бесконечности. «Мы – русские, какой восторг!» - кричал Суворов и за ним шла армия солдат всех национальностей Российской империи. Русские – это уже давно не нация и не народ. Это – идея, это – образ мышления, это определение себя на Земле. Я знаю множество людей, рождённых русскими, но они не Русские. Я знаю множество иностранцев, и они – Русские. И слава богу, что в России Русских всё же много. Большинство. И если бы я в это не верил, я бы здесь не жил. Я лучше бы вообще не жил.
А что нас всех делает Русскими? Русский язык! Великий, прекрасный язык, в котором слово «Совесть» обозначает – «совместное ведание бытия». Нет такого значения ни в каком другом языке. Нету напрочь и не ищите. А «совместное ведание бытия» - это жизнь миллионов людей в гармонии, в согласии и любви. Это и есть Великая идея Русского мира! Жить в традициях наших предков! Поклоняться своим предкам! И карать за предательство предков! Это тоже традиция.
А если есть название, «слово», значит есть и явление. Вспомните – «сначала было слово». Животные и растения, которые не получили названия, исчезли. И если у нас есть слово «Совесть», то значит есть и само существование этого значения. И жить по Совести – это наш смысл, наша идея. И она не может быть узкой, ограниченной территорией, границей. Я в это верю, и этого для меня достаточно. Это моя Вера!
Империя, Союз, Федерация – это всего лишь названия верхушки айсберга. А внизу – Держава! Она всё это держит. Какие бы правители не скакали по этой верхушке, как бы не называлась эта верхушка и как бы мы к ней не относились – это всего лишь снег, который растает или будет занесён другим снегом. Смотрите глубже. Нам почти восемь тысяч лет. Ни одна из современных цивилизаций столько не прожила. Наши корни глубоки. Там, в этих корнях сила, мощь и дух наш. Мы все, говорящие и пишущие на Русском языке, – братья и сестры!
Я люблю своих братьев и сестёр, и если надо будет – отдам за них жизнь. Так всё просто!
Пишите оды, господа! Пишите оды!
Кредит Сбербанка
Боже, как хорошо, когда ничего не надо придумывать. Да вот, недавно совсем, поведал мне мой вечный спутник и друг Василий Филиппович, как он ходил в Сбербанк за кредитом. Не то, чтобы сам пошёл выпрашивать, нет. Ему сначала сообщение прислали о том, что он такой надёжный и любимый этим банком клиент, и они ему уже всё одобрили под самый невозможно низкий процент. И ему, сердешному, нужно только взять паспорт и пройтись до ближайшей конторы упомянутого к ночи банка.
Как и любой нормальный человек, Вася не любил ни банки, ни кредиты и сообщение проигнорировал. Но через день ему позвонил тот же банк и сладким женским голосом подтвердил всё обещанное в сообщении. Более того, этот сладкий голос ему поведал, что он настолько дорог банку, что никаких более документов и доказательств его солидности уже не нужно, всё уже дескать просмотрено и проверено, и если он возьмёт на себя труд всего лишь дойти, или доехать, или даже доползти до любого отделения, его там, как родного, встретят и денег дадут столько сколько нужно на любую его прихоть. Словом, складывалось впечатление, что если Вася в банк не пойдёт, то они сами ночью прокрадутся в дом и тихо подкинут чемоданчик с деньгами, чтобы не тревожить любимого клиента.
Тут надо заметить, что Вася был натурой мечтательной и строил в это время дом, не так, чтоб уж большой домище, но всё же домик с крышей. Дело, как раз к этой самой крыше подошло, и Вася мечтал о черепице. Настоящей, керамической, двух оттенков, коричневого и светло-желтого. А стоила эта черепица денег для Васи недоступных. Можно было, конечно, плюнуть и, как все соседи, накрыть дом металлопрофилем, но точно знал Вася, что всякий раз, когда дождь начнёт барабанить по крыше морзянку, будет он ворочаться и мучить себя за неспособность довести очередную мечту до конца. И стыдно ему будет и мерзко, и жалко самого себя и жизнь свою пропащую. Да, Василий себя знал, как родного и, во избежание грядущих мук, пошёл в банк сдаваться.
