всегда знал, кто у него ночует. Квартира никогда не закрывалась и никогда не обворовывалась. Пока дело не коснулось бумаг на буддийскую недвижимость. Но об этом позже, и то если сложится.
Прибыв в Ленинград, Ом не мог не попасть к Саше Бреславцу. Возможно, весь смысл приезда нашего индуса в Северную Пальмиру сводился к их встрече, а все остальное, включая и первый Ленинградский мед, стало только столбиками на дорожке. Попал он к Саше по какому-то незамысловатому медицинскому поводу, по рекомендации одной общей знакомой. Он нашел квартиру по адресу на бумажке. Через ворота арки, где в царские времена дворник Тихон получал пятаки от припоздавших, он прошел во двор питерского колодца, поднялся на второй этаж, долго стучал, потом просто толкнул дверь и вошел. Он уже знал, что так можно. В квартире было две комнаты и огромная кухня. Комнаты и кухня располагались в разных уровнях, кухня находилась чуть выше и была больше самой большой комнаты. В ней в разных местах, что-то придавливая, стояло несколько старых, угольных еще утюгов. Эти утюги были самой заметной частью интерьера. Все остальное выглядело более, менее современно и привычно.
Из просвета комнаты появилась фигура и, махнув головой, ушла в кухню. Ом поднялся следом. Там они и познакомились. Пожали руки, представились, глядя друг другу в глаза, голубые в карие. Руку индуса Саша не отпустил, а повернув к свету окна, стал разглядывать подушечки пальцев, сначала на одной, потом на другой руке. Окончив осмотр, он сказал:
− Ну вот, блин, теперь тебя учить… Ладно, подожди, я скоро.
И исчез на два часа. За эти два часа Ом несколько раз порывался уходить. Обидно все-таки, не к министру на прием пришел, и что значит «учить», да еще через «блин». Он сам был рожден учительствовать. Но все же остался и дождался. И до сих пор не жалеет.
Часть 15.
А не спеть ли нам песню… о любви?! В Ленинграде Ом полюбил Свет. Свету Павлову в общаге, на Петроградской стороне, и Свету Беренбаум в тусовке Саши Бреславца на Невском. Света Павлова, с первого курса получившая по аббревиатуре кличку Собака Павлова, была девушкой крупной и чувственной. Это она в первую же новогоднюю ночь приобщила Чатурведи к русскому студенческому сексу, «бессмысленному и беспощадному». Мой редкий читатель знает, что это такое. Ну, помните же, − первый курс, общага, на улице зима, в комнате елка, гирлянды, шампанское с водкой, северное сияние, узкая студенческая кровать, железная сетка, музыка в коридоре, стуки в дверь, сдержанный крик, стыд, смех, счастье…
Чтобы не путаться и не фамильярничать, Свету Павлову будем называть Светой Большой, а Свету Беренбаум – Светой Маленькой. Она действительно была девушкой хрупкой и как бы неловкой, и тоже очень чувственной, но сильно начитанной. Рядом с ней Ом чувствовал себя великаном, рыцарем и любил ее жалостью, смешанной с влечением. Чувство очень острое для молодого мужчины, медика и брамина. Когда она, опустив прелестные карие глазки, цитировала ему прелестными алыми губками из «Бхагавадгиты», он сильно возбуждался. Еле выдержав час чтения, он мчался на Петроградскую сторону и, с яростью молота с Путиловского завода, вбивал роскошную Собаку Павлова в железную сетку общажной койки. Как с мантры срывался. И нежно шептал: «Светочка… Светочка… любимая». Света Большая таяла от его акцента, а он, опустив голову на грудь, засыпал, подлый индус.
Жизнь во вранье мучила Чатурведи отчаянно. Он врал молчанием. Если бы одна из Свет спросила про другую, он бы ответил честно. Соврать вслух он бы не смог. И от этого страдал еще более. Он ежесекундно носил в себе ложь вопреки врожденным и заученным понятиям о добре и зле. И проклиная себя, бежал от одной Светы к другой. И единственным утешением были книги и беседы с Сашей Бреславцем.
Никакого такого обучения, как он ожидал, не началось. Саша давал ему книги, он читал, они беседовали просто обо всем, не всегда о прочитанном. Пили. Бывало вдвоем, бывало в компаниях «вечных девушек» из Публичной Библиотеки, девизом которых было расхожее «не учите меня жить, помогите материально». Питерская Публичка была местом пересечения молодых интеллигентов-аспирантов и убеленных уже «отсидентов» и «досидентов». Застолья с библиотечными феями давали доступ к бездонным закромам литературы из «запасников». Литература эта была не то, что запрещена, а просто не сильно доступна.
Ом поделился с Сашей своими метаниями между Светой Большой и Маленькой. Саша, смеясь, рассказал о четырех благородных истинах, и Ому на какое-то время стало легче. Потом желания брали свое, Ом страдал, Саша смеялся. Интересно жили ребята, не пресно.
Саша Бреславец занимался переводами, в основном книг о буддизме. Интересная штука перевод. Начинаешь переводить что-то с одного языка на другой и как будто заново открываешь истину. Причем в случае Бреславца, многие понятия буддизма, и бытовые, и духовные, аналогов в русском языке не имели (не слишком много было уже переведено), и приходилось давать простую литерацию, практически транскрипцию слов ранее не веданных. Через Сашу в русский язык входили новые слова, новые идеи и новые герои. Вошла и надолго поселилась Давид-Неэль Александра. Будучи рядом, Ом и учился и помогал, как мог. От Саши он получил первые представления о Тибетской медицине. А Питерский мед, и в то время и до сих пор, был действительно первым в системе советского, а позже российского медицинского образования. В институте Ом получал самые лучшие знания западной, симптоматической медицины, у Бреславца восточной. И одно другому не мешало, а дополняло и усиливало. А в «Сайгоне» в густом дыму витал дух свободы, равенства и братства. И все там было настоящим и свобода, и равенство и братство. Что интересно, когда распался Союз Нерушимый Республик Свободных, который, вроде как, и давил, всю эту свободу, равенство и братство, то и сами понятия стали деформироваться и постепенно приобрели извращенные формы и качества.
