подростка лет тринадцати в солдатской форме вермахта под чёрным пальто гражданского покроя. Руки он держал за головой. Глаз на грязном лице пацана заплыл от оглушительного синяка.
– Я думал, «языка» припечатал, а это – сопля какая-то в кепке… И совесть же ещё нашёл – пальнуть по нам! – возмущался Кашкаров, поправляя на плече снятый с немца «шмайсер». – Пошёл вперёд! Форвертс!.. А убил бы кого, вояка?
Сквозную рану Акимову перед движением всё же перевязали.
– Ты, сержант, как магнит – пули к тебе липнут. И хромой, а теперь и рукой нетрудоспособный. Доходяге этому рыжему скажи спасибо…
Кашкаров ткнул стволом автомата в спину пленного так, что тот упал.
– Подъём! Руки за голову!
Он нахлобучил на голову немцу упавшую в грязь форменную кепку с орлом.
– Двигай конечностями, гитлерюгенд недоделанный…
– Кашкаров, отставить разговоры! – рассердился Чумаков. – И так нашумели! Минами сейчас шарахнут – будем тогда виноватого искать…
– Я крайний, – продолжил старшина, – Акимов впереди, дистанция – двадцать метров. Ориентир – сосновая роща – севернее, тысяча метров…
Через два часа безостановочного движения разведчики вышли к передовым постам. Кашкаров то и дело подгонял пленного, заставляя его пригибаться на открытых участках. К восьми утренним часам насквозь промокшая группа с малолетним немецким солдатом, ноги которого от усталости всё чаще разъезжались во все стороны на глинистой почве, были встречены Огородниковым.
– Опоздали. Случилось что? – беспокоился Степаныч. – Опять сержант подраненный! Да что ж тебя цепляет-то всё?!
– Всё нормально, дядя Семён, – ответил Чумаков. – На инцидент напоролись… Вот он – инцидент в пальто, еле поспевал. Принимай, Степаныч, фрица… Мы отдыхать – шесть часов нас нет…
* * *
Акимова разбудили чьи-то громкие голоса. Сразу дала о себе знать спавшая вместе с разведчиком новая боль. Видимо, из-за потери крови слегка подташнивало.
В блиндаже с противоположными запахами хвои, тушёнки, сохнущей одежды и обуви было тепло и по-фронтовому уютно.
Возмутительный голос принадлежал Николаю Кашкарову, который что-то горячо доказывал Огородникову.
– Ты его, дядя Семён, с ложечки ещё покорми! – кипятился Кашкаров.
– Он тоже человеком родился, как и все, – возражал дядя Семён.
– Каким ещё человеком?! Это же фашист, только малолетний! Ему что – мамка форму напялила?! – не успокаивался Николай. – Это сейчас он сидит здесь, притих якобы. Дай волю – всех нас положит…
– Он пленный, во-первых, и пока не разберутся, что набедокурил, должен хоть на каком-то содержании быть, – пояснил ефрейтор. – Задурили башку пацану хорошенько. Он сам не понимает, куда вляпался…
– Что тут разбираться?! – продолжал возмущаться разведчик Кашкаров. – По нам он умышленно стрелял. Да промазал со страху, наверно… Вот и Петрович, кстати, проснулся, опять раненный… Скажи, сержант…
– Стрелял, – подтвердил Акимов.
– Вот!
– Что «вот»! – не сдавался Огородников. – Вы как вернулись, а он так и просидел на лежаке… Не спал.
– Да и чёрт с ним! Не спал, видите ли! – завёлся Кашкаров. – Дядя Семён, ты же самый военный из нас – и гниду эту оправдываешь! А ты, Слава, что молчишь?
Сташевский и москвич Колосов молча ели из котелков кашу с тушёнкой, не ввязываясь в спор.
Пленный сидел со связанными за спиной руками, слегка раскачиваясь взад и вперёд и смотря в безопасную для себя сторону. В свете лампы его разбитое лицо приобрело медный оттенок.
– Спроси, Слав, этого… Кто он вообще такой и сколько ребят наших пострелять успел? – переключился Кашкаров на Сташевского и со злорадством в голосе повторил: – Спроси-спроси…
– Пусть действительно поест, – согласился с дядей Семёном Сташевский.
– Ещё один защитничек сыскался, – разочарованно протянул Кашкаров. – Фашисты пол-Белоруссии твоей, Станислав, спалили. Может, отец этого молокососа и жёг! А если особисты узнают, что у нас тут пленный сидит, а мы его подкармливаем? А?
– Чумаков сам в штабе разберётся, что делать, – сказал дядя Семён. – А пока его нет, пусть пацан харчуется, не обеднеем.
– Нашли пацана, – усмехнулся Кашкаров. – Давайте, защищайте… В расход этого югенда надо – и всё!
После этих слов недовольный товарищами Николай ушёл курить.
