Кстати, на примере этой простой философской манипуляции хорошо заметен один из главных механизмов магии мышления, суть которого заключается в способности слова менять контекст мировоззрения человека.
3.
«Интуиция» - слово вполне научное и в обыденном понимании означает: «ничем не опосредованное постижение истины». При этом роль разума в умствованиях человека сводится к каким-то догадкам и прозрением. Зато это позволяло заметно расширить сферу мышления. Теперь оно претендовало на территорию разума. И потому получило более солидное и общее название: «интеллект».
Активным сторонником такого распределения ролей в разумении личности стал французский философ Анри Бергсон. Надо признаться, нас устраивает утверждение Бергсона о том, что эволюция сродни работе художника, поскольку является результатом способности природы к творчеству. Однако, идея эта далеко не новая. Более оригинален философ в представлении интуиции как «хорошего мальчика», а интеллекта - в качестве «плохого». За это его стали считать «интивитуистом» и обвинили в покушении на разум.
Может показаться, что здесь вновь имеет место ошибка в понимании разума. Ведь, нападая на интеллект, Бергсон на самом деле ругал мышление. Но, как ни странно, критики Бергсона оказались правы. Его мышление извернулось так ловко, что подмена разума интуицией и инстинктами низвело разум до уровня мышления. Ведь и интеллект, и интуиция теперь мало чем отличались. Оба они представляли собой инструменты познания. Отсюда все дальнейшие заблуждения Бергсона.
Интуитивно понимая, что разница между разумом и мышлением все же существенна, Бергсон объявил материю сферой познания интеллекта, а интуицию тождественной времени, которое не имеет протяженности, неуловимо, вечно и вездесуще.
С позиций «креативной философии» хорошо видно, что Бергсон под временем подразумевает некую первооснову матери. Этой первоосновой с точки зрения современной физики может быть только энергия, которая, действительно, определяет время.
Видимо, Бергсон понимал и то, что между материей и мышлением есть нечто общее. В представлении «креативной философии» этим общим является их природа, начиная с происхождения. Если материя – это результат разделения в себе энергии, то мышление появляется в результате разделения в себе разума.
Но в категориях Бергсона все его выводы и обоснования выглядят нагромождением нелепостей. Зато считается, будто Бергсон бросил вызов античным представлениям о разуме, уничтожив картину микрокосма, где предполагалось стремление к гармонии, и где мог бы обитать божий дух или душа. И это, разумеется, не осталось без последствий.
4.
Языком шпионских романов можно сказать, что усилиями Бергсона была провалена явка Бога в конспиративной квартире разума. А без Бога и разума все нравственные и иные психические переживания субъекта, выглядели уже, если не подозрительными, то, по крайней мере, сомнительными. Прежде считалось, будто они даны человеку в сознании. Но что такое сознание? Об этом задумался американский философ Уильям Джеймс.
Для характеристики Джеймса обычно приводят такое его высказывание: «Сатана, возможно, и был джентльменом, как о нем говорят, но какой бы ни был бог земли и небес, он, без сомнения, не может быть джентльменом». Отсюда понятно, что Джеймс, был еретиком, хотя и считался добропорядочным протестантом.
Размышления Джеймса о месте сознания воплотились в его доктрине радикального эмпиризма, суть которого сводится к отрицанию существования сознания.
«Сознание, - заявляет Джеймс, - это название несуществующей вещи. Те, кто еще остается верным ему, цепляется просто за эхо, за слабый отзвук, оставляемый исчезающим понятием «души» в воздухе философии».
По мысли Джеймса имеется «только одно первичное вещество или материал, из которого состоит все в мире». Это вещество называется «чистый опыт».
Джеймс определяет «чистый опыт» как «непосредственный жизненный поток, предоставляющий материал для нашего последующего отражения». Надо думать, что в этом случае вещи или иные объекты не имеют значения. Имеет значение только опыт общения с ними. Он-то и заменяет объект, а заодно и познающий субъект. Притом большую часть опыта мы приобретаем незаметно для себя, а эта общая часть многое определяет в остальных опытах.
Признаюсь, моему русскому уму такие превратности европейской мысли представляются откровенной подтасовкой с целью сдачи нужных карт. Для того, чтобы я проникся идеями Джеймса, мне нужно осознать, что я и сам для себя - опыт. Для этого я должен пошевелить, например, мышцами задницы, и с тем получить опыт сознания. Но имея опыт сознания, я уже представляю из себя познающий субъект, а сама доктрина Джеймса обретает все признаки объекта познания.
Я уж не говорю о том, что ребенок, не имеющий никакого опыта, не способен приобрести какой-либо опыт. Ведь для этого ему нужен опыт приобретения опыта. А главное, зачем нужно рассматривать мир с такой позиции. Под иным углом зрения и расческа кажется лесом.
Впрочем, если понимать наш разум как источник творчества личности, то опыт, несомненно, является главным условием развития мировосприятия, а значит и сознания. Ребенку трудно внушить представление о таких высоких понятиях как долг, честь, совесть. Но с накоплением различных опытов все эти отвлеченные слова обретают значение и смысл в логосе личности.