Но зато как дышали тогда, в предчувствии! Какие люди собирались, какие песни пели! Гениальный кочегар Виктор Цой, Юра Шевчук, Настя, Саша Розембаум, артисты всех театров, художники всех направлений, писатели всех жанров, поэты всех времен и народов, христиане, буддисты, иудеи, мусульмане, староверы и маловеры, БГэшники и ГБэшники, красивые девушки и юноши, очень красивые люди. Красиво пили, красиво пели и красиво спорили. И Ом с ними.
Мучения Чатурведи Утар-Прадеша закончились на кухне Саши Бреславца, где после очередной премьеры Ленсовета, Света Маленькая Беренбаум изыскано ему отдалась. Ну как изыскано. Гремели угольные утюги, в запертую дверь по очереди ломились пьяные артисты, из комнаты хором орали «Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне…», а начитанная еврейская девочка, отпустив тормоза и отменив закон гравитации, вместе с Омом летала по кухне, напрочь сметая все незакрепленные предметы. Легкими касаниями губ, языка и пальцев она вертела брамином, как хотела, словно книжку перелистывала. А он, ошалевший от левитации, приписывал все происходящее любви и своим незаурядным способностям. И это, несомненно, присутствовало – и любовь, и способности. Но много чего еще было и по сю пору необъяснимого. Да и надо ли, впервые летящему, объяснять, почему он летит? «Улетаешь – лети, пожалуйста…».
И они улетели вдвоем. Сначала в Хельсинки, потом в Кейптаун. Летающая по ночам Света Маленькая, днем очень твердо ступала по земле. Она и организовала выезд в Хельсинки, а потом через адвокатскую контору семьи Ганди и в ЮАР. Там Чатурведи быстро оброс богатой частной практикой. Но тут не вовремя откинулся Нельсон, не к столу будет сказано, Мандела, и как-то удивительно легко сломал апартеид. Белые врачи, как лебеди по осени, потянулись за океан. Потянулась и наша парочка. А чтобы вы чего-нибудь неправильно не поняли – они действительно любили друг друга. О значении слова «любовь» еще поговорим, конечно, а пока примем как есть.
Так они и оказались в Сан-Франциско. Никакие иностранные дипломы, сертификаты и звания в штатах не действовали, и о докторской карьере можно было забыть надолго. Что интересно здесь даже диплом учителя математики, выданный одним штатом, нужно подтверждать сертификатом другого штата, в случае переезда. Бред, казалось бы, дважды два, и в Орегоне, и в Калифорнии четыре, – ан нет, закон.
Африканские накопления быстро растаяли, Света пошла на курсы программистов, а Ом, надев тюрбан, уселся за баранку. За тюрбан иногда прилетали дополнительные чаевые. Так он и оказался в нашей компании. В смысле та часть, которую умом понять можно. Как он на самом деле здесь оказался, я только догадываюсь, но описать полностью не могу, потому, как и сам не до конца понимаю. Чтоб до конца все это понять, нужно еще пару раз умереть и родиться, а написать прямо сейчас неймется, потому и принимайте как есть, и сами додумывайте, а я поживу пока. Мне вдруг интересно стало.
Часть 16.
Они вернулись и все вместе зашли в дом. Ом вытащил из кармана пачку стодолларовых купюр в банковской обмотке и положил на стол. Федор, разорвав упаковку, стал перебирать пачку, внимательно разглядывая каждую купюру.
− Надо же, как живые, без саженцев, - сказал он, окончив досмотр.
− Ты о чем это? – спросил князь.
− Да было дело, он мне как-то раз три ляма впарил, совсем никудышных… потом расскажу как-нибудь. А эти, прям, натуральные. Научился, что ли. Или спер. Или в небольших количествах лучше получается.
Саша как вошел, так и застыл взглядом на деньгах, ничего не понимая. Ник расслаблено уселся в кресло. Он вернулся домой, и ему только от этого уже было хорошо. Плюс пиво. Ом, спросив разрешения, отравился к плите заваривать чай. Федор бросил пачку на стол:
− Угощайтесь, ребята.
Все потянулись к деньгам. Ник взял одну и стал мять и разглядывать. Щербацкий тоже взял одну сотню со стола, а одну достал из бумажника и начал сравнивать. Саша взял всю пачку и принялся слегка подкидывать, то ли убаюкивал, то ли взвешивал. Федор поднял разорванную ленту банковской упаковки и пытался прочесть название банка.
− Ни хрена себе, − вдруг сказал он и протянул князю, − полюбуйся.
Ванечка взял ленту и стал вчитываться. На ленте стоял потертый временем синий штамп, на котором угадывалась надпись на русском и английском языках, а вся надпись читалась так: « МФС – ФРС Гражданин Романов (Георг V) 88.8% Security Code 1226, 1904-1913гг».
− А ведь они самые, что ни на есть, настоящие. Возможно последние. Николаевские. И если мы ими где-нибудь заплатим, нас не посадят, нас просто убьют всех сразу. Как только найдут, − сказал князь.
− Да вы чего?! – возмутился Саша, − Да ничего не будет. Нормальные деньги, такие же, как все. Не нравятся вам, отдайте мне, я справлюсь.
− Погоди, Иван, − сказал
