Произведение «Машкин дневник. (Школьные были)» автора Татьяна Сунцова

Маша была симпатичной, не высокой, стройной, светловолосой, голубоглазой. Её школьные блузки отличались завидной белизной, обувь - чистотой, а тетрадки прекрасным почерком.
Она любила свою семью, школу, уважала учителей, хорошо относилась к одноклассникам, девочкам во дворе, обожала маленьких детей и с детского сада мечтала о братике и сестрёнке, но мечта оставалась только мечтой из-за проблем со здоровьем мамы.
В конце концов, родственную душу заменил … дневник. Ему, словно близкому человеку, доверяла мысли, надежды и даже … сны. С годами, а дневник она начала вести с девяти лет, он становился всё толще: новые тетрадки подшивала, подклеивала к той, самой первой, а потом завела новую девяностолистовую в тёмно-синей обложке.

Мария была в том возрасте, когда юный человек начинает критично относиться к себе и окружающей действительности, часто видя только чёрное и белое, не признавая полутонов. Её всё чаще стала расстраивать тёмная родинка возле глаза. Не раз казалось, что талия недостаточно тонкая, а ноги слишком худые. Мама успокаивала Машу, говоря о том, что в подростковом возрасте все растут и пока далеки от совершенства, но дочка пропускала слова мимо ушей, и чувство неудовлетворенности не отпускало её.

А в дневнике постепенно стали появляться характеристики на одноклассников. И, увы, они никого не могли украсить.

«Васька противный и пошлый. Сидит на уроке вчера, правой рукой пишет, а левой пытается приподнять юбку у Светки. Она как треснет по руке! Он как заорет: «Наталья Владимировна! А Симонова дерётся!» А Пашка с последней парты: «Значит, заигрывает!» Светке аж поплохело.
Но сама виновата. Юбку носит – выше плеч. Ещё бы короче, да некуда. Да хоть бы ноги приличные были! Кривые, худые, коленки торчат. Страх, а не ноги.

А Пашка сам, точняк, к Светке неровно дышит. И что в ней нашёл? Нос – картошкой, волосы – солома…
Не то, что у Кристи – хвост. Вот уж волосы! Но фигура! И как можно в таком возрасте столько жира иметь? День и ночь, наверно, пирожки жуёт! Конечно, мать в столовке работает - можно разъедаться. Моя раз в месяц только стряпает. Почти до ночи работает. С папкой сами варим кашу да сосиски… У Криськи ещё конфеты всегда в портфеле.

А я сладкое почти не ем. От него кожа портится, как у Лильки – сладкоежки. Как она с такими угрями живёт? Я бы, точняк, удавилась! Ну,точно как Лерка! Что не по ней, сразу орёт: «Отравлюсь – повешусь!»

Когда во вторник диктант писали, ей четвёрку поставили. Она истерику закатила. Русичка вокруг бегает, она заливается: «Домой не пойду! Мать убьет! Мне пятёрку надо! Я из дома сбегу» Думает, покричит, ей четвёртак на пятак исправят. И Локотков так же думает, когда мамашу с собой в школу тащит. Ходили вдвоем, дважды оценку по алгебре исправляли. Весь класс над ним ржёт. Я бы в жизнь не пошла. Если трояк, значит трояк. Зачем унижаться?

И всё остальное в толстой тетради было примерно такого рода.
И объективно все написано, и факты имели место, но сам тон, каким это было перенесено на бумагу…

Три раза с разрешения «хозяек» доводились заглядывать в девичьи дневники. Об одноклассниках там тоже писалось, но иначе. Больше описывались быт, учёба, увлечения и любовные страдания. Ни в одном дневнике не видела таких убийственных характеристик на друзей и знакомых. И если дневники моих юных приятельниц можно было назвать объективным описанием жизни, то Машин дневник день от дня всё больше походил на перечень недостатков одноклассников и знакомых в едкой сатирической форме.

Дневник никто не читал дома, и это правильно, на то он и называется личным. Не одобряю ухищрения некоторых матерей для того, чтобы прочитать дневники их детей без разрешения. Дневник дочери, который она вела в школе, много лет лежит на антресолях, и мне в голову не приходит мысли о том, чтобы его прочесть.

Вернемся к Маше… Однажды случилось непредвиденное. Не дописав что-то на страничке дома, она принесла дневник в школу. На переменке стала писать, а соседка по парте - Саша заглянула в записи. Маша прикрыла рукой.
- Ты что? И посмотреть нельзя?
- Нельзя!
- Так ты никогда не закрывалась! - удивилась девочка.
- Понимаешь, это личный дневник. Никто не должен читать.
- Даже я?
- Даже ты! Это моё, личное. Не для всех!
- Я - что ли все?
- Ну, нет. Ты – моя подруга, но дневник не дают даже подругам.
- Подумаешь! Пиши себе, а я к Верке пересяду!

После третьего урока дневник пропал из рюкзачка, но хозяйка заметила не сразу. На перемене после пятого урока почувствовала неладное. По углам класса - шепотки, смешки, которые угасали, стоило ей приблизиться. Все девчонки вели себя неестественно. Маша почувствовала тревогу. Пока не было понятно, откуда появилось ощущение дискомфорта, предчувствие чего-то плохого, даже страшного… В конце пятого урока обнаружила, что дневника в рюкзачке нет. Перебрала все учебники и тетради, завертелась, слазила под парту – нигде ничего не валялось. Дневника нигде не было!

