Якобинец

раненым, умирающим, скажем мы..
      В плену оказалось немало офицеров и солдат «королевской католической    армии Вандеи», и даже несколько англичан и один австриец с французскими паспортами и фальшивыми франками.. агенты Лондона и Вены…
    В плен попал раненый граф де Рошфор, правая рука кровавого извращенца маркиза  д ,Эспаньяка! Вот это улов! 
      Утром на центральной площади Майенна собралась огромная толпа жителей, желающих послушать нового парижского комиссара.
      Норбер выглядел весьма эффектно в чёрном сюртуке,  опоясанном трехцветным шарфом, с такой же трехцветной кокардой на шляпе.
      Энергичный гнедой жеребец под ним фыркал и пританцовывал, лоснящаяся шерсть животного отливала на солнце красной медью. В большей степени обращался он к молодым новобранцам…
- Крестоносцы Свободы! Памятным в истории Французской Республики останется грозный 93-й год! 
      Идёт священная война народа против благородных изменников Родины,  сиятельных насильников и  вельможных убийц!
      Мы намерены в ближайшее время покончить с бандой д Эспаньяка, и отомстить за страдания и смерть ваших братьев, земляков и соседей!
  Мы не отступим перед соображениями фальшивой сентиментальности и запоздалыми напоминаниями о христианских чувствах!
    Господа из Берлина, Лондона и Вены решили стряхнуть с Республики её красный колпак, но они не понимают, как опасно испытывать терпение французских патриотов!  И не стоит, задним числом, напоминать о милосердии. 
      У нас перед глазами чудовищное преступление фанатички Кордэ, мученическая смерть Шалье в Лионе, сотни зарубленных, сожжённых и зарытых живьём патриотов Вандеи!
      У нас в памяти подлая сдача англичанам Марселя и Тулона! Но.. голос власти должен, наконец, стать и голосом Разума!  Добрые граждане имеют право рассчитывать на всю полноту национального покровительства,  для врагов нации у нас только смерть!..
- Мы готовы умереть ради спасения Республики!, - юношеский голос выкрикнул из толпы, его подхватили другие.
    Норбер направил коня в ту сторону, откуда услышал голос.
- Но вы должны  жить ради защиты Республики! Пусть умирают наши враги!, - эти слова со страстью вырвались из горла как низкое рычание и прокатились по затихшей площади.
    Молодой комиссар резко натянул поводья, конь поднялся на дыбы.
- Ca ira! Пойдёт на лад! Не уклонись с избранного пути, патриот!
  Не поддавайся опасным колебаниям и ложной сентиментальности!  Не забывай никогда, что подчёркнутая слезливость в отношении врага означает скрытую форму сочувствия к ним и желание затормозить, то есть похоронить  Революцию и погубить всех её защитников, как это случилось с изменниками Бриссо…
    Сделай всё необходимое и будь что будет! Ненависть врага – лучшее украшение патриота!
        Нужно спасать Республику каким-бы то ни было способом, преступно лишь то, что ведёт к её поражению и гибели..
        Лишь победив, мы позволим себе роскошь дать волю сердцу и чувствам!...

    Толпа, запрудившая площадь Майенна была разношёрстной. Резко различалась беднота, основная часть публики и богатые обеспеченные люди. Треуголки, цилиндры, крестьянские широкополые шляпы и рядом красные колпаки активных патриотов.
    Трехцветные кокарды, однако, не у всех означали искренность республиканских убеждений, нередко они служили просто знаком лояльности аполитичных обывателей, желания не привлекать к себе лишнего внимания или даже следствием страха перед новой властью, Норбер не мог не думать об этом. Это было отчасти верно даже для  Парижа.
    А здесь, на охваченном контрреволюционным мятежом Западе...сколько      искреннего неприятия и даже ненависти скрывалось за внешней лояльностью обывателей, за их принужденным: «Да здравствует Республика!»
    Майенн и Лаваль не Париж, опасная близость роялистской Бретани  и Вандеи  чувствовалась во всём. Шуанское  змеиное гнездо...
