было уже слишком, и я ответил Кларе, что не пойду с ней. Я отказался жить с Кларой, по большей части, не из-за жены, хотя она, конечно, тоже сильно страдала, бедняжка. Я просто струсил, поняв, что какая-то часть клариной жизни выходит за рамки моего жизненного уклада. Я – тихий, спокойный человек, мне и раньше не нравился риск, а теперь и подавно. Мне сорок три года, и у меня есть девчонка, которая ни с того ни с сего обнимается с наркоманом, грабящим тебя на пустыре. Если связать воедино этот жуткий эпизод, о котором я тебе только что рассказал, с ее прочими выходками, у тебя появляется повод для крепких размышлений. Короче говоря, несколько дней я провел в раздумьях, а когда она спросила меня о нашей с ней совместной жизни, я ей отказал.
А теперь Клара мне не звонит, не ходит на работу. Как-то на днях, я спросил, когда она вернется, и мне не ответили, потому что не знали, что сказать. Мне кажется, скоро я расхрабрюсь и позвоню ей. Черт, когда Клара исчезла, я звонил ей на мобильник, но она не отвечала. Скорее всего, она не хочет со мной разговаривать, так что придется звонить ей с другого номера, чтобы она из интереса взяла трубку, ведь я теперь свободен, парень, я свободен. Мне по хрен, что меня бросила жена. Не веришь? Плевать я на это хотел, это же здорово. Теперь я могу пойти с Кларой, хотя и понимаю, что мне не одолеть страх. Раньше мне было, что терять, а теперь? Посмотри на квартиру. Думаешь, мне хочется жить здесь дни и ночи напролет, закрывшись в четырех стенах наедине с собой? Знаешь, думай, что хочешь, но за те прошедшие дни, что от Клары не было никаких известий, я понял, что тоскую по ней, правда, тоскую. Встаешь с постели и чувствуешь, что упустил частицы своей жизни, по крайней мере, зрелой жизни, и в груди давит такая тяжесть, словно ты умираешь. Как я чудовищно ошибся, дружище. Мне так хотелось, чтобы не было Клары со всеми ее сложностями, тайнами, чтобы не было ее неясной жизни, темной, или какой она там была, но Клара – та женщина, которая оживила меня, сделала сильнее, как в пору двадцатилетней юности. Порой просто поразительно, что ты видишь все в сером цвете и движешься так медленно, словно находишься на дне бассейна с мутной водой, но тебе это кажется нормальным. Удивительно, верно? Я позвоню ей. Что скажешь? Как ты думаешь, нужно ли мне звонить ей, даже если она взбесится?
- По-моему, звонить уже слишком поздно.
- Я же не говорю, что буду звонить ей прямо сейчас, кретин. Сколько сейчас? Пять или четыре? А, может, шесть? У тебя есть часы?
- Клары нет, она погибла.
Я не был уверен, что Самуэль меня услышал. Он приподнял рукав рубашки, словно ища часы, потом снова достал из кармана пачку сигарет, да так и застыл с ней в руке.
- То есть, как это погибла? – Самуэль издал какой-то неясный звук, отдаленно напоминающий смешок.
- Клара покончила с собой. После того, как ты отказался пойти с ней, она села в машину и врезалась в дерево, ублюдочный ты сукин сын.
Самуэль отрицательно помотал головой, без истерик и драматизма, так спокойно, будто услышал глупость и хотел сказать: “нет, мужик, нет, какая чушь”. Я даже подумал, что сейчас он рассмеется или пошутит: так блестели его глаза. Но Самуэль выпустил пачку из рук, и сигареты упали на пол. Со странным выражением на лице он принялся кусать губы, словно хотел съесть их. Самуэль поднялся и пошел на кухню, но внезапно повернул к комнатам и вошел в неприбранную спальню. Из комнаты донесся страшный грохот, подсказавший мне, что Самуэль потерял сознание, упал и ударился головой о пол. Я вошел в спальню и увидел, что он лежит в предельно неустойчивой позе: ноги моего тезки лежали на кровати, а лицом он касался паркета. Он не вставал и не соскальзывал на пол. Я наклонился над ним, чтобы проверить, дышит ли он, и тогда Самуэль шевельнул рукой, ища, за что бы схватиться.
- Хрен ли ты знаешь, – выдохнул он. – Хрен ли ты знаешь.
Я развернулся и вышел из квартиры. Ссутулившись и тяжело дыша, я медленно поднимался по ступенькам, не зная, чем объяснить огромную печаль, свалившуюся на меня. Говорят, такое удушье бывает при инфаркте. Боли не было, только не хватало воздуха, и все сильнее давило в груди. Я остановился и со слезами на глазах, веря и не веря, отрицательно мотал головой, будто это именно мне сообщили трагическую новость.
Не знаю, когда я плакал в последний раз. Я ворошил свою память, неподвижно стоя перед дверью: очень давно, лет десять назад, а, может и двадцать. Это другие плачут, а у меня нет причин для слез. Я был как сломанный телевизор, и не уверен, хороший это признак или плохой.