Прозвенел звонок. Все стали собираться домой, но староста Воронина Ольга встала во весь свой без двадцати сантиметров двухметровый рост: «Пацаны уходят, девчонки остаются! И ты, Маш, тоже! Обязательно!» Девочка застыла на месте. В таком же «ледяном» состоянии она находилась и тогда, когда Ольга села за учительский стол и строчка за строчкой стала читать е ё д н е в н и к.

Когда закончила чтение, в кабинете была такая тишина, что ломило виски. А потом всех прорвало: они бросились к Машкиной парте, возмущались, унижали, угрожали, размахивали руками. В какое-то мгновение она почувствовала, что сейчас её убьют! Упала на парту, закрыла голову руками и зарыдала. Болезненными молниями вспыхивали мысли одна за другой: "Воры! Как они посмели? Кто украл дневник? Это моё, личное! Я никого не обижала! Никого не обзывала... Плохого слова никому не сказала! Я с ними дружила! А они? …Никому не говорила, что она курносая! Что у Светки ноги кривые. Почему так злятся? Что хотят? За что? …Я никого никогда!"
Но выговорить вслух не могла, а продолжала горько плакать.

- Ладно, девчонки, - прервала шум Ольга. - Надо что-то решать. Так оставлять нельзя! А будем орать, ещё не такое напишет!
- А что нам делать?
- Морду набить!
- Пусть извинится!
- Родителям пожаловаться!
- Дура! Родоки - то при чём?
- Пацанам сказать! Лёшка ей устоит!
- Да катись ты со своим Лёшкой! Мы сами решаем.
- Объявить бойкот! Не разговаривать! На вопросы не отвечать!
- Не замечать её!
- Никому с ней не сидеть! Пусть на последней парте ошивается! Писательница хреновая!
- По роже этой тетрадью надавать!
- Стоп! – перебила Оля. – Давайте её послушаем. Говори, Машка, как ты дошла до жизни такой? Как решила нас всех…

- Девочки! – давясь слезами, воскликнула Маша.- Я не хотела, честное слово! Сама не знаю, как само написалось. Но я никому не читала. Это никто не знает!
- Самое паршивое, что ты так думаешь!
- Думала, ты – клёвая девчонка, а ты – паскудная тварь! – сквозь зубы прошипела спортсменка Эля.
- А что ты пишешь о своей любимой подруге? – Взволновано заговорила тихоня Влада.- О Саше Ложкиной.
- Точно, - рыжая Валька выхватила у старосты дневник и начала читать. - Сначала Сашка дружила с Алькой. Но Сашка – лидер, и Алька ей в пару. Точно такая! Они были как лебедь и щука. Сашке надо в небо, Альке – в воду. А со мной Ложкиной удобно. Она - в библиотеку, я - в библиотеку. Она - в парк, я - в парк, ей охота на стадион, и за ней хвостом повсюду. Она шоколадку купит и пепси угостит в торговом центре, когда по магазинам одной шататься неохота. Где-то слышала фразу: «Как орлица над орлёнком!». А хочется ли быть этим орленком, хоть бы кто спросил. Обрыдло всё!»

- Значит, обрыдло тебе, когда тебя шоколадом угощают? Слово-то какое придумала! - Валя замахала дневником перед лицом Маши.
- Сашенька! – завопила Наташка Гулькина. – Давай с тобой дружить. Я шоколад до смерти люблю. На руках носить буду, только угощай.
- Да пошла ты, - огрызнулась Саша, и нервно теребя уголок воротника блузки, вышла в коридор.
- Да! С Сашкой ты – полный аут! – вздохнула Оля.
- Нет, девки! Пустите меня, сейчас врежу, - рванулась к парте Лилька.
- Тихо! Погодите! Тут всем досталось, - сбила пыл староста. – Я – холодная рыба, она – курносым носом небо подпирает, Криску пора сдавать на мясокомбинат на колбасу. А ты, – обернулась к Машке, - у нас - совершенство?
- Вот именно! Сама на кого похожа? Орлёнок, понимаешь, нашлась! Курица безмозглая! – Лилька покраснела от гнева.

Долго ещё в классе стояли шум, гам, крики, слёзы… Из коридора в класс несколько раз заглядывали ребята других классов, натыкаясь на дружный ор: «Закройте дверь!». Трижды Оля перехватывала занесённую над Машкиной головой девичью руку.

А закончилось эта история неожиданно.
Марина Боярышева – светлая голова, талантливая скрипачка, сказала тихо, но услышали все:
- Хочу предложить, во-первых, сжечь дневник во дворе, во-вторых, купить новую тетрадь, и пусть за неделю напишет о каждом то хорошее, что найдёт, потому что в каждом есть что-то стоящее. А потом прочитает после уроков.
Но девчонки добавили горечи в решение: пока не напишет, не разговаривать, не замечать.

Четыре вечера школьница сидела над общей тетрадью. Сколько слёз пролила! Были это слёзы и злобы, и обиды, и раскаяния, и надежды.
Выполнила задание. А пока писала, отыскивая в каждом хорошие черты, не заметила, как повзрослела за эти дни, научившись воспринимать мир во всем его разнообразии, с оттенками и полутонами…
И ещё не известно, что принесла девочке эта маленькая трагедия. Только боль и обиду или что-то другое: более важное и ценное.

Татьяна Сунцова.
Удмуртия.