забор сигать сподручней будет.
Люди-то мы — серьёзные!
* * *
— Нахимова не может тобой увлечься — она слишком хорошо всё о тебе знает!
Это начиналась разминка — часа за полтора до начала танцпола: я собирался дома.
— Нахимова не может тобой увлечься, потому что ты — мой муж.
Эх, Татьяна, Татьяна!.. Кто из нас, спрашивается, факультет психологии заканчивал?
Стоическое моё молчание смягчило доброе сердце.
— Алексей, а что у нас с деньгами?
— Будут, Тань, деньги — будут!
— Слушай, ну надо, наверное, уже снять часть денег с книжки. У нас там ещё чего-то осталось?
Вот тут и секундная пауза была смерти подобна!
— Ну, о чём ты, Тань — все деньги целы! Конечно!
— Это сколько?
— Шесть тысяч. Евро, — потупившись, чуть не скрипнул зубами я.
— Странно, — чисто по-человечески, пожала плечами она, — ты ведь никогда жадным не был! Почему ты сейчас не хочешь снять?
— Да не, Тань, просто я эти деньги на три месяца положил: снимать — проценты потеряем. Сейчас придумаем чего-нибудь…
* * *
Широченный проспект выхлопной трубой гнал потоки машин. Но добросовестно проторчать на остановке в верном ожидании не получилось: сам успевал впритык. Ещё не вышел из дверей троллейбуса, как последовал её звонок:
— А я уже здесь, у входа… Да я по другой стороне прошла. Каким, интересно, маршрутом?
Встретившись, мы вошли внутрь. Люба купила ещё воды — на «после занятий» — и, взглянув на эскалатор, неуверенно сказала мне:
— Ну, что — пошли искать?
Она была земная — с сомнениями и неуверенностью…
— Пошли, конечно, — смело я повёл партнёршу, — я знаю, где это.
Конечно — бездельный понедельник-то на что был? Разведал маршрут, следопыт!
Зал в «Сити» был гораздо больше, чем на Ленинском проспекте, но глухой — без окон. И раздевалка общая — благо, нам с Любой только верхнюю одежду снять нужно было.
В общем, как-то не так здесь всё было, явно — не так!
Своё пальто, впрочем, Любаша по ходу занятия забрала в зал — какие-то личности непонятные в проёме открытой двери шастали.
Не очень понятно и мне было — как с сегодняшним, обещанным нам квикстепом я разберусь — тёмный ведь лес! Да ещё и Сусанин — не тот. Но: «Трус не играет в хоккей!»
— А, квикстеп — это ерунда! Шаги вот так вот — ёлочкой! — хорохорился Паша.
Ему-то было легче — семичасовая группа с квикстепом была уже знакома.
Синеглазая, полногрудая Мария за отведённый ей час решила погонять нас основательно. С напором. Не давая спуска ни Паше, ни мне — как ни «задвигался» я за спины остальных.
— Квикстеп — в переводе, знаете уже: быстрые шаги.
— Ёлочкой!..
— Да, Паша, конечно — и ёлочкой тоже! Давайте встанем сейчас по кругу — пройдём эту «ёлочку» поодиночке.
Мы пошли по кругу, но — «ёлочкой». А я диаметрально дистанцировался от Любы — и чтобы под ногами ей не путаться, и чтобы исподволь ею любоваться. Она была неотразима.
В воздушной короткой танцевальной юбочке, так выгодно подчёркивающей точёные голени, в атласной белоснежной блузе.
И в золоте — вся: внушительный квадратный кулон замысловатой вязи на шее, кольца (включая, конечно, то — Серёжино, с «брюликом») на пальцах, тонкий браслетик с маленьким белым камешком на запястье. Поглядывая больше на неё, чем на нашу
преподавательницу, я пытался вытворить ногами примерно те же вензеля. Порой и получалось. Но всё же я просмотрел!..
На одном из виражей, разворачиваясь со спины, Люба поскользнулась на блестящем, натёртом воском паркете (всё без устали, вслед за Пашей Заполошным, бегала в мини-паузах туфли свои бальные, замечательные, о специальную щётку натирать — чтоб лучше скользили!) и упала. Как Рональдо, в золотые свои времена, в штрафной площадке. Просто внезапно присел человек, руки только назад выставить и успев. Не как подкошенный, но «заваленный» — пенальти бы, скорее всего, дали.
