говорить, спросил меня:
- Мама, а где мой папа? Смотреть в его ясные глазки и говорить ему, что папы нет, папа умер, то есть врать, я бы не смогла. Ровесники дразнили бы его и говорили: «Ага, а мне папа карандаш купил, а у тебя нет папы!». И он бы приходил ко мне, бедный мальчик, плакал бы и приставал ко мне:
- Мама, ну почему у всех есть папы, а у меня нет? Что бы я ему на это отвечала? Все это думала и передумывала я, а потом – у тебя уже есть сын, который ждет тебя, и который может говорить: «Мой папка на войне, у него много орденов, и он мне один привезет». Зачем же мне разлучать тебя с ним? Нет! Нет! Я решила, пусть малютка не узнает горечи отсутствия отца, что узнала я. Пусть не увидит он моих горьких слез. Я погрущу, поплачу и успокоюсь. А как мне сейчас тяжело… и физически и морально. Инна замолчала и вытерла глаза платком. Пока она говорила, Борисов не произнес ни слова. Ему было больно смотреть на ее мучения и стыдно, что такие простые мысли не могли прийти ему раньше в голову. Он не сумел предотвратить, не подумать об аборте. Но дело сделано и прошлое не вернешь.
У Инны температура была 39,5 градусов. Борисов предлагал ей вызвать врача.
- Что ты, что ты? – замахала на него руками Инна, - чтоб подумали, что это ты научил меня этому? Мне не поверят, что я сама сделала. И здесь она осталась верной себе. Из-за любви к нему она готова переносить любые мучения, только чтоб не подумали ничего плохого о ее Сашеньке.
Отсутствие Инны на работе в госпитале ее подруга Вера объяснила болезнью гриппом. Через два дня, несмотря на плохое самочувствие, бледная, похудевшая, с ввалившимися глазами, Инна вышла на работу. Ее не узнали знакомые девушки, так она изменилась. Советовали отлежаться дома, но она продолжала работать. Осложнением после аборта было не останавливающееся кровотечение. Борисов навещал ее каждый день. Ему было грустно смотреть, как она тает с каждым днем. Больно было смотреть на тонкие руки, на бледные похудевшие ноги, некогда такие полные и красивые. От их красоты осталась только стройность.
- Ничего, говорила она Борисову, - поправлюсь, буду по-прежнему такая же полненькая, какая была.
Она, как и раньше, ласкалась к нему, и очень хорошо относилась, стараясь как бы загладить свою вину. Несмотря на плохое состояние здоровья, она ему не жаловалась. И ни за что не хотела обращаться к врачу. Боялась, что люди узнают о ее позоре. Она решила, что лучше переносить мучения, но никому не показывать виду. Считала, что все обойдется благополучно.
Прошло девять дней. Кровотечение не останавливалось, но Инна ходила на работу. Во время одной хирургической операции, когда она помогала врачу, с ней сделался обморок. Она выронила державшую руке электрическую лампочку и на мгновение потеряла сознание. Если бы врач не поддержал ее, она упала бы. Насильно ее отправили домой и уложили в постель. И даже тогда она не призналась врачу в истинной причине обморока, а сослалась на головокружение от малокровия. Два дня пролежала в постели. Ей стало немного легче. В это время Борисов получил приказ о своей демобилизации. Он мог использовать часть отпуска перед отъездом домой. Своей радостью он поделился с Инной. Сказал, что поедет домой, выяснит отношения с женой, и заберет к себе Инну. У него была и тайная надежда – забрать себе сына у жены и воспитывать его. Он был уверен, что Инна любила бы его сына так же, как и его самого. Это было в начале декабря месяца.
- А я, - говорила Инна, - к тому времени поправлюсь, окрепну, по-прежнему буду весела и буду хорошей Иннуськой, которая тебе нравилась. Только я почему-то не верю, что мы будем вместе. Очень уж сердце мое болит и предчувствует что-то недоброе.
