обстройки, делая напуск в сторону реки. Центр тяжести явно переместился, и было заметно: стойки наклонены. Баржа наклонилась. Положение ухудшалось тем, что она была не плоскодонной. Борисов приказал инженеру, ведущему этот участок работ, немедленно прекратить затаскивание прогонов и закрепить основание обстройки. Самолюбивый инженер, обиженный тем, что ему дано замечание в присутствии солдат, хотел продолжать работу по-своему.
- Это уже последний прогон, и больше не будет затаскиваться, - ответил он Борисову.
- Выполняйте приказание и не рассуждайте, - грубо оборвал его Борисов, и пошел на площадку, где собиралась главная форма моста для судоходного пролета. Пройдя метров пятьдесят, он услышал позади себя треск и невольно обернулся. Прежде чем услыхал капитан крики людей, он увидел страшную картину: весь этот лес неоконченных подмостей медленной клонился к воде, создавая громкий треск и шум от ломающихся досок, тонких бревен и криков людей. На обстройке находилось солдат двадцать пять, которые были и внизу и вверху. Солдаты по бревнам, уже наклоненным, старались выкарабкаться наверх подмостей, но вместе с ними падали в воду. Кровь бросилась Борисову в голову. Он даже ничего не предпринимал, а только смотрел, как все это сооружение медленно наклоняется к воде и скрывается под ней. От неожиданности он оторопел. Глубина воды достигала шести метров. Он опомнился, когда уже пошли пузыри со дна.
- Катер сюда! – закричал Борисов громовым голосом и подбежал к месту, где перед этим только что стояла баржа с подмостями, а теперь плавали и барахтались в воде солдаты. Дежурный катер подъехал, и команда стала вылавливать солдат. Оказалось, один человек получил тяжелое ранение в голову, у второго перебита рука. Остальные были все невредимы. Баржа с обстройкой утонула. В этот день Борисов не мог спокойно работать. Он мог бы обвинить в произошедшей аварии инженера, не выполнившего его приказания, и все же продолжавшего затаскивать прогон. Этот прогон оказался той каплей, которая переполняет чашу, после чего вода уже льется через край. Но как главный инженер, Борисов чувствовал свою вину! Если бы он не ушел, а потребовал немедленного выполнения своего приказа в его присутствии, аварии бы не было.
Дома Борисов не мог обедать, ему было не до этого. И странное дело, после всего случившегося многие, очень многие, разговаривая с ним, твердили:
- Ну, да я так и знал. Разве можно на таких малых баржах строить громоздкие подмости? И как это вам не видно было?
- А вам видно было? Вы какого черта смотрели? – огрызался в таких случаях Борисов. – Теперь все мы видим, когда случилось. А вот назло всем вашим разговорам вытащу эту баржу и с этими же солдатами сам поведу обстройку. И затащим эти проклятые металлические балки на этих же баржах!
От таких разговоров, которые не поднимали, а убивали его настроение, он был зол. Но вместе с тем, у него была какая-то упрямая страсть – делать по-своему. И тем больше она крепла от этих разговоров. Домой Борисов пришел с работы раньше обычного: думал успокоиться немного дома. Не тут-то было. Он не находил себе места. Лежит, а ему все представляется падающая баржа, крики людей, бульканье пузырьков от потонувшей обстройки; катер, подбирающий солдат. Повернется на другой бок, закроет глаза – все одно и то же. До самой темноты со стеклянными глазами лежал Борисов на кушетке. Вечером поехал к Инне. Когда он вошел, она так и ахнула, так поразил ее вид Борисова. Действительно, на нем лица не было. Он был бледен, с возбужденным блуждающим взором. Он плохо себя чувствовал.
- Что с тобой, Сашенька? – был первый ее вопрос. – Ты нездоров, болен? Почему ты такой бледный? Любящее сердце сразу почувствовало горе любимого. И никакой маской, никаким напускным спокойствием, капитан не мог его скрыть.
