волшебном острове, принадлежавшем головной конторе. Там он живет целую неделю жизнью реального миллиардера. Он живет один в замке, естественно, с кучей прислуги. Прислуга выполняет все его миллиардерские прихоти. Рядом с замком расположена вертолетная площадка. Один из прислуги – вертолетчик. Саша, представим, что он уже там, может в любое время полетать на вертолете, правда только над островом. В замке есть отдельная комната, гардеробная, забитая костюмами, фраками и смокингами всех размеров и окрасок. Он их может одевать сколько хочет в любое время. Правда, не совсем понятно, куда в них ходить. Просто шляться по замку или на вертолете в них летать? Есть еще целый гараж с лимузинами. Вертолетчик, по совместительству и водитель, может Сашу покатать по острову, вокруг замка. Само собой ресторан, где кормят всем, что можно нафантазировать и яхта в три этажа.
Практичный Федор поинтересовался, а можно ли использовать женский персонал по прямому женскому предназначению. Саша сказал, что они, мол, не обязаны, законом запрещено, но по любви и согласию можно. На что Федя спросил, а как насчет всеобщей любви по согласию? Ник сразу предположил, что такого парня как Саша-миллиардер полюбят все и сразу, даже вертолетчик, если Саша захочет.
Князь Ванечка сказал, что он этот остров знает. Может не именно этот, но такой же. Неделя там стоит сто штук и персонал действительно достойный.
Саша поначалу даже обиделся. Ему показалось, что они хватают грязными, потными лапами его хрустальную мечту. Потом подумал, вспомнил, что они ни разу не посетили собрания эмвэйцев, структуру и идею компании не знают, а стало быть, что с них взять неразумных и обиду отменил.
− Смейтесь, господа, хохочите. Последним смеется тот, у кого денег больше.
− Александр, - вдруг обернулся к нему князь, - Давно хотел спросить, вас, а что такое деньги? Для вас именно?
− Как что? Деньги, как говорил Александр Македонский – это отчеканенная свобода. Для меня это не только свобода… - он задумался, - … это возможности.
− Возможности чего?
− Вот смотри. Я хочу, чтоб у меня был дом, хотя бы такой же, как этот у Федора. Чтобы в нем стоял такой же белый рояль. И был такой же шикарный вид из окна, с горы на виноградники. И я бы сидел за роялем, ни о чем ни думал, и играл что-нибудь на рассвете.
− Ну вот, ты в доме, вон рояль, скоро рассвет – сиди, играй, - подключился Федор.
− Но ведь это не мой дом, не мой рояль и виноградники не мои.
− И рассвет не твой тоже. Кстати, дом не мой, он банковский, и еще долго не будет моим, если вообще будет. Я здесь такой же пассажир временный, как и ты. А вот рассвет мой, и твой тоже, и Ника, и Его Сиятельства. Он общий. И если его не будет, то и права на собственность тоже не будет. Ни права не будет, ни собственности.
− Да никуда он не денется, рассвет твой, - уже жестче возразил Саша, - но мне нужен свой дом и свой рояль, свой, а не твой.
− Разумно, - сказал Ник.
Он редко когда полноценно участвовал в беседе, но за разговором следил и замечания вставлял емкие и вовремя.
− Хорошо, дом вы купите и рояль тоже, - снова начал князь, - но судя по вашей активности, денег там должно остаться еще немало. Вот это немало вы куда направите? То есть вашими же словами, у вас еще останутся возможности. Возможности чего?
− Ну, пока не знаю. Может быть, куплю еще недвижимость и буду сдавать в аренду. Может быть, акции или инвестиции в другой бизнес. Да были бы деньги, а куда направить найдется.
− Ну, в принципе, это я и ожидал услышать. Ничего нового. Получив возможности, которые дают деньги, вы, Александр, будет создавать новые возможности для получения новых денег, а потом опять то же самое. То есть и отправной и конечной точкой измерения были и будут деньги. Меняется только количество этой сущности. Основа, качество остаются неизменными. Поэтому я и хочу понять, а что такое собственно деньги, если отбросить их покупательную способность? Что это за энергия?
− Не начинай, Ваня, - завелся Федор, - ведь сто раз уже говорено. И ты сам же мне вдалбливал, что изначально деньги отражали энергию человеко-часов, затраченную на производство одного продукта, чтобы разумно обменять этот продукт на другой, на который затрачено столько же человеко-часовой энергии. Проще говоря, если на один воз картошки потрачено 100 человеко-часов и на производство одной подковы потрачено тоже 100 человеко-часов, то их можно смело менять один к одному. И так определялся справедливый обмен товарами. И для простоты обмена были придуманы деньги, которые могли быть и каменными, и золотыми и бумажными, да какими угодно, лишь бы они эквивалентно отражали количество энергии человеческого труда в товарно денежных отношениях.
− Совершенно верно, но верно только на начало этого примитивного обмена. А сейчас? Ты и сейчас считаешь, что деньги выражают реальное количество энергии человека, потраченное на их приобретение?
− Нет, не считаю. Ты знаешь мое мнение, любое крупное состояние – это присвоение обманным путем энергий огромного количества человек. А весь мировой капитал – это жульничество планетарного масштаба.
При слове «капитал» очнулся, дремавший вроде бы, Ник и сказав: «Извините, я сейчас», вышел из комнаты.
− Куда это он? – спросил князь.