  Слушая парижского комиссара, в толпе перешёптывались разные группы горожан, обменивались впечатлениями.
- Красавчик, и ещё так молод, - женский шёпот.
- Тьфу, всё же дуры вы бабы, ты его лучше послушай, чем разглядывать.. да он же свиреп, как дикарь из Новой Гвинеи.. не лучше Мэнье.. он ещё наведёт шороху, только держись... Казни уже начались...
- Пхе,  может, хоть порядок наконец будет!, - пожала плечами хорошо одетая женщина. 
      Из кареты высунулся солидный буржуа:
- Порядок может и будет, мадам... не будет нас с вами, - бросает он сквозь зубы.
  Обоих меряет мрачным подозрительным взглядом коренастый низкорослый мужчина в шерстяном красном колпаке санкюлота, возможно, член местного Революционного комитета.
  А вот совсем другая группа. Прислонясь к углу дома трое хорошо одетых молодых людей и один, одетый как крестьянин, наблюдают за про  исходящим на площади.
    Один из юношей зло цедит сквозь зубы:
-«Француза француз убивает... как брат,
    В пылу якобинской морали...
    Прекрасная картина:   
  Проблемы все и козни
  Решает гильотина
  Без споров и без розни…»
    Сдавленный шёпот:
- Ты погляди на него, Шарло.. Якобинцы дьявольски живучи.. Мы его превратили в сырой ростбиф, много ли прошло времени? Он уже гарцует здесь.. и ещё угрожает всеми карами.. земными и небесными?! Правоверный якобинец… речи толкает, нет Бога, кроме Руссо и Робеспьер пророк его! Кто бы тогда знал, что в наши руки попал депутат и комиссар Конвента?! Если бы знать, действительно содрал бы шкуру чулком.. и засолил живьем, как свинину!
    Шарло, крестьянский парень с жёсткими чертами лица, сплёвывает себе под ноги:
- А я тогда еще говорил, господин граф.. добить надо.. А вы что? Сам сдохнет! Как бы не так.. вон.. речи толкает.. хромой бешеный пёс!

               
                                    Майеннская Шарлотта Кордэ.  Комиссар Куаньяр и доктор Розели

    Утром в кабинет Куаньяра тихо и почти бесшумно зашел Лавинь, увидев секретаря,  комиссар поднял глаза от документов.
-  Гражданин комиссар, там молодая девушка, третий день приходит, дожидается, чтобы вы приняли ее, говорит, что дело ее очень важное. 
      Норбер поднялся из-за стола.
-  Ну, раз важное дело, так впустите ее.
      На пороге кабинета появилась стройная девушка не старше 22 лет, дорожный плащ, расходящийся на высокой груди, открывал струящееся шелковое платье светло-зеленого цвета, гармонировавшее с копной густых и блестящих темных волос.   
      Тонкое бледное лицо показалось Куаньяру почему-то смутно знакомым. Норбер сделал приглашающий жест. Девушка дошла до середины кабинета и остановилась, неуверенно покосившись на секретаря. Красивое лицо выражало решимость и с трудом подавляемое напряжение.   
      Норбер с интересом разглядывал девушку:
- Гражданка, вы так и намерены стоять? Подойдите же сюда, ближе, еще ближе. Неужели я так страшен?, - его бархатистый баритон звучал ровно и спокойно, - я готов выслушать вас..
    Девушка приблизилась на расстояние вытянутой руки, ее лицо не выглядело испуганным, скорее сосредоточенным, карие глаза внимательно и холодно изучали Куаньяра. Она сделала нервный жест и оглянулась на секретаря:
-  Этот человек так и останется здесь? Я хотела бы, чтобы у нашего разговора не было лишних свидетелей, - и добавила с нажимом, - это очень важно.
        Норбер задумался на минуту, затем спокойно пожал плечами:
- Гражданин Лавинь, оставьте нас ненадолго.