Не напрасны, значит, рывки к щётке были!
И так же красиво, да нет — конечно, красивей великого бразильца, то падение было! Женственней. Грациозней. Словно девочка оступилась в школьном коридоре. И даже в эти мгновения она была прекрасна!..
Сама-то она в этот краткий миг не на шутку, видимо, испугалась такого, как полагала, у всех на глазах грехопадения. С силой правую, опорную руку выбросила. И белый маленький камушек отскочил от браслета и запрыгал по паркету.
Я его подхватил (уж хотя бы его!) — не хуже вратаря. В нагрудный карман бережно упрятал.
Куда бы его Люба сейчас дела?
А дева Мария с душой продолжала занятие.
— Ну, что — давайте встанем в пары!
Вот тут уж я нагородил! Всё — лесом! Без Миши ушаковского не разобраться! Люба, конечно, нет — она и без того ещё не могла от предыдущего эпизода отойти. Но больше негодовал на себя я. Почему никак не мог того, с чем другие партнёры вполне справлялись, постигнуть? Такие же ведь у них ноги! Но, видимо, чего-то свыше мне было не дано…
Эх, был бы сейчас Артём — он бы увидел, всё понял, сообразил — как дальше-то со мной?..
В какой-то момент я вдруг решил просто выйти за двери. Чтоб не мучить своим неумением партнёршу, преподавательницу, присутствующих, а и самого себя — в том числе.
А чего, в самом деле, клоунадничать? Не могу я этого ещё делать! Тренировать мне эти шаги ещё надо. Всё — на скамейку запасных!..
* * *
Скамья была деревянной, с покатой спинкой и коваными ажурными ножками и подлокотниками — декоративная работа. Стояла она в закутке стеклянного коридора магазинов торгового центра. Здесь я и ждал Любу — проводить. Рыцарь верный —
самому противно. Но дождаться было надо — камушек ведь отдать.
В дальнем конце коридора наконец показались первые одногруппники. Парами и поодиночке спешили они мимо меня.
— А вы — тут ночевать останетесь? — с непонятной радостью вопрошала та самая их звезда — высокая, но недалёкая.
Ступай себе мимо!
На каком-то занятии, когда работали мы поодиночке, она вдруг придирчиво заметила за Любой: «Нет — надо не так!.. Вот как надо!» И изобразила там чего-то. А Люба ещё и повторила вслед, что-то переспросила по-школярски доверчиво. Обозначила, в общем, подчинение.
И партнёром ведь у звезды был — Андрюша!.. О чём ещё тут говорить?
Андрюша – Андрюшей, а в квикстепе-то он жалко не путался!
Люба вышла самой последней. С большим отрывом.
— Не ругайся, Люба, не ругайся!
— Даже и не думала.
Мы встали на эскалатор.
— Вот, — выудил я из глубины нагрудного кармана маленький сверкнувший камешек. — Просто меньше будешь золота надевать на занятия.
— Прикуси язык на моё золото! — поджав губы, жёстко обрубила она.
Ого!
— Нет, чтобы, когда я упала, утешить как-то, ободрить, так ты теперь про золото!..
Мы вышли из торгового центра в опустевшие уже вечерние улицы и в занявшуюся метель.
— Мы на этом доедем?
Я не успел ещё и кивнуть толком, как Люба уже увлекала меня к дверям отъезжающего троллейбуса.
Да — жить она спешила! Так, что мне за ней было вряд ли угнаться.
Задняя площадка была абсолютно пуста, и мы уселись в противоход движения троллейбуса.
— Ты не обижайся, — раздумчиво промолвила она, — я — такая вот! Может, и надо было бы где-то не сказать, а я говорю… Но разве было бы лучше, если бы я, внутри всё равно это где-то тая, молчала?
— Да нет, конечно, Люба!
— Я понимаю, — повернувшись в окно, Люба пристально вглядывалась в фиолетово вьюжную рябь, — тебе другая нужна… Лучше. И чище.
— О чём ты, Люба! — Я мог лишь отрицательно помотать головой: так много на задней площадке троллейбуса просто не скажешь!