- Ничего, Инна, так, - отвечал Борисов.
- Нет, не так! С тобой что-то случилось… Ты никогда таким не был, - волнуясь, проговорила Инна.
Он рассказал об аварии. Рассказал все, как было: как разговаривали с ним офицеры, заранее «все видящие и знающие», как вновь собирается продолжать работать. Инна стала его успокаивать. Нет, она не упрекнула его. Не спросила: «Как же это ты просмотрел?», она была с ним и разделяла его горе, его переживания.
- Все будет хорошо, все обойдется, - говорила она, - ты вытащишь свою лодку. Я знаю, ты не отступишь от намеченного, хотя бы самому тебе пришлось еще раз очутиться под обломками твоих подмостей. У тебя сильный характер, за что я тебя и полюбила. Ну, успокойся, Сашенька, успокойся, милый! Перестань грустить. Хочешь, я спою тебе песенку. Она ласкалась и успокаивала его, как ребенка. От этих ласковых слов ему становилось легче. Инна понимала не только его, но и всю его душу. Она понимала и поддерживала его. Ну, как тут не любить такую?
На другой день Борисов с большим ожесточением принялся за работу. Вытащили утонувшую баржу. Баржи обстроили. Только при этом больше внимания им уделял капитан. Металлический пролет из балок затащили способом, которым и планировался. После этого всем тем, кто делал Борисову упреки, он говорил:
- Как теперь вам кажется? Не кажется ли вам, что баржи подросли? Но он не был злопамятен. Он считал: о людях, не видящих сущности дела, и выносящих поверхностное суждение, даже поверхностно думать не стоит. Авария обошлась без жертв. В управлении на Борисова надеялись. Его считали способным инженером, который вполне справится с порученным делом. Впоследствии он оправдал эти надежды, закончив строительство досрочно.
Так день за днем проходило время: в труде, в отдыхе, во встречах с Инной. Прошло лето. Началась осень. Унылое, серое время года. В Германии особенно наводит тоску. Пасмурные дни с выпадающими мелкими, но частыми дождями, с туманами, закрывающими солнце, заставляют мечтать о Родине, вспоминать ее золотую осень. Нигде там не встречал Борисов той золотой русской осени, какой сохранилась она у него в памяти, когда он был дома. Он вспомнил осенний лес в своей стране. Солнечная тихая погода. Ветер не шелохнет листочков, висящих на дереве разноцветным ковром. Не все листья пожелтели. Можно встретить и зеленый, и красный, и оранжевый, и желтый и сероватый цвет. Внизу под деревьями, особенно под березами – золотое покрывало из опавших изжелта-красных и желтых листьев. Дуб стоит еще зеленый, но и его тронула осень: их мохнатой его шапки выглядывает серая кайма отдельных листков. Приятно в такое солнечное утро побывать в нашем лесу, побродить с ружьем за плечами, полюбоваться красотой леса, подышать его воздухом. Ничего подобного в Германии вы не увидите. Вечно однообразные хвойные леса: ни желтеющие, ни зеленеющие, как были десять-двадцать лет назад, такие и сейчас, - создают бедность пейзажа, будто подчеркивают серость немецкой жизни. Человек, который там родится, до самой смерти будет видеть убийственное однообразие немецкой природы.
Так, в тоске по Родине, по ее золотой осени, проводил Борисов время. Работы заканчивались. У него больше оставалось времени, которое он уделял Инне.
В один вечер Инна ему сказала:
- Милый, хочешь, скажу тебе новость, которая должна тебя обрадовать?
- Хочу, какая это новость? – спросил Борисов, ни о чем не догадываясь.
- У нас будет сын, - голос ее от волнения оборвался, и она обняла его за плечи.
Борисов схватил ее в свои объятья, поднял на руки и начал носить по комнате.
- Сын, - твердил он, - как это замечательно!