- что ты, Инночка, - говорил, обнимая ее, Борисов, - нас теперь никакая сила не разъединит. После стольких мучений, перенесенных тобой из-за меня, разве я в силах забыть мою Иннуську! Если мы не будем вместе я, наверное, сойду с ума. Ты уже стала неотделимой моей частью. Оторвать эту часть, значит убить меня!
Однажды, говоря об уходящем годе и о встрече Нового года, Инна сказала:
- Милый мой! Ты, наверное, Новый год будешь дома встречать, и я не сумею тебя поздравить. Я сейчас напишу поздравление, а ты пообещай, что прочтешь его только на Новый год. Тут она попросила Борисова выйти, а сама принялась писать. Написав, она разрешила ему войти и, подавая закрытый конверт, попросила:
- Только вскрыть в 24-00, когда будешь на Родине. Я хочу, чтоб ты немножечко подумал обо мне, находясь в разлуке за тысячи километров от меня. Борисов дал ей слово, что вскроет конверт только 31 декабря. Он надеялся читать поздравление Инны дома, вместе с матерью, которая, он не сомневался, одобрит его выбор, узнав ее в обрисовке сына. Борисов не предполагал, какой страшный удар уже был занесен над их любовью. Здоровье Инны не улучшалось. Кровь никак не останавливалась. К тому же Инна продолжала все время работать и находилась в движении, тогда как ей нужен был покой. Она настолько побледнела от потери крови, что на лице нельзя было найти ни одной кровинки. Нос, уши, пальцы стали совершенно прозрачными. Чувствовалось что-то зловещее в ее бледности. Борисов боялся, что в организм попадет инфекция и вызовет заражение крови, а ослабевший и истощенный организм не в силах будет сопротивляться натиску смерти.
- Не попадет, - успокаивала его Инна, - я всегда сама себе накладываю стерильные повязки.
Через два дня капитану позвонила Вера и сообщила, что Инну с высокой температурой в бессознательном состоянии положили в госпиталь. Борисов побежал в госпиталь. Его к ней не допустили. Вера была у нее и успокоила его, сказав, что ей лучше, хотя температура держится высокой и не спадает.
- Но свидание можно с ней устроить? – воскликнул Борисов. – Тем более Вы там работаете.
- Свидания у нас только по воскресеньям, и не от меня это зависит, - ответила Вера.
До воскресенья оставалось четыре дня. Борисов не находил себе места. В голову лезли всякие мысли, вроде тех, почему не вызвал врача вопреки ее желанию. А чувство было такое, как будто от живого что-то отдирают. Такое чувство Борисов переживал, когда лежал на операционном столе и у него вырезали аппендикс. Действие местного наркоза кончилось, и ему казалось, что со страшной болью отдирают приросшее к сердцу мясо. За прошедшую неделю он похудел и сделался почти таким же желтым, как Инна. Прошло еще два дня, Борисов не мог сидеть дома и направился в госпиталь. Этот день навсегда останется у него в памяти. Сколько бы он ни жил, в каких бы условиях ни находился – день 22 декабря своими кровавыми цифрами отпечатался в его мозгу, и ничем нельзя вытравить эти цифры. Инна умерла. Умерла от общего заражения крови. Слишком позднее вмешательство врачей не спасло ее. Когда Борисов пришел в ее комнату и увидел рыдающую Веру, что-то кольнуло ему в сердце, и оно больно защемило. Интуитивно он понял все. Но ему не хотелось верить. Он стоял и не решался спрашивать, хотел оттянуть время, чтоб не сразу услышать страшные слова.
- Ин-на… ум-е-е-е-рла… ы… ы…, - простонала Вера, всхлипывая. Если бы Борисова хватил столбняк или рядом разорвалась бы бомба, он меньше испугался бы, нежели двум этим словам, отозвавшимся двумя гулкими ударами в сердце. Он стоял и никак не мог представить себе все значение услышанных слов. Мозг отказывался воспринимать это. Он слышал биение своего сердца. Так было с ним, когда в начале войны убило его лучшего друга.