На входе в офис девица, снизу чёрная, сверху белая, узнав, что он за кредитом, сразу, без талончика провела его к другой черно-белой девице. Сочетание белого с чёрным – это нормально, это вальс жизни со смертью, но на зелёном фоне не совсем к месту. Это первое о чём Вася подумал и почему-то встревожился. Не то, чтобы сильно встревожился, но раздражился слегка – при чём тут зелень?! Ну да ладно, новая девица тоже обрадовалась Васе и попросила паспорт. Потом она попросила снять солнечные очки, сфотографировала близко его лицо и вместе с паспортом цифронула Васино фото куда-то вдаль, в интернетовские подвалы Сбербанка. Оттуда недолго думая выполз ответ – В КРЕДИТЕ ВАМ ОТКАЗАНО! И черно-белая, с глумливой улыбочкой, как бы извиняясь, его озвучила.
Вася поначалу даже не совсем понял – как так отказано? Ведь они же сами сладкими голосами его звали, манили и обещали и он, реально, поверил. Можно сказать, доверился, отдался. И тут вдруг – бац, - ты чего припёрся, лох станичный. И Вася от неожиданности даже задал бесполезный вопрос:
- Почему?
Вежливая девица заученно ответила:
- Банк не даёт объяснений отказа.
Рухнула красно-жёлтая, черепичная крыша на его домике и, гремя саморезами, полез на стропила металл в цветах Сбербанка, черно-бело-зелёный. И сквозь этот металлический скрежет пронзила Васю мысль – ему отказали по фотографии! Ведь никаких других сведений от него не просили, и никакой другой информации, кроме той, что уже знала сбербанковская девица из телефона он не предоставлял. То есть его попросили снять очки, близко сфотографировали лицо с небесными, голубыми глазами, внимательно рассмотрели и решили, что это не тот человек, которому можно доверить деньги. Если бы он чуть дальше проанализировал это событие и наложил его на пёстрый рисунок своей сложной, смешной, непутёвой и прекрасной жизни, то он бы понял, что БАНК в общем-то прав, он не ИХНИЙ, он другой. Для него никакие финансовые обязательства не являются сакральной клятвой, и, если эти самые финансовые обязательства войдут в противоречие с его СОВЕСТЬЮ, он их легко похерит и даже думать особо не будет. Вот если бы Василий Филиппович всё это быстро прокрутил в голове, то, наверное, бы и не обиделся, и скандала не устроил. Но Вася в силу тотальности и мгновенности характера, анализировать не стал, обиделся и скандал устроил.
- Я вам что, суки, рожей не вышел?! Что значит не даёт объяснений?! И что такое БАНК? Почему он от меня, падла, требует объяснений, а мне их не даёт?! Он – кто?!!! Кто его родители?! Он просто - охреневшая сберкасса! Он живёт за мой счёт! Он сам ни хрена не производит! Он, тупо пересчитывает чужие деньги и с этого жирует. Он мои деньги жрёт, он жизнь мою жрёт, а мне говорит – гуляй Вася?! Я за свою жизнь сто песен написал и дом построил, а он, гнида, даже название взял, которое только с танком и рифмуется!
Дальше Василий Филиппович разошёлся и припомнил Сбербанку Крым, назвал всех конченными грефами, пиндосами и геями, в самом неприглядном русском переводе. Несмотря на всю неопрятность события и дерзость речи, люди, сидящие и стоящие в очередях, Васю одобряли. И лица их передавали впечатление холодного глотка пива с бодуна. Даже охрана не сразу дёрнулась, а сначала всю тираду прослушала и лишь потом вежливо подошла. Пока Васю выводили досталось и им. Всю эту «охранную сволочь» Филиппыч назвал «такими же паразитами, как и банковская гниль». Он всё-таки был поэтом, а не просто хулиганом. Ему бы, конечно, от паразитов досталось, кабы не крепкий старичок, седой и голубоглазый, случайно оказавшийся в банке и вовремя подоспевший.