Пока пленный ел кашу, Сташевский задавал ему вопросы.
– В общем, зовут его Вернер. Он из Пилькалленского батальона фольскштурма, – начал пояснения Сташевский. – В батальоне, говорит, только пожилые мужчины и юноши. Около ста пятидесяти человек. В боях ещё не были, в основном занимались подготовкой оборонительных сооружений. Его отпустили на сутки – навестить родственников на станции Грумбковсфельде – так вроде звучит, – но ночью он заблудился и оказался в блиндаже, где вы его и взяли.
Слова Сташевского фольксштурмовец подтверждал киванием головы.
– Врёт он, – уверенно сказал Сергей Колосов. – Вот такой юнец в Ширвиндте нашего ротного подорвал «колотушкой» вместе с собой… Это – психи. Они же сейчас на своей территории, и им терять нечего.
– Правильно говоришь, – воодушевился покуривший Кашкаров. – У Гитлера уже войска истощились, вот он и стал набирать на фронт дедов да сосунков.
– От таких камикадзе с автоматами всё что угодно можно ожидать, – продолжил Колосов. – Он и в спину тебе выстрелит или горло перережет при случае…
– Петрович, а ты что думаешь? – обратился Кашкаров к Акимову. – Ты у нас главный пострадавший. Чуть на тот свет тебя не отправила эта сволочь!
– Думаю, отпустить надо этого пацана, и дело с концом, – высказался Акимов. – Какой это боец? Он теперь страхом только своим живёт. Война его уже закончилась, хотя и не начиналась…
– Да, сержант, не ожидал от тебя, – разуверился Кашкаров. – Ты же гвардеец, Петрович!
– Чего не ожидал? Не вижу я врага в этом сопляке, и злобы к нему тоже нет, хотя и задел он меня… – сказал Акимов. – Германия его скоро кончится… Пусть уходит, – может, детям своим расскажет, как всё здесь случилось и почему война вернулась туда, откуда пришла… и кто его без детства оставил… Бить надо тех, кто хочет жить за счёт других, а не тех, кого одурачили по малолетству.
– Бить надо всех… – не согласился Кашкаров с лежака.
Дальнейшие разговоры прервал вернувшийся из штаба Чумаков. Смахнув мокрый снег с бушлата и ушанки, старшина сел за стол с лампой-коптилкой.
– Ну здесь и погода… – сказал Чумаков, расстёгивая бушлат. – Гниёт их Пруссия… Расслабляться нам некогда, скоро наступление – «язык» нужен. Сутки времени на выполнение задания.
– А этот что? Тоже почти «язык». Пусть выкладывает, что знает, – напомнил Кашкаров о пленном.
– Да не знает он ничего, – сказал Сташевский. – О батальоне своём рассказал и всё. Это же ополченцы, их в добровольно-принудительном порядке набирали для строительства.
– А форма у него солдатская почему? – проявил бдительность Колосов. – И автомат ему зачем, если он якобы к родственникам шёл? Врёт…
– Так, хватит, – остановил дискуссию старшина. – Нам настоящий «язык» нужен, а не какой-то «почти»… А об этом и как мы его взяли, я не докладывал. Пусть идёт на все четыре стороны. Дядя Семён, выпроводи парня, не хочу я больше с ним дышать одним воздухом, и пальто пусть своё забирает… Не хватало нам, разведчикам, ещё с детьми воевать…
Всё время разговора русских, ожидая приговора, пленный сидел не поднимая головы.
– Aufstehen! – скомандовал Сташевский вздрогнувшему от неожиданности ополченцу. – Los!
– Нет, так дело не пойдёт! – не согласился с решением Кашкаров. – Командир, дай я этому гитлерюгенду напоследок хотя бы всыплю по-матросcки, раз уж так!
Кашкаров расстегнул ремень с якорем на бляхе и намотал его на руку.
– Слав, скажи этому лечь. И портки пусть снимает.
Ополченец выдержал экзекуцию, не проронив ни звука. После каждого удара на худых ягодицах подростка оставались пунцовые полосы.
– Вот теперь порядок! Это ему отметка на долгую память о нашей встрече «на рейде», – подытожил Кашкаров, застегивая ремень на поясе.
Отпускать пленника на волю, кроме Чумакова и Колосова, пошли все остальные.
– На-ка, возьми в дорогу, – дядя Семён передал мальчишке булку хлеба и банку тушёнки. – Бери, не дрейфь!..
Разведчики с пленным выбрались из хода сообщения в сторону фронта. В темноте лица подростка было не видно. Втянув голову в плечи, он прижимал к груди хлеб с тушёнкой, стараясь не смотреть на своих противников.
– Всё, пошёл! – Кашкаров слегка поддал пленнику коленом пониже спины. – Пошёл! Форвертс!
– Lauf! – добавил Сташевский. – Беги...