- Как это так, - говорил тогда Борисов, - только что был живой, и вот сейчас уже мертвый. Нет, этого не может быть! Из какой-то далекой дали, как из лощины, доносились до него два роковых слова: «Инна умерла». Он присел. На лбу выступил холодный пот. У него кружилась голова.
- Убийца! - пронеслось в голове. – Ведь это ты убил Инну… От этой мысли мурашки поползли по телу, а какой-то голос долбил в мозгу:
- Да, да… ты… ты убил ее, и будто не знаешь этого! Не притворяйся!
Он схватил себя за голову, да так и застыл. Не помнит Борисов, что с ним делалось. Был ли он в забытьи, был ли он в обмороке или просто спал, но когда пришел в себя и осмотрелся, увидел, что он без шинели лежал на диване в комнате Инны.
На дворе был уже вечер. Вера ходила по комнате и часто вытирала платком свой нос. И опять пронеслось в голове у Борисова: «Убийца!». Он встал, спросил, где лежит Инна. Ему сказали, что ее перенесли в мертвецкую. Ничего не говоря, Борисов вышел во двор. Во дворе накрапывал дождик. Смутно соображая, он пошел искать мертвецкую. С блуждающими стеклянными глазами он переходил от одного корпуса у другому. Его непреодолимо потянуло к ней. Когда он нашел сторожа и попросил открыть мертвецкую, тот посмотрел на него с удивлением. Вид у Борисова был страшный, как у помешанного. В ответ на возражения сторожа Борисов что-то зарычал, то испугался и открыл. Только тут Борисов вспомнил, что он без фуражки, с растрепанными волосами и в расстегнутом кителе. Перед входом он остановился, застегнул китель на все пуговицы, причесал волосы и переступил порог мертвецкой. Под потолком висела лампочка, освещающая небольшую комнату. На столе лежало что-то очень длинное, покрытое белым. Борисов тихо подошел и приподнял простыню, которой была прикрыта Инна. Нет, рука у него не дрожала. Она у него окаменела. Он увидел маленькое желтое личико. Нос заострился. Губы были полуоткрыты, как будто хотели что-то сказать. Брови прямо окаймляли ввалившиеся глаза. На лице не видно ни одной морщинки.
- Вот она, моя Инна, - пронеслось в голове у Борисова, - вот лежит самое дорогое для меня, и он, не моргая, смотрел на нее, а ему представлялась смеющаяся радостная Инна, когда она гнала лягушку к берегу. Немного постояв, он нагнулся, поцеловал ее в холодные губы, накрыл простыней и вышел. Зашел за фуражкой, одел шинель (он не помнил, кто и как снял с него шинель) и машинально, не помня себя, ничего не видя перед собой, пошел домой.
На другой день хоронили Инну. Борисов нашел живые розы, такие, как стояли у нее на столе, при первом посещении – белые и красные – и положил у головы Инны, уже лежащей в гробу.
Капитан смотрел на длинный гроб, обшитый красной материей, на головку, убранную цветами. Когда-то пышные волосы зачесаны прямо и приглажены. Был кислый декабрьский день. Погода была в унисон настроению Борисова – пасмурная. Падал мокрыми хлопьями снег и тотчас таял. Инну везли на автомашине. У головы и в ногах стояло по два часовых, застывших с автоматами наперевес, как бы готовых в любую минуту защитить это дорогое мертвое существо, которое при жизни, не жалея сил, спасало от смерти бойцов. В последний путь ее провожал весь госпиталь. Подруги несли венки. Духовой оркестр играл траурные мелодии. Борисов шел за гробом, а ему все представлялась живая, жизнерадостная Инна. Тоска и апатия охватили его. В голове путались мысли. Не заметил он, как подъехали к кладбищу.
- «Давно ли, - думал капитан, - вместе с ней ходили по этому кладбищу, читали таблички с фамилиями погибших и думали: может, попадется знакомый». И вот теперь, в последний раз привезли сюда милую Инну.
Сняли гроб и поставили у свежевырытой могилы. Кто-то начал говорить речь. Кто-то из
