- А?
Сарафанов утонул в витиеватой фразе ночного гостя и с трудом понимал, что тот от него хочет.
- Бандероль, - терпеливо повторил незнакомец.
Он открыл пухлый конверт и достал из него кассету для видеомагнитофона.
- О! – удивился Сарафанов. – А у меня видика нет. Только телевизор.
- Не беспокойтесь, видеомагнитофон не понадобится.
Почтальон просто положил кассету на телевизор.
- Здравствуй, Петя.
Сарафанов плюхнулся в кресло и уставился на экран телевизора. Сначала ему показалось, что он спит и видит очередной кошмар. С экрана на него смотрел, улыбаясь, Славка Разумов. Не тот старик с фотографии, а парнишка лет семнадцати. Такой, каким и запомнил Петр приятеля детства и юности.
- Ты меня здорово огорчил, Петя, - укоризненно промолвил Разумов. – Ты порвал фотографию. Ты уничтожил мой подарок. Мне обидно. Но я люблю тебя по-прежнему и хочу отблагодарить за то, что ты в свое время сделал для меня. Ты даже не представляешь, ЧТО ты для меня сделал.
- Сгинь! – заорал Сарафанов, лихорадочно хватая пульт от телевизора и нажимая на кнопки.
- Петр Александрович, это бесполезные действия, - спокойно проговорил почтальон.
- Петя, ты же не истеричка какая-нибудь, возьми себя в руки, - голос Славки звучал все громче, раздирая перепонки. – Я благодарен тебе! Пожалуй, ты единственный в этом городе, кому я по-настоящему благодарен. Слышишь? НЕ СМЕЙ УБИРАТЬ МОЙ ПОДАРОК!
Прямо на глазах семнадцатилетний подросток на экране стал стареть, пока не превратился в старика Разумова, чей фотопортрет так испугал утром электрика.
- Петя, я должен был тебе рассказать всю правду, - вздохнул Владислав Разумов. – И тогда, вероятней всего, мы бы остались друзьями. Я очень сожалею, что больше с тобой никогда не виделся. Мне тебя не хватало. Но это сейчас неважно. Я прошу, ЗАКЛИНАЮ тебя: больше никогда не убирай фотографию. Помни, это твоя защита.
Экран погас. Незнакомец в пальто сунул кассету в карман.
Сарафанов дрожащими пальцами отер со лба пот.
- Петр Александрович, вот еще, - почтальон положил на колени окончательно обессилевшего Сарафанова фотографию – ту самую, которую электрик порвал и выбросил в окно. – Разрешите откланяться…
Сарафанов потерял сознание.
Когда он очнулся, за окном светало.
Петр сплюнул на пол:
- Допился. Черт-те что мерещится.
С трудом поднялся на ноги и побрел в спальню. Рухнул на кровать и уснул.
В открытую форточку влетело несколько фиолетовых «светлячков». Покружившись по комнате, они спикировали на подушку и, отрастив коротенькие ножки, поползли к голове спящего Сарафанова. Вдруг остановились, словно перед ними вырос невидимый барьер. «Светлячки» поднялись в воздух и вылетели в форточку. Они недолго путешествовали. Просочились сквозь щель в раме, осветив окно фиолетовым светом, в соседнюю квартиру.
По соседству с электриком Сарафановым проживала начинающая, но очень талантливая актриса местного театра Ляля Земляникина. Девушка сыграла немного ролей, но уже стала знаменитостью благодаря статье в «Ведомостях»: журналистка Людмила Потапова восхищалась игрой актрисы Земляникиной и предвещала ей звездное будущее.
Ляля не спала. Учила новую роль. Она шагала по комнате вперед и назад и зубрила слова. Несколько искорок, чуть мерцая, подлетели к стройной фигурке, коснулись ее. Молодая актриса внезапно споткнулась о край ковра. Падая, она ударилась виском об острый угол комода. Через мгновенье Ляля Земляникина была мертва.
За стеной сладко спал электрик Сарафанов. В первый раз за последние две недели его не мучали кошмары. Он видел чудесный сон: Петя снова был мальчишкой, и тренер дарил ему боксерские перчатки. Петр Александрович всхрапнул и счастливо улыбнулся.
А со стены, с фотографии улыбался подающий надежды молодой боксер Петя Сарафанов. И только специалист мог заметить, что снимок собран из мелких кусочков и наклеен на другую фотографию. Основой для ликующего чемпиона стал шедевр семнадцатилетнего Владислава Разумова, созданный у больничной кровати искалеченного в дорожной аварии, находящегося на краю жизни и смерти друга.
Рубенская ликовала. «Есть бог на свете», - мысленно повторяла она, набирая номер телефона управления культуры. Евгения Николаевна спешила «обрадовать» своего непосредственного начальника: работы фотографа Владислава Разумова, которые еще не успели разместить в выставочном зале и которые ждали своего часа в подсобном помещении, серьезно пострадали из-за внезапно лопнувшей ночью батареи. Кипятком снимки ошпарило основательно!