Старичка звали Иона Петрович и в банке его интересовала только собственная ячейка, то бишь сейф, где он хранил кое-какие документы и наличность. Никаких счетов ни в каких банках у него не было. В силу сложившихся жизненных условий он пользовался только наличными деньгами и ко всем электронным штучками испытывал почти что рвотную брезгливость. Жил он уединённо, в лесу и пользоваться сотовой связью ему, конечно, приходилось и когда он, редко, впрочем, и только по большой необходимости, говорил по телефону ему казалось, что он слышит и видит, как пронзают его мозг и тело синие колючие иголочки, и под этими иголочками он меняется, появляются чужие ненужные мысли и его лесной, хвойный покой уступает место какому-то пластиковому беспокойству с навязчивой подсветкой. И тогда он уходил в лес и искал грибы, и даже если не находил, ему всё равно становилось лучше. Или же рубил дрова. Хрясь и нет иголочки, хрясь и ещё одной нет. Он давно знал, что вся эта, навязанная человеку, нечеловеческая хрень легко отступает при самых простых действиях в лесу под открытым небом. Водка и бабы, конечно, тоже средство, но, как он на собственном опыте убедился, средство ненадёжное и, в силу внутренней брезгливости, для него неприемлемое. Он это всё, и даже с верхом, испробовал пока жил в городе и, уезжая в лес, в городе же всё это и оставил. Там ему и место.
В банк он пришёл уложить в ячейку скопившуюся за сезон наличность. Наличность эта скапливалась от продажи все тех же грибов, ягод и прочей доступной и безвредной для леса добычи. Реализовывала лесные излишки на рынке знакомая Петровичу, разбитная и незлобивая бабёнка Изольда, непонятно как с таким именем, глазами и грудью появившаяся и прижившаяся в соседний деревне. Изольда в глубине души имела на Иону планы и поэтому никогда не обсчитывала, и была дружелюбна. Впрочем, нельзя отрицать и внутреннюю порядочность женщины… Но всё-таки – планы…
Если бы Петровича спросили – почему он не хранит деньги дома, а относит в банк, то он бы и не ответил, пожалуй. Нет, он не боялся, что его ограбят. Он не только был хорошо вооружён, в силу лесниковой своей должности, и не только прекрасно владел и холодным и горячим оружием, он сам по себе вызывал у одних страх, у других почтение и, в целом, пользовался в округе серьёзным авторитетом. Его прошлое было таинственно и весомо, настоящее непонятно, а будущего совсем не видно. Всё это вместе означало – неприкосновенность.
Поначалу он, действительно, складывал всю лесную выручку в шкатулку и запирал её в чулане. Но потом стал замечать, что куда бы он не отлучался из дома, он во время отлучки нет-нет, да и вспомнит о шкатулке, а вернувшись проверял содержимое, несмотря на нетронутость замков. И даже находясь дома мысль о НИХ, о ДЕНЬГАХ в шкатулке его не оставляла. Он не был жадным, нисколько, он даже экономным не был, но само присутствие ИХ в доме было настолько ощутимым, что, казалось, даже деревянные брёвна сруба напрягались и каменели, чтобы ИХ защитить. При всех своих практиках просветления Иона всё же не был настолько свободен, чтобы просто взять и сжечь ИХ в печи.
Промаявшись эдак с полгода, и подумывая уже об Изольде, как о достойном объекте, он, наконец, поехал в город, арендовал ячейку и вернул ИХ к своим, в привычную среду обитания, пока ОНИ не срезонировали с деревом, и не разнесли его домашнее пространство к чёртовой бабушке. Вернувшись домой он понюхал воздух, глубоко вдохнул и
