В Москве сегодня слякотно и промозгло. А что? Нормально! Зима наша, непутёвая уже много лет, московская началась!..
Но и она теперь стала частью Москвы, неотъемлемой её и даже – дорогой часть. Точно такой же, как Тверская улица и дома, на ней стоящие уже не один десяток, а некоторые даже сотню лет. Такой же, как и люди, идущие по Тверской или сидящие в кафе и ресторанчиках, щедро рассыпанных по этой улице.
А я сегодня в «Хинкальной» у Давида. И хорошо, что с моим заказом не торопятся: посижу, поверчу головой, рассматривая тех, кто этим ещё не очень поздним вечером пришёл сюда, чтобы вкусно по-грузински поесть. Послушаю, о чём они говорят.
У меня одинокий столик за колонной. И отсюда хорошо видно и слышно…
Справа несколько девчонок. С ума сойти можно от того, как они едят! Только молодые и очень здоровые люди могут быть так сосредоточены на еде. Берут, прямо руками, за «чубчики» внушительных размеров хинкали, щедро обмазывают их сметаной и откусывают, тут же сделав губы трубочкой, потому что сок должен потечь прямо в рот прежде, чем ты ощутишь вкус мясной начинки этого циклопического грузинского родственника наших пельменей.
У одной сок потёк по подбородку. Она поймала каплю пальцем и тут же палец этот облизала. И засмеялась. Сама над собою. Подруги не поняли, почему она смеётся, но тоже прыснули, каждая в свой хинкали. И хорошо им, и радостно. Через много-много лет, когда станут старухами, вдруг кто-нибудь из них вспомнит, как однажды, декабрьским вечером ели они хинкали на Тверской. И это было счастье…
А за столиком на двоих, прямо напротив, молодой человек привёл девушку. Их отношения, скорее всего, только начинаются, а потому это даже не «конфетно-букетный» период, а «интеллектуально-ознакомительный», когда каждый хочет ошеломить предмет своей возможной будущей страсти глубиной и изысканностью собственного разума.
Пьют они красное вино из высоких бокалов и тоже едят хинкали. Но девица хочет, чтобы он думал о ней как о немного странной. Потому «чубчики» она на съедает, а откладывает на тарелку и говорит. Беспрестанно. О высоком. И сложном. О Набокове.
Он же – «внимая соловью, пастушке улыбался». Это я не о Набокове, а о молодом человеке, который поглощён своею чаровницей. И она это чувствует, а потому – говорит, говорит, говорит!..
- Да я давно уже всего Набокова перечитала. Начала, конечно, с «Лолиты». Это – хрестоматия. А потом оторваться не могла: «Защита Лужина», «Машенька», «Приглашение на казнь». Но особенно мне «Король, дама, валет» понравилось…
А я сижу, слушаю её и думаю: «Какая же ты счастливая! Тебе ещё только предстоят его «Круг» и «Случайность», «Другие берега» и «Изобретение Вальса». Ты даже ещё не знаешь, как он целуется… Не Набоков, конечно, а тот, что сейчас слушает тебя, очаровательно приоткрыв рот и восхищаясь твоей глубиной и содержательностью…»
А того старика в красном узеньком галстуке с гладко зачёсанными волосами, что расположился при входе, я уже встречал здесь. Он всегда съедает что-то лёгкое и читает чьи-нибудь мемуары. Уходя, вижу: рыба и Раневская помогут ему сегодня скоротать вечер.
Выхожу на улицу, в снег и лужи. А всё равно – хорошо! Потому что у Давида смеются, говорят об одном из величайших эстетов русского слова, восхищаются остроумием русских евреев…
А направлюсь-ка я в сторону «Пушкинской». Хоть погода и не совсем располагает к прогулкам, но на Тверской всё равно нарядно. Вон как сверкает величественный мавзолей так и не состоявшегося театра Всеволода Мейерхольда, каждому москвичу, да и почти всем россиянам известный как концертный зал имени П.И.Чайковского.
Иду по противоположной стороне, уступая дорогу двум невероятно высоким девушкам, которым сейчас не до искусства и уж тем более не до меня. Они обсуждают то, во что была сегодня одета некая третья, с которой они, очевидно, только что расстались. И хоть на них коротенькие дорогие шубы и модные фетровые шляпы с широкими полями, головы под которыми укутаны яркими палантинами, это диалог русских женщин, который мог бы звучать на Тверской улице и век, и два назад:
- Ой, да корова она всё равно, хоть и в шиншилле!..
- Я просто не понимаю, неужели сама не видит, что Вадик её всё равно скоро бросит!..
- И не просто бросит! А подарки свои, дорогущие, думаю, тоже заберёт!..
У Музея современной истории России всегда останавливаюсь. Любуюсь прихотливой подковой этого невысокого здания за кованым забором, который охраняют две карикатуры на львов при входе на пилонах ворот. Здание ещё в XVIII веке выстроили для графов Разумовских, а уже в веке XIX сюда въехал «Аглицкий клоб» - крупнейшее джентльменское собрание Москвы. Именно членом, «верным членом до гроба», этого клуба и был грибоедовский Фамусов.
Стою и слышу, как один из мимо проходящих молодых людей говорит другому:
- Понимаешь, не могу я её бросить сейчас. Да, не люблю. И никогда, наверное, не любил по-настоящему. Мне всегда её немного жаль было. А сейчас – особенно. Не сможет она без меня… затоскует… пропадёт…
Я никогда не узнаю ту, о которой они говорят. Но почему-то благодарен этому почти ещё мальчику, который так чувствует другого человека. И несёт на себе и в себе ответственность за него. И бросить не может не потому, что тогда ему… А вот ничего ему не будет! Никакого наказания он не понесёт!!.
А просто идут по декабрьской Тверской улице люди. И никто из них не одинок, потому что рядом с каждым из них идёт и его совесть…
