* * *
Мелкий моросящий дождь не прекращался третьи сутки. По серому небу тянулись слоистые облака, на смену которым из пасмурных мест ползли другие, не давая бледному солнцу согреть остывшую землю. Ноябрь 1944-го выдался на этих холмистых, поросших лесом, болотистых немецких землях уныло промозглым, с порывистым ветром, продувающим насквозь. Все живое старалось спрятаться от бесконечно сыплющейся мороси и укрыться в тепле. Даже война, которой надо было идти на этой территории, казалось, стала терять свою горячую смертоносную силу в размытой хляби.
Наши передовые части, отбившие месяц назад у врага плацдарм за рекой Шешупе, в Восточной Пруссии, разместились на хорошо оборудованных немецких оборонительных позициях в нескольких километрах от города Ширвиндта . Силой ярости противоборствующих сторон он был фактически снесён с лица земли, сократившись до десятка полусгоревших зданий. После тяжёлого октябрьского наступления войска 3-го Белорусского фронта в затишье отдыхали, пополняя стрелковые роты и артиллерийские батареи личным составом и вооружением.
Гвардии сержант Григорий Акимов возвращался в своё подразделение из госпиталя, куда попал с пулевым ранением мягких тканей бедра. Подлечили сержанта за две недели и отправили в часть: к началу нового наступления госпитали и медико-санитарные батальоны надлежало освободить от легкораненых и больных, а тяжелых ожидала эвакуация в тыл. Лишь к вечеру Акимов нашёл дислокацию 51-го стрелкового полка и доложил о прибытии.
– Давай, сержант, к разведчикам своим. Они в пятистах метрах отсюда – ближе к лесу, – сориентировал Акимова ротный капитан Макрышев. – Отдыхай, сушись… Так и будешь хромать теперь?
– Не знаю, товарищ капитан, болеть нога – не болит, и то ладно. Повоюю ещё…
До расположения батальонного разведвзвода Акимов, минуя посты, добрался уже в сумерках. Бойцы старшины Чумакова занимали добротный, обшитый досками немецкий блиндаж. В курящем у входа коренастом парне сержант узнал Николая Кашка́рова – бывшего тигролова, моряка-дальневосточника, волею судеб попавшего в пешую разведку.
– Никак Петрович целым на родину возвращается? – приветствовал сослуживца Николай. – Мы думали, тебя дольше штопать будут.
– Какая тут тебе родина, Кашкаров? За рекой она где-то… ещё дымится…
– Да ладно, Петрович, иди грейся, – пряча папиросу в кулаке, сказал Кашкаров. – Наши вчера за линию на поиск ушли. Мы здесь пока впятером служим.
Внутри убежища за столом, в свете лампы-коптилки из стреляной гильзы, каким-то ручным трудом занимался дядя Семён. Ефрейтора Огородникова Семёна Степановича в роте все, даже командиры, называли в обращении исключительно «дядей», учитывая его возраст и военный опыт, приобретённый еще в Гражданскую войну. Дядя Семён мельком взглянул на вошедшего.
– Проходи, Петрович, располагайся, – предложил он сержанту. – Кирзу вот чиню, да дратвы крепкой нет, будь неладна… Как жив-здоров?
– Да мне-то что? Другим больше досталось… Насмотрелся уж…
– У каждого своя война, – вздохнул дядя Семён. – Мне вот без сапога никак, а кто и босиком бы пошёл, да ступать нечем…
Акимов занял устеленный еловым лапником свободный лежак у «буржуйки», скинул с себя намокший ватник и развязал вещмешок.
– Давай, дядя Семён, перекусим. Кашкарова позовём, ребят разбудим… У меня сосиски есть в банке ненашенские. А Чумаков-то где? – спросил сержант, убирая сидор под лежак.
– У нас тоже харч трофейный имеется, – поддержал дядя Семён, поднимаясь с места. – Чумакова в штаб вызвали, должен быть уже…
Ефрейтор натянул сапог на ногу, прошёлся до двери.
– Неделю продержится, потом придумаю что-нибудь…
Пока дядя Семён складывал шитьё и вынимал на стол из снарядного ящика консервные банки, с улицы вернулись старшина Василий Чумаков и Кашкаров.