— Давай выйдем здесь — поднимемся на Московский, к гостинице? Ты не против чуть пройтись?
— Люб, да с превеликим!.. С тобой я готов шуровать до польской границы!
— А жить будем чем? — Она наконец рассмеялась весело и искренне. — Концерты давать будем, да? Бальными танцами!
Метель, казалось, чуть поутихла, и белые снежинки кружили вальс в софитах уличных фонарей.
— Знаешь, — сказала вдруг Люба, — мне гадалка совсем недавно нагадала, что через четыре года я буду жить где-то далеко, на морском побережье у высоких гор.
— Ну, значит, и будешь!
Да, теперь хочешь — не хочешь, а ближе к Канарам выдвигаться срочно надо, раз такое дело!
И когда мы дошли до следующей остановки, и автобус, милостиво дав мне ещё несколько минут счастья пребывания рядом с ней, всё же подкатил, открывая двери: надо, мол, ехать…
— Всё знаешь, — привычно целуя Любу в краешек губ, сказал я.
— И даже больше! — убеждённо кивнула она.
* * *
— Ты, извини, Люба, что я по ходу дня тебе звоню. — Я вот чего: будешь ты далеко-далеко, у моря, жить! Обязательно!
— Да, мне бы только там оказаться! А дальше уж — камешек за камешком!..
Гаврила был гадалке благодарен:
Пускай в отсрочке минусов не счесть,
Но за высокими канарскими горами
Четыре года созиданья есть!
За четыре года — хоть это и не срок — подвигов я ещё натворю!
Это даже больше, чем на Ушакова!
Только, дурачина, кто же в лес со своими дровами ездит?
* * *
Февральское утро было зябко, уныло и серо. Все домашние разбежались — разошлись добывать хлеб насущный и сеять разумное, доброе, вечное. В квартире остался один бездельник, ничего в этот дом не приносящий, но день за днём — амёбе тоже нужно питаться — что-то да поедающий. Чего он выжидал? С моря погоды? Но шести тысяч рублей не хватало до этого самого моря добраться — смешные же деньги! Смешные… До слёз.
Оставалось лишь ждать, надеясь, весны-спасительницы, словно ей под силу было что-то изменить! Как тогда, первой после дефолта 1998 года, весной. «Вот той зимой было действительно страшно, — часто в трудные минуты (коих в жизни со мной у ней была пропасть) вспоминала Татьяна. — Ни денег, ни работы, и неизвестно, что там дальше будет». Я учился на рабфаке университета, переставляя, вместе с совсем ещё девочками, вчерашними школьницами, буквы в суффиксах, префиксах и аффиксах, — серьёзное для взрослого «мужичины» занятие!
Татьяна пустила тогда на дело свои сто двадцать долларов, бережно хранимых на поездку в Польшу.
А весной, стоило только дать одно-единственное, чуть отличное от стандартных: «Кладу камины, печи» — объявление в газете («Ремонт печей, устранение дымления каминов, перекладка кафельных печей»), и заказы посыпались, как из рога изобилия. Откуда у людей только деньги брались?! Объявление это, худо-бедно, кормило несколько следующих лет: недорогого, но грамотного мастера передавали с рук на руки.
А вот университет за работой этой и морями (а и выпивонами тоже!) я так и не закончил. Оправдываясь перед другими, но больше себя убеждая: «То, что мне было надо, я там взял».
Были бы дальше лекции Станислава Витальевича — глядишь, он меня бы и удержал…
С глотком крепкого горячего чая, который опять, как и в ту нахлебническую зиму, отдавал стыдливой горечью, Гаврила привычно воспрянул духом. Всё наладится! Даром пропетляв кривыми дорожками, вернулся на то же самое место — ну и что?! Начнём сначала! Всё пойдёт путём — чего руки опускать?! Да и разве так уж впустую все годы были? Напрасна вся та работа, учёба ни к чему? Сын, посмотри, какой замечательный растёт — ты ему так нужен! Сборник рассказов — добрых — живёт, а сколько тебе ещё надо написать!
Я принялся выуживать рукописные объявления из словаря испанского, в котором прятал их от Татьяны:
