Но способно ли сознание привести человека к бессмертию? С одной стороны сознание с помощью мышления позволяет выявить скрытые опасности для жизни и здоровья субъекта. Но с другой стороны, как мы знаем, сознание, обремененное мышлением, само служит источником бед, страданий, болезней и прочих негативных процессов в человеке, сживающих его со свету. Этой своей мистической превратностью сознание, очевидно, обязано диалектичности мышления.
Скорее всего, эволюция сознания связана с появлением страхов и ненависти, то есть под давлением внешней среды. Известно, что страх и ненависть парализует или мобилизует наш организм. Во всяком случае, эти чувства приводят к желанию отгородиться от внешнего мира, сопротивляться внешним обстоятельствам. Так возникает потребность преодолеть деструктивные чувства. Путь к этому лежит через осознание природы источника опасности. Это заставляет разум разделиться в самом себе, создавая некий дополнительный инструмент познания, что и явилось причиной возникновения мышления.
Таким образом, мы можем утверждать, что мышление – это плод страха и ненависти. Отсюда ясно, что его природа иная, чем природа разума. И если разуму свойственны принципы творчества и красоты, то мышление подчиняется диалектическим законам, главным из которых является закон «отрицания отрицания», то есть, закон обратный принципу любви (дополнительности, гармонии). Исходя из этого, ясно, что сознание и мышление вторичны и имеют дело с тем, что уже пережито субъектом в опыте. И в этом смысле несколько прав Джемс, говоря о сознании как об эхо. Ведь сознание, действительно, является, словно бы из прошлого, из небытия, как привидение, рожденное потусторонними силами.
Вспомните наш пример с разбитым фонарем. Сначала мы ничего не понимаем, но спустя мгновение нам на помощь приходит сознание со змеем мышления. Таким образом, мышление и сознание всегда постфактум. Они работают с консервированной энергией, с теми образами и впечатлениями, которые уже восприняты разумом, и остаются в прошлом, то есть, за пределами бытия. При этом сознание и воля взаимосвязаны. Ведь это посредствам воли мы способны настроить свой организм на определенные действия, в том числе и на процесс мышления. И это благодаря волевым усилиям сознание завладевает вниманием (интенцией). Собственно воля – это и есть то, что Гуссерль называет словом «ноэза».
Но если сознание столь могущественно и по средствам волевых усилий способно руководить вниманием, соперничая в этом с разумом, то оно как будто становится хозяином положения. Благодаря сознанию, мы можем, например, по своему капризу не только выбирать объекты и акты интенции, но и контролировать процесс восприятия, меняя угол зрения и устанавливая светофильтры, позволяющие видеть все в определенном свете. Действуя сознательно, мы даже способны заведомо настраивать наши переживания, и может их запретить. Однако, как вы понимаете, все влияние сознания на разум заключается в деятельности мышления. Иначе сознание и впрямь похоже на эхо, или пережевывание известного, а лучше сравнить его с яйцом из сказки про Кощея, но без иглы. Такое яйцо можно считать неоплодотворенным. Зато, будучи оплодотворенным, оно способно произвести на свет настоящего дракона. Похоже, именно такого мистического эффекта и добивается мышление, оплодотворяя сознание.
Признаюсь вам, я очень люблю видеосюжеты с разгадками фокусов. Так вот, рассуждения некоторых философов очень напоминают искусство престидижитации, когда предметы исчезают, появляются или превращаются в другие прямо у нас на глазах. Скорее всего, свои манипуляции философы делают неосознанно. Они идут на поводу у мышления. Тем не менее, их трюки нуждаются в разоблачении. Вот и Гуссерль, представляя сознание «полюсом переживаний», по сути, ставит мышление в центр мироздания, делая его единственным Творцом всего сущего и истины. При этом разум по его милости оказывается за кулисами или даже в его рукаве. Однако, зная природу мышления и сознания, мы понимаем, что это всего лишь фокус, и надо только внимательнее следить за руками исполнителя, чтобы не дать себя обмануть.
Да, сознание способно вмешиваться в процесс восприятия, и контролировать осмысление результатов своей деятельности. Но само осмысление происходит в сознании после акта восприятия. Поэтому сознание остается вторичным, а вовсе не главным приемником восприятия. Как вы, надеюсь, помните, в философии есть понятие: «отражение в сознании». Вот и Джеймс определяет «чистый опыт» (помните?) как «непосредственный жизненный поток, предоставляющий материал для нашего последующего отражения». Но отражение чего, куда и для чего? На эти вопросы философы стараются не отвечать. Они понимают, что отражение подразумевает некий зеркальный экран. И если наше восприятие – это только отражение реалий внешнего мира, то смысла в таком отражении нет. В лучшем случае это позволяет думать, будто мы способны пускать «солнечных зайчиков». Зато если представлять сознание способным отражать нечто уже воспринятое, возвращая отображение обратно в первую инстанцию, то тут образ зеркала вполне уместен. А если еще допустить, что мы волевыми усилиями способны манипулировать зеркалом, менять его угол, покрывать его поверхность светофильтрами и пр., то это, пожалуй, нам подскажет суть сознательного влияния на переживания субъекта.
