Пожар Латинского проспекта.16 глава

«Так, ты это что — опять?» — «Да нет, нет! Это Слава попросил — ему надо». Без особого тщания вырисовывались они ночью, на кухне («Пойду я, испанский чуть подучу»). К выходным — авось, какой-нибудь дачник, через сугробы, и подгребёт! Или переселенец, для которого дача жилищем теперь стала, внимание обратит. А что от руки и тушью — тоже могло «выстрелить»: многие пенсионеры, из-за кусающихся цен, боялись связываться с «продвинутыми» печниками или фирмами.

Маловероятно, конечно, было, чтобы кто-то затеялся с ремонтом сейчас, за месяц до тепла, но нужно пробовать, надо использовать каждый шанс — нужно действовать. Всё получится!

Тем более, что сегодня была среда…

* * *

Камень в тот день ложился, как песня на душу:

«Но вот исчезла дрожь в руках,
Теперь — наверх!
Но вот сорвался в пропасть страх
Навек. Навек!»

Спокойно, быстро и радостно.

«Для остановки нет причин.
Иду, скользя.
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя!»

Тёплый облачный день первой ушаковской осени был благодатью для работы. Оставив до завтра последние метры фасада, сегодня я решил взять быка за рога — приспело! Надо было начать первый столб — большие на счёт их были у всех сомнения…

— А как мы будем углы у столбов делать? — вопрошал у меня Альвидас. — Надо же как-то, чтобы натурально выглядело. Да ещё примыкание к забору — как это всё смотреться будет?
             
Это ты у меня спрашиваешь, дизайнер непревзойдённый? Аль не ты эту «блуду» подсуетил? Не потей, а главное — под ногами не путайся! Разберёмся — трус не играет в хоккей!

— Два угла! — вторил своему учителю на груди его взгреваемый Костик, перебрасывая сигарету из угла в угол пухлых губ.

Не нагоняй жути, умелец — справимся! Ползи себе мимо!

Гаврила накануне на сухую — без раствора — камень маленьким фрагментом прибросил: получилось прилично. Не советуясь ни с кем, замыслил, не спрашивая ни у кого, решил, «тихушничая» только для пользы дела. Выбрал именно тот столб, которому первым суждено теперь было одеться в камень — чуть сбоку от входа, но, между тем, на виду. С вечера втихаря подтянул к предстоящему полю боя, расчищенному от мусора и чертополоха, камень — ровно столько, чтоб не вызвать подозрений неприятеля. По темноте уже установил походную колченогую этажерку для инструмента. Собрался, в завершение, с духом. Настроился на предстоящую работу. Закусил удила. Не закусил — не выпил, отказался вечером даже от пива — без труда. И с самого утра, когда только раскуривали, под обычный досужий трёп, на крыльце первые сигареты Витя с Костиком, приступил.

Боги пронесли спешащего на другой объект Альвидаса мимо. Они же закрутили где-то в водовороте дел стальную чёрную колесницу хозяина. Никто не видел начала битвы!..

Большие рваные пласты камня ринулись в бой боевыми слонами, подминая объём. От них размашисто летела, споро покрывая пространство, с обоих флангов конница — длинные, пятисантиметровые в ширину полосы. Пращниками поспевали, наконец, узенькие, в палец толщиной, полоски — «лапша». Забор сдавался почти без боя, подпуская камень вплотную — «впритык» к себе.

На углах же затеялась разгорячённая сеча. Камень рубился с плеча, бесстрашно сходясь друг с другом и усеяв землю павшими осколками. Распалённая битва кипела всё сильнее, втягивая новые и новые силы: даже безликие на фасаде, прямоугольные пластины — обременительные обозы — двинулись в самое пекло, раскалываясь на острие углов пополам и замирая на этом трепещущем переднем крае.

Столб облачался в каменную кольчугу на глазах.

— Ты сам роешь себе яму! — Тлеющая сигарета готова была выпасть из ревностно подрагивающих губ Костика.

Хоть чаще всего нёс он ахинею, порой говорил и неглупые вещи.

Но сейчас я был слишком разгорячён, чтобы его слушать.

Жёлтая пыль, когда приходилось подрезать полоски, стояла столбом. Столб превращался в каменную гравюру славной битвы, неповторимую в изгибах и изломах, по которым взор мог скользить бесконечно. Бесконечность прочтения — это и есть жизнь! Разве не так? И это же есть вечность — верно?

— Вас уже на столбы бросили? — сделала большими свои бриллиантовые глаза
             
приехавшая хозяйка, плохо скрывая в них радость.

Не «пужайтесь», Наталья Алексеевна, — пробный это столб: поглядеть — как получится.

— Удачи вам! Берегите себя!

Получалось здорово.

— Ты быстро так не работай! — заговорщицки шипел Альвидас. — А то нам таких денег за это не заплатят.

Каких там «таких»! Про деньги-то — уж какие-никакие — тут забыто уже. Иди давай, не отвлекай!

Всё великое просто: Гаврила подгонял угловые камни, стыкуя подрубленные края с зеркально противоположным углом: если один рубил «сикось», другой, само собой — «накось».

Обычная детская мозаика — «с камушков»!

Лиловые сумерки опускались на окрестности, дивясь на возникшего вдруг двухметрового каменного великана: «утром же ещё ничего не было!»

Дело было закончено в электрическом свете зажёгшихся фонарей.