- А ведь я предупреждала вас, Василий Иванович, что если все пустить на самотек, то добром не кончится, - почти плакала в трубку заведующая, старательно напуская в голос слезливости, хотя внутри отплясывала гопака. – Сколько раз говорила, что выставочный зал нуждается в другом помещении! А тут! Канализация гнилая, батареи текут, крыша скоро на голову свалится! И никому нет дела! Почему, почему культура и искусство по-прежнему кормятся крошками с барского стола? А теперь… Что скажут организаторы выставки, когда узнают, что часть фотографий безвозвратно испорчена? И кто будет отвечать? Я? Да я прямо сейчас напишу заявление об увольнении! Что? Не надо? Ах, Василий Иванович, не уговаривайте! Я столько сил вложила в этот выставочный зал! Какие знаменитости у нас выставляли свои шедевры! Но вам подавай «искусство», к которому у меня не лежит душа. Как, вам тоже не нравится творчество Разумова? Так какого, простите, черта вы решились на эту выставку?! Сколько заплатили организаторы в городскую казну? Ско…
Сумма, которую назвал начальник управления культуры, заставила Рубенскую сглотнуть и замолчать на полуслове.
- Но зачем им это надо? Такие деньжищи…
Василий Иванович Кравцов, начальник городского управления культуры, и сам не знал зачем. Он смутно помнил, что в управление пришла какая-то женщина в строгом черном костюме и в странной старинной шляпке с густой вуалью, так что лица было не разглядеть, и предложила организовать выставку недавно почившего фотографа Владислава Разумова, уроженца этих мест. Более того, посетительница заявила, что «работы гениального фотографа по завещанию самого Владислава Разумова останутся в фонде управления культуры». Как Василий Иванович, словно под гипнозом, подмахнул договор, а городская казна основательно пополнилась. И эти деньги уже направлены на ремонт дома культуры. А испорченные фотографии… Да черт с ними! Посетителям выставки хватит и того безобразия, что уже успели поместить в выставочный зал.
Перед глазами Василия Ивановича встал один из шедевров Разумова, который потряс его до дрожи: мальчишка лет девяти сунул в рот дуло пистолета, а палец держал на курке. Что случиться через мгновенье?! И ведь это был, по мнению знатоков-искусствоведов, невинный снимок «великого мастера реализма». А валидол под язык начальнику управления культуры пришлось-таки положить.
- Евгения Николаевна, - сказал Кравцов, нащупывая заветный тюбик с лекарством в кармане пиджака, - вы аккуратненько сложите испорченные фотографии в коробку и спрячьте в шкаф, к документам с истекшим сроком давности. Да-да, которые собирались утилизировать. Все равно организаторы ничего не узнают. Они не только не из нашей области, но, по-моему, вообще из-за границы приехали. После презентации сразу уедут, и мы больше о них никогда не вспомним. А про аварию никому ни слова! А я… на больничном. С сегодняшнего дня. Сердце, знаете ли.
- Хорошо, Василий Иванович, - Рубенская мысленно обозвала начальника трусом и идиотом. – Только я тоже ухожу. Да, я устала, и имею право наконец-то выйти на пенсию. И у меня здоровье шалит. Мне давно не пятьдесят пять! Презентацию выставки проведут ваши сотрудницы, они и сценарий разработали, и список гостей согласовали. Зачем отнимать у девочек минуту славы? А я уж на покой. Как говорится, дорогу молодым!
Василий Иванович всегда робел перед сильными решительными женщинами, а перед заведующей выставочным залом – тем более. Потому что много лет назад Евгения Николаевна преподавала в художественной школе, в которой учился, впрочем, не слишком успешно, Вася Кравцов. Рубенская навсегда осталась для него строгой учительницей, и Василий Иванович, даже став начальником Евгении Николаевны, по-прежнему по-детски ее боялся.
- Да-да, конечно, - скороговоркой выпалил он.
Разумовская со злорадством припечатала трубку к телефонному аппарату и посмотрела на застывшую перед ней уборщицу тетю Лизу.
- Евгения Николаевна, простите, - пролепетала пожилая уборщица. – Так получилось.
Женщина заплакала, утирая слезы воротом рабочего халата.
Тете Лизе было далеко за восемьдесят, но она по-прежнему терла, скребла и подметала, как и сорок лет назад. Пожалуй, тетя Лиза была старейшей сотрудницей выставочного зала. Жила старушка одиноко, после смерти сына дому предпочитала работу. Была у тети Лизы и дочь, но та много лет назад успешно выскочила замуж за богатого джентльмена из Лондона и больше на родину не приезжала, с матерью никакой связи не поддерживала.
- Тетя Лиза, - успокаивающе произнесла Рубенская. – Вас никто не винит.
- Но это я сделала! Нарочно! – вскрикнула уборщица. – Как я могла позволить, чтобы Коленьку… Мальчика моего…
Тетя Лиза заплакала еще пуще и начала рассказывать Евгении Николаевне о своем преступлении:
[justify] - Я вечером собралась в зале помыть. Зашла в подсобку, а там коробка с фотографиями. А мне же интересно, что там. Я стала смотреть. Страсти какие! И глаза, глаза у этих несчастных на фотографиях такие больные, такие… Аж внутри все ноет. И вдруг – что это? Коленька мой!
