
- А зачем мне кричать об этом? – сказала она.
- Значит, ты была ранена. Расскажи где, когда?
И она рассказала Борисову то, после чего стала для него еще дороже. Поэтому, лежа в вагоне и вспоминая спор старшего лейтенанта, Борисов думал:
- Да, она совершила подвиг, так же, как и многие другие, подобные ей, неизвестные девушки. И сколько таких подвигов они совершали в войну!
- Госпиталь наш, - так начала рассказывать Инна, - дислоцировался в г.Коростень. Раненых было очень много. На каждую сестру приходилось по сто – сто пятьдесят человек. Из них много тяжелых. Мы еле-еле успевали делать перевязки и работали почти круглыми сутками, отдыхая там же, в отделении, не более двух-трех часов. Проклятый немец не давал нам покоя. И днем и ночью совершал налеты. Особенно большие налеты были ночью; бомбы сыпались, как картошки из ведра.
- Я тоже лежал немного времени в Коростене, - перебил ее Борисов.
- Может быть, - задумчиво ответила Инна, там много было госпиталей. При каждом налете, падая от усталости, - продолжала они, - мы втаскивали раненых в бомбоубежище, расположенное в подвале. Была страшная физическая усталость, и порою хотелось, чтобы бомба попала в меня. Но мы работали. И представляешь: ночью, когда начинается налет. Грохот разрывов бомб… жужжание самолетов вверху и рычание их внизу… Вой осколков, хлопанье зенитных орудий и свист проносящихся мимо снарядов. А ты должна вытаскивать вот этими самыми руками, - она показала свои белые руки, - таких вот чурбаков, как ты, - и шутливо и ласково похлопала Борисова по щеке. А они, бедные, стонут. Стонут, а на носилки лезут иногда по двое, сами. Умереть ведь никому не хочется. Темно, ничего не видно. Несешь под воем всей этой свистопляски огня и металла и думаешь: что-то очень тяжело! Принесешь, смотришь – на носилках двое лежат. Притихли и молчат. И вот, когда носилок пять-десять отнесешь в подвал, не чувствуешь ни рук, ни ног. Безразличны становятся и воющие бомбы… Не потому, что храбрость, нет – привычка и страшная физическая усталость. Как это находила силы, чтобы ободрить раненого, улыбнуться ему, а сама чуть с ног не падаешь. В один из таких налетов, было это 26 мая, (- Да, подумал Борисов, припомнив дату 26 мая, - в это день был большой налет.) мы заканчивали выносить тяжело раненых. Легко раненые сами сходили в подвалы. От усталости, еле передвигая ноги, мы с подругой несли тяжелый носилки, на которых лежал старший лейтенант. По дороге, не доходя подвала, меня ослепил яркий свет. Раздался грохот в ушах, что-то теплое потекло по лбу, щекам, и я выпустила из рук носилки и потеряла сознание.
- Инна! – воскликнул слушавший и молчавший Борисов, - это было на Советской улице?
- Да, - изумилась она, - а ты откуда знаешь?
- Так это была ты? – и Борисов крепко сжал ее руку.
- Что я? – непонимающим взором смотрела на него Инна.
- Старший лейтенант-то был я! – говорил Борисов, сжимая ее в объятиях.
- Как! – удивилась в свою очередь она. – Разве ты был в нашем госпитале?
- Нет, я не лежал в вашем госпитале, но помню, для сортировки попал на Советскую улицу.
- Вот где и при каких обстоятельствах нам пришлось встретиться, - продолжал Борисов.
Как сейчас представлялся ему этот памятный день, 26 мая 1944 года. Тяжело раненым попал Борисов в эвакогоспиталь. Поясница у него ныла. Нестерпимо болело пробитое осколком бедро. С бледным от потери крови и искаженным от боли лицом он лежал в этот вечер на койке на втором этаже. Начался вражеский налет. Чьи-то теплые девичьи руки положили его на носилки и понесли. Он не мог хорошо рассмотреть, кто его нес. На улице он не успел услышать воя бомбы. Блеснул какой-то яркий ослепительный свет. Впереди увидел пламя огня… Обо что-то ударился… Услыхал страшный грохот. Почувствовал запах пороха и гари. Сверху падали комья земли и камни разрушенной мостовой. Когда дым рассеялся, Борисов осмотрелся. Он лежал на носилках на земле. Сестра, которая шла впереди, лежала метрах в десяти от него, неестественно подвернув под себя правую руку. Белая марлевая косынка, покрывавшая ее голову, стала красная от крови.
- В голову, - подумал Борисов, - наверное, конец.
Пришли санитары, бросились к ней, один из них сказал: «Убита», и унесли. После отнесли в бомбоубежище Борисова. Вскоре его эвакуировали в глубокий тыл. Но еще очень долго после этого представлялась ему убитая девушка, лежащая на боку, с подвернутой под себя рукой. Так и запечатлелась она в памяти у него на всю жизнь. Девушка эта была Инна.
- Значит, тогда это был ты? – в свою очередь спросила его Инна, - это тебя я спасала?
- Да, милая, меня. Тогда я был еще старшим лейтенантом, - говорил капитан, - и, спасая меня, ты сама чуть не погибла.
- О, мой хорошенький, - и она ласкалась к нему. – Значит, для себя я спасала тебя.
Принято считать, что если товарищ из-под огня спасает и вытаскивает друга, он совершает подвиг.
- Эх, ты! – думал капитан, глядя на антипатичное скуластое лицо старшего лейтенанта. – Таким, как ты, надо ноги целовать этим военным девушкам. А ты выискиваешь для них какие-то гаденькие слова-эпитеты. И спишь-то как? Как невинный младенец.
В вагоне все спали. Не спалось лишь только Борисову. Он по-прежнему мечтал об Инне.
- Желая каждому достойному человеку иметь такого замечательного друга, - думал он, - такую хорошую девушку. Она всегда разделит с тобой и радость и горе. В несчастье поддержит, не даст упасть духом. Ему вспомнилась авария на строительстве, случившаяся перед концом работ. Для сокращения сроков, для облегчения труда, он применил способ не то что новый, он уже применялся до него, но в данных условиях требовался некоторый риск. Надо было на готовые опоры, находящиеся по середине реки, уложить двадцатипятиметровые металлические балки. Больших барж для транспортирования их по воде не было, и Борисов решил воспользоваться имеющимися под руками. Военные условия научили его использовать все имеющееся на объектах работ. Рассчитав грузоподъемность барж и набросав проект устройства подмостей, он поручил осуществление его одному из инженеров, молодому энергичному человеку. Надо было устроить подмости высотою 8 метров над водой, чтобы с плавучих подмостей готовый пролет из металлических тяжелых балок перенести на опоры моста. Требовалось обстроенные подмостями баржи соединить между собой связями. Обстройка велась у берега. Когда подмости на одной из барж были почти готовы, Борисов, проходя мимо, заметил, что основание их не закреплено, как следует, а стойки не имеют достаточной жесткости. Между тем, солдаты затаскивали тяжелые деревянные прогоны – основание под металлические балки – и высовывали их из