Однако способность к осознанию нравственных категорий не всегда совпадает с желанием личности иметь с ними дело. Особенно, если этому мешает опыт неудачного их применения. Видимо, этот случай и предусматривает радикализм Джеймса. Ведь упразднив сознание, он оставил моральные нормы без почвы. Но выкидывать их на свалку истории Джеймс не стал. Он предложил расценивать и понимать их в зависимости от их полезности. Таким образом, Джеймс явился одним из основоположников философии прагматизма, которая достаточно популярна на Западе.
5.
Успехи Бергсона и Джеймса в деле ревизии основ философии, побудили и других мыслителей покопаться в антиквариате философских истин. К таким искателям научных сокровищ следует отнести и австрийского философа Франца Брентано.
Будучи внимательным и педантичным, Брентано заметил, что после Аристотеля менее всего философы обращают внимание на логику мышления. Было ясно, что их вполне устраивают ее законы, и им нечего к этому добавить. И вот, Брентано взялся изучать логику самым тщательным образом, едва ли не средствами криминалиста с лупой в руках.
Усилия Брентано принесли результаты. Судя по тому, с каким восторгом в своей лекции профессор Дугин повествует об открытии Брентано, оно получилось воистину грандиозным. Правда без специальной терминологии оно может несколько разочаровать русский ум, но это скорее потому, что он не приспособлен к философскому мышлению.
Итак, опытным путем Брентано убедился в том, что сознанию присуще направленное внимание (интенция). Интенцией сопровождается всякий акт познания. Но когда в результате акта интенции мы видим предмет, то, прежде всего, мы пытаемся узнать в нем уже известную нам из прошлых опытов вещь. Мы как бы сопоставляем реальный объект с образами в нашей памяти и находим ей место в наших представлениях об окружающей действительности. Но наша интенция в этот момент не контролирует сам процесс опознания предмета. Не участвует в этом процессе и логическое мышление. И даже сознание как будто остается в стороне, ожидая результата опознания.
Еще более странно происходит опознание, когда сталкивается с сочетанием вещей. Например, в случае созерцания картины «Девочка с персиками». Здесь опознание персиков – один процесс, девочки – другой, но синтез этих двух объектов, опять же происходит где-то за пределами сознания.
Из всего этого Брентано сделал ошеломительный вывод о том, что помимо известного нам мышления, с которым мы имеем дело при анализе явлений и событий, есть еще какая-то таинственная инстанция, которая, очевидно, представляет собой мышление особого рода. А если это так, то у человека на самом деле есть два слоя мышления.
Ну, как вам это? Я же говорил, что без научного текста, открытие Брентано, мягко говоря, не впечатляет. Думаю, дело можно поправить, обратившись к стенограмме лекции Дугина, где наш профессор повествует:
«По мысли Брентано, в формирование логических суждений и силлогизмов закралась методологическая ошибка: мы слишком быстро проскальзываем определенную структуру мышления, переходя на уровень логики и считаем, что логическое мышление является врожденным для человека. На самом деле, до того как мы сможем перейти к логическому мышлению, например, вещь – есть вещь (закон тождества Аристотеля), проходит еще несколько операций, которые мы, исходя из наших культурных установок упускаем из вида».
Впрочем, даже такое благозвучное исполнение не позволяет моему рассудку понять необходимость двуслойного мышления. Мне, вроде бы, достаточно одного мышления, которое подчиняясь моей воле способно обратиться к разуму, где логос определяет место каждого знания в контексте своих представлений о внешнем мире. И вообще, если выглядит странно, когда хвост виляет собакой, то еще более странно, когда собакой виляют сразу два хвоста.
Правда, в моем представлении мышление напоминает змею. Эту аллегорию мне подсказывает образ библейского Змея Искусителя, соблазнившего Адама плодом познания. У мышления мы легко обнаружим все признаки змеи. У нее два конца и двойной язык, что соответствует закону диалектики о единстве и борьбе противоположностей. Змея вызывает страх. Думаю, излишне доказывать, что мышление появилось у человека в результате страхов перед стихиями природы. Скелет змеи выглядит как цепь позвонков, а это очень похоже на цепочку взаимосвязанных логических суждений. Змея способна свиваться и развиваться. Напомню, диалектика мышления предполагает развитие по спирали. Змея меняет шкуру. Мышлению также свойственно приходить к самым разным выводам, да еще быть источником лицемерия. Змея глуха. Одним из средств познания мира ею, является ее язык. Но не таково ли мышление. Разве мы с его помощью слушаем музыку, и не оно ли засыпает нас вопросами? Змея хладнокровна. А мышление?
[justify] Так вот, воображая свое мышление в виде змея, попробую-ка я представить его участие в опознания предмета. Допустим, я вижу что-то знакомое, например, привычную картину из окна. Я, может быть, не прочь обнаружить в ней что-то интересное. Но там, за окном «ночь, улица, фонарь, аптека». И если меня это не беспокоит, моя змея лежит себе, свернувшись в