Особенно дорого это было для Инны, она до безумия любила детей. У нее в комнате на кровати всегда сидела большая кукла, с которой она нянчилась, как с ребенком. Она звала ее Светланой. И, когда им вместе приходилось входить в ее комнату, Инна всегда брала свою Светлану, поправляла ей платьице и начинала убаюкивать ее, как это делают дети. В ней много было чего-то прямо-таки прекрасного детского. Не зная ласки отца, она всю свою нежность, которую в детстве питала к отцу, сохранила, и, присоединив ее к нежности уже взрослой девушки, перенесла на Борисова. В нем она видела, как маленькая девочка - отца, как взрослая девушка – молодого человека, и потому была вдвойне нежна. Бывало, лежат они вместе с Инной, она начинает с ним играть, как девочка. Возьмет и закроет ему пальчиком глаза, а сама спрашивает, ни дать, ни взять, как ребенок:
- Это что? И сама отвечает: «Глазик»!
- А это что? – спрашивала она, дотрагиваясь тем же пальчиком до носа, и тут же произносила: «Носик»!
Но не знала Инна, что ее любимый капитан был уже женат и имел сына. Борисов не хотел ей этого говорить. Он боялся убить ее этим известием. Она, доверяясь его честности, не спросила об этом. Если бы она задала хоть один вопрос, он рассказал бы все честно. Но теперь настало время, когда скрывать было невозможно. Быть отцом двоих детей и скрывать это от Инны он считал подлостью.
- Инна, -начал Борисов, - ты должна выслушать меня. Ты знаешь мое отношение к тебе. Ты знаешь, что я люблю тебя. Но ты должна знать, что я женат и имею сына, которому уже 5 лет. Когда он пришел к решению все рассказать, то предполагал, что это вызовет целую бурю, и, может быть, придется потерять доверие Инны. Но он надеялся на ее сильную любовь. «Любовь может все простить», - думал он. Удар грома, среди совершенно ясного неба, меньше поразил бы ее, чем его слова. Инна только произнесла:
- Что? – устремила взгляд на него, да так и замерла. – Значит, ты женат? Ты обманул меня?, - прошептала она еле слышно и встала.
Борисов бросился к ней, усадил ее в кресло, и горячо произнес:
- Милая, выслушай дальше…
- Уйди, Саша, - прошептала она тихо и закрыла лицо руками.
- Нет, я так не уйду, - отрывая от ее лица руки, говорил Борисов, - ты должна выслушать меня до конца.
- Не сейчас, не надо, в другой раз… Дай мне побыть немножко одной. И она вновь закрывала лицо руками, опуская голову к коленям. Но Инна не плакала. Если бы она плакала, ей было бы легче. Она имела крепкое сердце, способное выдержать натиск обрушившегося несчастья.
- Ты не хочешь выслушать меня, - повторял Борисов, не отступая.
- Нет, не надо! – воскликнула Инна, и быстро вышла из комнаты. Борисов остался один. Он ругал себя за то, что так неумело, такими холодными словами посвятил ее в свою тайну. Проклинал себя, что не открыл этого раньше. Но тогда он не думал серьезно проводить с ней время. Ему было скучно, и он искал развлечений. Когда он почувствовал, что полюбил Инну, то, зная ее мнение о людях, которые обманывают – не посмел открыться из-за боязни потерять ее. Он ожидал более подходящего случая, рассчитывая на все усиливающуюся любовь, которая все может простить.
Женился Борисов перед войной. Жил с женой всего один год. Началась война, и он добровольцем ушел в армию. Когда он был на фронте, у него родился сын. Борисов не видел его вовсе, т.к. с начала войны ни разу не был в отпуске. Когда городок, где проживала его семья - жена с ребенком и матерью Борисова, был занят немцами, то жена, бросив старушку-мать, ушла от нее. Старушка мешала ей гулять с немцами, устраивать с ними попойки. Она пошла на службу к немцам и работала в комендатуре. Это написала Борисову мать, как