− Да достали вы его уже своими спорами. То «Библию» дербаните, то капитализм вам не нравится, - вступился за Ника Саша, - А сами вон и в церковь ездите, и деньги зарабатываете как можете, и, небось, от крупного состояния не откажетесь. Вот скажи, князь, ты ведь наследник-то единственный, и что откажешься?
− Не знаю. Вряд ли. Нет, не откажусь.
− То-то и оно, князь, то-то и оно.
− Нет, Саша, не «то-то и оно», - включился Федор, - сначала Ваня сказал «Не знаю», потом «Вряд ли» и только потом «Нет». Он честен, за что и люблю. Ты бы никогда не сказал «Не знаю» и «Вряд ли», ты бы согласился сразу и с радостью.
− Да, Федя, да. И сразу, и с радостью. Ты прав. Только я, в отличие от князя, не в Калифорнии родился, в своем доме и со счетом в банке. Я в советском роддоме рождался, и то не сразу. Мать кесарили, чтоб я появился. У меня игрушки если и были, то самодельные, а форма школьная – самая лучшая одежда, она же и парадно-выходная была. И девушку первую я не на машине, Ролс Ройс кабриолет, домой отвозил, а на трамвае, на конечную остановку, где местные ребята районные меня уже ждали.
− Все, стоп. В расход, братья. Не позволю дворянство мочить у себя в доме. А то понесло уже.
Классовую битву прервал Ник. Это было его первое пришествие. Он вернулся в очках и с толстой синей книгой под мышкой, со множеством закладок. Сел в кресло, отодвинул стопку, услужливо налитую Чертушкой, включил торшер у кресла и стал перебирать закладки. Наконец нашел нужную страницу и зачитал:
− «Стоимость, как и закон стоимости, есть историческая категория, связанная с существованием товарного производства. С исчезновением товарного производства исчезнут и стоимость с ее формами и закон стоимости».
Все молчали, не зная, как и реагировать то. Ник перелистнул страницу и продолжил:
− «На второй фазе коммунистического общества количество труда, затраченного на производство продуктов, будет измеряться не окольным путем, не через посредство стоимости и её форм, как это бывает при товарном производстве, а прямо и непосредственно – количеством времени, количеством часов, израсходованным на производство продуктов».
− Это что? – спросил князь. Вопрос возник у всех, но Щербацкий успел первым.
− Это, господа, Иосиф Виссарионович Стали, полное собрание, том 16. Статья называется «Экономические проблемы социализма в СССР».
− С ума сойти, Ник. У тебя что, все полное собрание сочинений вождя? – заинтересовался Федя.
− Да. И давно. Ты же знаешь Федор, мой папа был марксистом. Он еще в Китае начал собирать все работы Ленина, а позже и Сталина. Он был ученым. Ему как ученому было просто интересно наблюдать, что же все-таки происходит в России. Пардон, в Советском Союзе. Он никогда это так не называл. Для меня тоже – это все и всегда Россия. Я начал читать, сначала немножко, потом увлекся. Потом даже в память о папе. Вы рассуждали о деньгах. И неплохо. Я вспомнил, подумал, почему нет, решил поделиться. В сущности, вы чем-то напомнили папу, и я рад тому. Однако позвольте, господа, я закончу. Еще немного, но надо уже, чтоб до конца.
Он нашел нужную закладу, открыл и зачитал:
− «Главные черты и требования основного экономического закона современного капитализма можно было бы сформулировать примерно таким образом: обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей». Я кончил, можно выпить.
− Ник, я вот реально кончил! Обалдеть!
− Саня, стаканы давай, − завелся князь.
От слова «стаканы» с ударением на последний слог Алекс поморщился, потом махнул рукой, раз пошла такая пьянка, и принес из кухни стаканы. Тем более, что князь первый раз сказал ему «ты» и как бы сломал этим барьер и примирился.
Удивительно, но сухие строчки вождя народов придали утихающему было веселью новый стимул, и пьянка возобновилась с прежним, если не с большим угаром. Ребята обнимали Ника, чокались с нем непрестанно. Федор кричал: «Ник, ты человечище… был бы у меня орден Ленина, вручил бы», Ник смущенно говорил: «Да, ладно, вам, да не надо уже…» Саша сел за рояль и исполнил гимн Советского Союза. Нестройно, но громко спели. Ник пел тихо, но слова знал лучше всех. Потом, чтоб не обижать местных спели «Хасбулат удалой». Князь Щербацкий уселся на барную стойку рядом с Чертушкой и тот обнял его за плечи. Князь не заметил. Было весело. И дружно как-то.
Я не знаю, где кончается дружба и начинается любовь. Я не знаю, что такое любовь. И мне думается, никто не знает. Мы, почему-то, привыкли определять этим словом очень близкие отношения между мужчиной и женщиной. Но так же мы называем и чувство к детям, к Родине, к природе, к богу. И что общего между чувством мужчины к женщине, и отца к детям? В чувстве мужчины к женщине присутствует влечение. Влечение пола, сексуальное. Если это влечение отсутствует, то мужчина может уважать женщину, но не любить. За сексуальное влечение к детям человека, вполне заслужено садят в тюрьму. Испытывать сексуальное влечение к Родине, к природе и богу невозможно просто по факту. Близкие отношения между мужчинами, кроме искусственно навязанной всему миру педерастии, - это дружба. Однако наши просвещенные предки-мужчины, не стесняясь, признавались друг другу в любви, и без всякой похабщины. Вспомните переписку Пушкина, вспомните массу иных примеров. Один мой друг, до сих пор, даже прощаясь со мной по телефону, говорит: «Ну все, пока, люблю тебя» и он именно это имеет в виду, но никак не