    Секретарь поднялся и вышел…
    Менее чем через четверть часа национальные гвардейцы ворвались в кабинет, услышав проклятия комиссара и грохот падающих стульев. Куаньяр прижимал к полу, отчаянно отбивающуюся девушку, заломив ей руку за спину.   
    На полу валялся пистолет и нож с узким длинным лезвием. Солдаты связали ей руки и подняли с ковра. Искаженное бешеной ненавистью юное лицо стало почти неузнаваемым. Она тяжело дышала и отказывалась отвечать на поставленные вопросы.
      Под конвоем девушку препроводили в городскую тюрьму. Орудия неудавшегося покушения, нож и давший осечку пистолет Норбер спрятал в сейф и, шатаясь, морщась и постанывая от боли, тяжело опустился в кресло.
    Подумал, держась за полузаживший раненый бок: «Стерва, будто знала точно, куда бить, в глазах чернеет. Судя по горячему приему, контрреволюция сильна в этих краях. Нужны показательные процессы, столько, сколько потребуется. Скоро здесь будет порядок, наш республиканский порядок и мир…» 
    Стиснув зубы, он беззвучно корчился от боли.  Искажённое лицо побелело совершенно, на лбу выступила испарина…
  Через некоторое время пришел заместитель председателя Революционного Комитета гражданин Клод Макэ:
-  Гражданин комиссар! В результате допроса удалось установить, эта аристократка  сама маркиза д, Эспаньяк, жена одного из командиров контрреволюционных формирований и активный член его банды. Того самого д, Эспаньяка, именем которого была подписана злосчастная прокламация.
      Норбер побледнел от сосредоточенной ненависти и нахмурился:
-  Считаете, эту бешеную вдохновил пример убийцы Марата?  Передайте Эрбо, чтобы не совершал опасной ошибки Монтанэ, не давал ей шанса красоваться на суде и корчить из себя героиню и мученицу, пусть люди увидят ее истинное лицо, лицо роялистской фанатички!
      Макэ склонил голову в знак согласия и как-то неуверенно продолжал: 
    - Я думаю, - запинаясь, начал он, - то, что еще просил передать вам гражданин Северьёф вам не понравится, но вы должны это знать. 
    Доктор Розели с младшей сестрой только что уехали, их прислуга молчит, делают вид, что не знают куда. И главное: роялистская фанатичка дЭспаньяк, тоже    сестра доктора Розели, к которому вы так расположены, кстати, его  полное имя Арман Андрэ Мари де Розели, он из обедневших дворян, барон. Всё как-то руки до него не доходили, уж очень тихим и безвредным он выглядел, ни в какой политической организации не состоял, ни в чем не участвовал.
    По озабоченной  побледневшей физиономии Макэ было заметно, что он ждал взрыва бешенства всесильного парижского делегата, ждал самого худшего. И не без оснований,  знали, что доктор приходится родственником роялистскому командиру, терроризировавшему республиканцев Майенна и Лаваля  и он до сих пор на свободе?
- Ах, вот как..., - секунду Норбер молчал, затем рывком поднялся и треснул по столу ладонью -  срочно отправляйте людей из Революционного Комитета на поиски! Найдите мне их обоих! Розели  сразу доставьте ко мне! А после я хочу видеть гражданина Кенеля! В какую задницу вы заткнули свою революционную бдительность?! Живее гражданин за Кенелем , докажите оба мне свой патриотизм, иначе я рискую потерять терпение, а вы головы!
      Когда за Макэ закрылась дверь,  потрясенный до глубины души,  Норбер тяжело облокотился об стол  и  закрыл голову руками.  Добрейший Розели и туда же?! Что же это?! Кому после этого можно  доверять?
    Может написать Вадье  в Комитет Общественной Безопасности о том, что его провинциальные коллеги из Майенна плюют в потолок от преступного безделья, когда вокруг рыскают банды шуанов? Впрочем, не стоит, справимся с провинциальным разгильдяйством собственными силами. Они быстро научатся оперативно работать, не хуже, чем в Париже.
      Чуть