Небо! Небо не оставило ремесленника и нынче, в какой-то момент превратив его (но до конца лишь сегодняшней работы) в творца. Как случается всегда и во всём, если отдаваться делу — любому, но лучше любимому — самозабвенно и без остатка. С этого волшебного момента Оно вело его рукой, безошибочно выбирая из груды камней именно тот, единственный, что должен лечь по месту и навсегда.

— Ну, ты монстр! — в искреннем восхищении качал головой Слава, приехавший за очередной парой-тройкой мешков клея и шпаклёвки для домашнего своего ремонта.

Да семечки это, дружище! Спасибо Небу — я-то при чём?!

«И пусть пройдёт немалый срок,
Мне не забыть,
Как здесь сомнения я смог
В себе убить.
В тот день шептала мне вода:
«Удач всегда!»
А день — какой был день тогда?
Ах, да — среда».

Среда!..

Я взялся за телефон.

Пусть нет у меня сейчас работы, и неприкаян сегодня я в этом мире, но ведь пролить хоть каплю радости в Её душу я сейчас вполне могу!
             
Детской мозаикой слов надо набрать что-то искреннее, чистое, светлое.

«Удачного, девочка, дня!»

В детстве мы все светлы и чисты.

…А на следующий день — тогда! — Гриша «обрадовал»:

— Лёха, столб этот надо будет подразобрать: будем по ним провода тянуть. Шеф с утра глянул и решил — столбы теперь с подсветкой делать: «Это надо видеть».

Разобрал, конечно, почти до основания: «Бабахнем заново — не вопрос!» Ведь именно в ту среду я поверил, что смогу свернуть здесь горы!..

Не бойся острых здесь углов —
За их уступы смело ты цепляйся.
Ведь камень за тебя стоять готов!
К своей вершине, камешек за камешком, взбирайся!

Телефон сладко звякнул принятым sms. Но почему-то рука дрогнула, когда подхватил его со спинки дивана: очень быстро откликнулась Она.

«Алексей, пожалуйста, не надо больше sms! Девочки, что ты придумал, НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Спасибо».

…Эх, Гаврила! Лучше бы тебе там, на Ушакова, было оставаться Фомой…

* * *

Я набирал её снова и снова — она, конечно, не поднимала трубку. А я продолжал набирать. Из дома, на выходе из подъезда, по пути. Я же шёл по делу — клеить рукописные свои объявления на столбы в том самом садовом обществе на краю города,
мегаполисно переходящим, впрочем, и в другие, растянувшиеся щупальцами во все стороны на километры. С того места, в котором десять лет назад, после лютой дефолтной зимы, нашлись мне первые работы, выдавшие, по точному выражению одного из заказчиков, «путёвку в жизнь».

Славно тогда всё было — с толком! И учился я тогда, и Семён скоро должен был появиться, и совершенно ясно и неотвратимо виделся впереди светлый луч счастливой жизни… А печных заказов было — тьма!

Всё теперь было иное… Зато теперь у меня был танцпол. И я всё так же не терял надежды — последнее дело! — и упорно шёл по раскисающему грязно-снежному месиву: ну как найдётся среди сотен безжизненных серых домиков один, в котором срочно нужно печку поправить! И клеил на холодные столбы объявления, которые если не сегодняшним ветром оборвёт, то завтрашним дождём ли, снегом размоет на них буквы до неузнаваемости. И всё набирал её: авось да откликнется!..

С семнадцатого или восемнадцатого звонка она, наконец, взяла трубку.

— А то обзвонился уже!.. Алё-оу!..
             
Говорить в полном безлюдье дачного безбрежья никто не мешал…

— У нас нет с тобой таких точек пересечения, что ты мог бы меня так называть! — в десятый, наверное, раз негодующе объясняла в трубке она. Нервно, угадывалось, ходя по кабинету — громкие шаги чеканились на заднем фоне. — Мне не нужны эти перехлёсты, понимаешь?

Я внимал ей спокойно — она была совершенно права.

— Так что — и на занятия больше не приходить?

Она помедлила секунду.

— Если не сможешь без этих перехлёстов — не надо.

Теперь молчал уже я.

— Пойми: я не игрок в чувство! Это — не моё!.. Не береди мою душу!

* * *

Наверно, можно блефовать,
В любовь играя.
Но в сердце чувства не унять:
Сама всё знаешь!

* * *
Что, терпеливый мой читатель, — надоело? На кой, скажете, ляд сдалась вам эта убогая работа — кирпичи да булыжники, затеявшаяся теперь бестолковая возня и бессмысленное, пустое, никчёмное всему продолжение?

И будете правы!..

А мне? Мне это всё не надоело, не постыло, не обрыдло?

Мне оно надо?

Но, «по-чесноку»: не могу я вас дальше за собой тащить — самому вперёд смотреть тревожно. А мне надо идти — не благодаря, но вопреки и наперекор: больше-то ничего и не остаётся, кроме как верить, что Небо, конечно, меня не оставит.

Пошкандыбал — надо выбираться из этой непролази!..
Я ведь всё равно теперь, со своей Любовью, никогда не буду одинок!

Как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»: «За мной, читатель! Я покажу тебе настоящую любовь!»

А тут впору сказать: «Вы-то, наверное, уже возвращайтесь «по-тихому» — кроме блаженного, страдающего своими видениями Гаврилы, там никому и никакой любви не углядеть».
Извиняйте — так уж получается!..
             




© Все права принадлежат а