– Я смотрю, хорошее настроение формируется, – повеселел Кашкаров. – Крепкое вынимай, дядя Семён, раз такое дело.
– Это как старшина скажет…
Василий Степанович Чумаков начинал войну командиром отделения ПТР. Почти год воевал на Ржевском выступе, не получив ни царапины. В марте 1943-го был переведён в разведку по личному желанию. Его уважали за дерзость и полное бесстрашие на выходах в тыл противника. «Мой страх в болоте подо Ржевом остался, – говорил он. – Пусть немец теперь меня сам боится».
– Сегодня немного можно… И Григорий Петрович с лечения вернулся, – поддержал старшина, пожимая руку Акимову.
К столу, помимо сосисок, нашлись немецкая тушёнка двух видов, галеты, сало, шоколад, сухофрукты и шнапс.
– Эй, сурки, подъём! Строиться! – скомандовал Николай спящим, разливая по алюминиевым кружкам. – Событие пропустите.
Первым, придвинув ящик, присоединился к товарищам незнакомый Василию боец с орденом Красной Звезды и нашивкой за тяжёлое ранение.
– Колосов Сергей, – представился новый разведчик Акимову, усаживаясь с ним рядом. – Столичный я, с Маросейки. Сколько воюю, ни одного москвича не встретил. Перевелись, что ли?.. Сам-то не москвич, часом?
– Да нет, я и не был-то в ней ни разу…
Быстро открыв банки с консервами, чокнулись кружками.
– Сташевский, вставай! Ждать не будем, – завершил формирование коллектива Кашкаров. – Давайте, братцы, за победу!
– За победу! – поднялись все из-за стола.
– Два-три месяца – и конец немцу, – высказал своё предположение Кашкаров, когда все закусили. – На неметчине его сидим уже и пьём его самогон. Всяко, добьём…
– Шустрый какой! – не согласился дядя Семён. – А что же мы тогда застряли? На границе, считай, и стоим. Ни туда ни сюда… Ты же сам к немцу ходил. Видел, как он в землю бетоном врос.
– А в Ширвиндте в этом сколько наших сгинуло? – добавил Колосов. – Со всех сторон били, с чердаков, из окон, из подвалов. На улицах, как в ущельях, фаустники танки наши кострами жгли…
– Всё равно долго стоять не будем, – продолжал прогнозировать Кашкаров. – Пополнение подучат – и вперёд… Пока только у нас, у разведки, работы прибавилось – всю линию фронта уже исходили вдоль и поперёк, а сколько групп наших с самолётов к германцу в тыл сбросили…
К третьему разливу шнапса к столу подсел и проснувшийся Станислав Сташевский, молчаливый высокий белорус из Полоцка, выполнявший во взводе обязанности санинструктора и переводчика с немецкого.
С трофейным провиантом справились быстро.
– Всё, закругляемся, – сказал Чумаков, когда бутылка шнапса опустела. – С утра работаем – проверяем секреты и уточняем обстановку. Послезавтра наших встречаем. Выход в пять ноль-ноль. Со мной идут Акимов и Кашкаров. Проверить снаряжение и боеприпасы. Через полчаса доложить… Старшим здесь остаётся дядя Семён.
Старшина вынул из кожаной планшетки карту и разложил её на столе.
– Наша задача – собрать информацию у секретов, поменять их дислокацию и доставить ребятам питание… Григорий Петрович, ты у нас безоружный вернулся, возьмёшь «шмайсер» у дяди Семёна. Сверить часы…
– Питание на складах заберём по дороге или как? – поинтересовался Кашкаров.
– Понесём отсюда, без остановки, до моста на реке, – уточнил командир. – А за провиантом – на обратном пути, если всё сложится…
Перед отбоем Акимов вышел из блиндажа на воздух. В лицо сержанту ударил ветер, прибивающий к земле последний дождь. На холодном небесном своде проявились первые неосторожные звёзды. С отдельной высоты мерцала прозрачная луна. Тишину временно остановившейся на этом участке фронта войны нарушали только посторонние, создаваемые скорым ветром, природные звуки.
Детдомовца Григория Акимова война не щадила – три ранения, одно из которых тяжёлое, полученное на Брянском фронте под Болховом. «Да пусть уж меня железом дырявит, чем тех, у кого семьи и дети, – каждый раз думалось Акимову на очередном излечении. – Меня ждать всё равно некому, потому и душа болит меньше. Мне и воевать-то без оглядки гораздо легче, чем другим, кто вернуться обещал… Опять же, совсем меня не убивает – значит, нужен всё-таки кому-то, про кого и знать пока не знаю». В последнее время, правда, он стал ловить себя на мысли, что всё больше хочется остаться в живых. То, что война подходит к концу, понимали уже все, и погибнуть здесь, на чужой земле, оставшись в ней навсегда, он не желал. Вот и сейчас тревожил завтрашний выход – обойдётся ли? Обидно было бы ничего толком в жизни не увидеть и ничего не испытать, кроме боли и ненависти…
Дальнейшим размышлениям помешал вышедший покурить Сташевский.
– Ты чего не спишь, Слава?
– Не знаю, не получается… С моими дома что-то не так… Ничего о них не знаю, хотя летом ещё Полоцк наши отбили…
– Найдутся, куда денутся?.. – обнадёжил Акимов. – Откуда они в оккупации знать могли, куда тебя война увела?
– Я им три письма уже отправил – и ничего… – закашлял Сташевский. – Наш дом от собора Софийского недалеко… Может, ни дома, ни собора нет…
– Довоюем – что тут осталось-то? Кёнигсберг ихний скоро уже из бинокля увидим. Вернёшься – и всё обойдётся… И церковь твоя целая стоит… – заверил Акимов.
– Хорошо бы…
* * *
Спустя двое суток возвращавшиеся разведчики вышли к нейтральной полосе, привычно обойдя заминированные места.
Над скучной ровной территорией висел густой туман, скрывавший постоянные кустарники и отдельные деревья. Ближе к нашим позициям над ничьей землёй туман слабел, обнажая разную поверхность. Влажный утренний холод торопил уставших бойцов в полковое расположение.
– Командир, продукт с блиндажа пора прихватить. Считай, подошли уже, – тихо сказал Кашкаров, не оборачиваясь к замыкающему группу Чумакову.
– Добро… Сдали вправо. Я на входе, у вас пять минут, – распорядился старшина.
В этот блиндаж с тушёнкой, консервами, сушёным мясом и шнапсом на стеллажах, оставленный противником вместе с позицией, которую было приказано не занимать, наведывались, время от времени, и пехота, и разведчики. Очевидно надеясь на длительную оборону, враг запасся провизией под потолок, так что хватало всем, в том числе и самим немцам, которые сюда тоже заглядывали.
Разобрав ветки, прикрывающие вход в хранилище, Кашкаров с Акимовым оказались в чужой темноте. Глаза ещё не привыкли к мраку, когда в лицо разведчикам ударила автоматная очередь. Кашкаров, падая, выстрелил в сторону огневой вспышки. Что-то посыпалось с полок, запахло порохом. Не успел раствориться в опасной тишине звук выстрелов, как из-за дальних стеллажей раздался чей-то одинокий крик:
– Nicht schießen! Nicht schießen!
«Так-то лучше…» – сказал себе разведчик Кашкаров. Не рискуя вставать, он дополз к стене и, укрываясь за стеллаж, поднялся. Стрелявший недобро затих. Кашкаров бросился вперёд и одним ударом сбил противника с ног.
Темноту нарушил свет фонаря ввалившегося в блиндаж старшины Чумакова.
– Все живы?
– Живы, командир, зацепило слегка, – ответил за двоих Григорий Акимов, поднимаясь с земляного пола.
– У нас тут зато «язык» появился, – добавил Кашкаров. – Посвети, старшина… Вот он, голубок, прилёг.
– Ты не убил его своей гирей?
– Да сипит вроде…
– Бери своего фрица – и уходим, пока не накрыли, – выключил фонарь старшина. – Сильно поранило, Григорий Петрович?
– До наших потерплю. В руку попал, гад…
Последним из блиндажа вышел Кашкаров. Его автомат упирался в спину худого