Заметьте, я не говорю, что само сознание – есть зеркало. Я говорю о существе механизма процесса организации сознания. Кстати, зеркало с древнейших времен считалось мистическим предметом. Не будь его, человек не знал бы, чем он отличается от остальных предметов, что некогда давало простор его эмпатии, когда он мог считать себя тем, что он видел.
Так что, зеркало, в силу мистичности мышления, вполне уместно в качестве главного инструмента сознания. Да ведь мы и знаем о существовании такого условного зеркала нашего сознания, когда говорим о впечатлении. Это впечатление, которое занимает наше воображение, мы нередко осмысливаем. Представьте себе такое впечатление в виде фотоснимка, сделанного художником с целью прояснить и дорисовать снимок. Внесение кистью художника изменений в картину снимка как раз и показывает нам принцип осознания нашего впечатления, которое, как мы знаем, бывает «смутным».
Те, кого мои доводы не убедили, могут возразить, говоря, будто в пользу первичности сознания свидетельствует тот факт, что с помощью сознания мы способны предвидеть ситуации и даже планировать события. Однако способность мышления и сознания призывать себе в помощь воображение и фантазии вовсе не означает, что сознание идет впереди событий. Реальные события никогда в точности не соответствуют ожиданиям и фантазиям субъекта.
Признание справедливости утверждения Гуссерля о способности человека переживать истину и смыслы объектов интенции, вовсе не означает нашу готовность искать источник и природу переживаний там, куда указывает нам сам Гуссерль. Обманчивые жесты в фокусах обычное дело. Я же прошу вас обратить внимание на то, что Гуссерль не раскрывает природу самого стремления субъекта к постижению смыслов. А между тем, этот вопрос важен для понимания трюка с превращением неуловимого змея в гигантского дракона.
Не берусь сказать, всегда ли, но, как правило, смыслы определяются целью. Паучок плетет паутину с целью поймать муху. И в этом смысл его действий. Понятно также, что достижению цели способствует его внимание. Вряд ли паучок размышляет над смыслом своих трудов. Этот смысл и без того понятен, даже идиоту. Зато все его внимание направлено на достижение цели. Сотворив паутину, он внимает ей в ожидании добычи.
Думаю, пример паучка позволяет нам сделать вывод, что своим происхождением интенция обязана целеполаганию, смысл которого заключается в том, чтобы выделить значимые на данный момент объекты из их общей массы. Вещи и события, не имеющие смыслового значения для человека, обычно не воспринимаются им. И это понятно. Ведь поведение любого животного выдает способность разума вычленять из всей совокупности внешних объектов те, которые для него важны или представляют практический интерес. То есть, определение смыслов это не всегда заслуга сознания, и тем более не его изобретение.
Известен опыт, когда двух разнополых крыс после долгой голодовки одновременно выпустили на площадку, где лежал сыр. Так вот, самка бросилась к сыру, а самец устремился к самке. Пожалуй, это доказывает, что смыслы, которыми руководствуются животные, зависят не только от их насущных потребностей, но и от многих других причин, не всегда понятных человеку. Зато способность постигать эти смыслы человеком основано на том общем, что позволяет разуму царствовать в природе. Этим общим согласно «креативной философии» является сам разум, творчеству которого присущи, кроме прочих, «принцип целесообразности» и «принцип рациональности». Без этих принципов творчество невозможно. Это благодаря им разуму свойственны интенция и определение смысла в опыте общения с внешними объектами. Но ведь и осмыслению реалий действительности свойственны целеполагание и рациональность. Однако, мышление, будучи несоизмеримым разуму, не должно подчиняться «креативным принципам». У мышления свои законы. Это заставляет нас подозревать, что мышление не так уж своевольно и самостоятельно, как могло быть, когда бы оно, по мысли Гуссерля, являлось источником всех смыслов.
Конечно, человек не всегда правильно угадывает смыслы происходящего. Для иного очевидца эксперимента с голодными крысами действия самца могут показаться проявлением великой силы любви, тогда как на самом деле самец всего лишь хотел укусить самку, чтобы единолично владеть сыром. Но даже ошибки человека в прочтении иных смыслов доказывают его склонность искать и переживать смыслы происходящего. Это природная особенность разума человека легко постижима из представлений о логосе Вселенной, где все чуждое гармонии, обречено на уничтожение.
[justify] Впрочем, немало найдется людей, кто заявит, будто, наблюдая феномены реальности, они обычно не ищут в них какого-либо смысла, тем более, когда речь идет о красотах природы. Это, как будто,
