- Вы бы объяснили мне, что случилось, Семён Яковлевич. Если не нужны вам никакие расследования, так и скажите. Я журналист, а не стенографист. Если вам нужно печатать то, что говорит один человек, не разобравшись самому в том, что происходило, для этого совершенно не нужно быть журналистом. Записывать слова следователя и давать их в газету сможет любой дурак. Мы же, как я понимаю, должны заниматься собственным расследованием. Или не так?
После моей тирады Крей несколько умерил пыл, но по-прежнему был суров:
- Может быть и так, но это не тот случай.
- Это почему же?
- Да потому! Потому что никто не должен лезть вперёд батьки: ты – не должен лезть вперед меня, а я… - Крей осёкся, вовремя поняв, что начинает говорить лишнее. – Я тоже не могу везде по своей воле совать нос.
- Почему? Вы же журналист? Вы журналист и я журналист. Ничем незаконным мы не занимаемся. Разве не главная наша с вами задача своей работой стремиться к тому, чтобы люди знали правду?
- Правду, говоришь? – зло уставился на меня Крей. – А правда она тоже разная бывает. У каждого своя правда. И вообще мне непонятны все твои пререкания. Я тебе сказал никуда не лезть без моего ведома? Cказал. Всё. Вопросы есть? Вопросов нет. Свободен. Китайское предупреждение ты сегодня получил, не обессудь. Пока можешь полностью посвятить себя выставке. Ну, и статейку, раз уж сходил к Анохину, можешь подготовить.
Бывает же такое? Я совершенно не мог его понять – шизофреник, да и только! Три минуты назад возмущался, а теперь говорит, готовь статью. Нет уж, господин Крей, вы круты, но мы тоже не погулять вышли. Я не уходил, стоял перед ним, как вкопанный, чувствуя недоговорённость. Крей, надев очки, уставился в чьи-то рукописи, лежавшие у него на столе, но, через некоторое время, ощутив замешательство подчинённого, повторил:
- Я же сказал - можешь быть свободен.
- Извините, Семён Яковлевич, - сдержанно произнёс я, - я думаю, что мы с вами не сработаемся. Пишите сами свои статьи, как хотите. Вот вам ваше удостоверение, – я расстегнул карман рубахи, - вот вам ваш диктофон. Заявление отдам в отдел кадров. Я умываю руки.
Не ожидая такого поворота, Крей опешил.
- Ты это серьёзно? Не пожалеешь?
- Вполне. И жалеть не собираюсь. Не привык я жалеть о том, что неизбежно должно случиться.
Крей не сводил глаз с меня, я – с него. Как ни странно, я вполне был доволен результатом беседы, главное, что мои отношения с редактором явно приобрели определённость. Что будет дальше, знал один Господь, но это было неважно. Чувствуя себя правым, я развернулся и пошёл к выходу.
- Ну, ну, - пробурчал Крей вслед, - скатертью дорога. Кому ты будешь нужен со своей правдой?
Его слова мне были уже абсолютно безразличны, и демонстративно хлопнув дверью, я вышел из кабинета.
10.
Очередной день прошёл тихо и спокойно. Крей не звонил. Впрочем, звонка от него я и не ждал. Хватит. Довольно. Натерпелся. Позвони он и скажи, что виноват, и попроси вернуться, всё равно бы он не согласился. Два раза в одну и ту же реку не входят. Конечно, немного я вспылил, но свой поступок всё-таки считал единственно правильным, Всегда лучше уйти самому, чем ждать, когда тебя выгонят. А за Креем это бы не заржавело. Что ж? Из всего нужно извлекать что-нибудь положительное. Для меня тогда, по крайней мере, было положительным то, что я мог наконец полностью посвятить себя выставке, хотя и длиться ей осталось уже два дня. Да и вообще – я стал свободным человеком: куда захотел, туда пошёл, и ни перед кем не нужно отчитываться. А с голоду помереть себе я бы не позволил. Не все же такие, как Крей? Не перевелись ещё люди, которые по достоинству могли оценить истинные способности человека, и платить ему за эти способности, платить за профессионализм и за преданность делу, а не за тупое повиновение маленькому безумному и беспощадному царьку.
К вечеру я появился в выставочном центре. Жизнерадостный Ливонис в определённый час начал петь свою привычную песню об удивительных фотографиях, поразительном таланте автора, отчего я не мог сдержать на лице улыбки. Маленькая лесть, тем не менее, была приятной. На выставке я почувствовал себя гораздо лучше – удалось отключиться от неприятных воспоминаний о недавнем конфликте. Как ни хотел я о нём не думать, всё-таки, это было не так просто: периодически память возвращала меня на красный ковёр бывшего шефа и заставляла листать кроме этого страницы календаря с проведёнными месяцами в «Новом времени». Казалось, временами я начинал впадать в меланхолию, но это было не хуже, чем бессмысленно переживать по поводу внезапного увольнения. Кстати, я даже почти забыл об убийстве. Как-то не до этого стало. Днём раньше, выйдя из кабинета главного редактора, в какую-то минуту я даже хотел плюнуть на это расследование, несмотря на все свои мысли и слова, которые произносил перед Креем. Зачем, собственно говоря, мне теперь был нужен этот Мальцев? Какое мне было дело до записки анонимщика? «Плюнуть, растереть и забыть, и пусть горят синим пламенем все дела, начатые под руководством Крея», - пытался внушить мне разум. Но глухой внутренний голос просил меня не горячиться, и дело об убийстве оперативника с разгадкой информации, полученной от незнакомца, обязательно довести до конца.
Навалившаяся на меня меланхолия, очевидно, не была напрасной и служила очень действенным средством для заживления ран. Господь явно всё видел и помогал мне совершать праведные поступки с наименьшими потерями. Меланхолия, как я заметил, только усиливалась. Воспоминания о хороших моментах в жизни, которые, безусловно, были даже в последние несколько месяцев работы в «Новом времени», начали перевешивать всё плохое, тем самым в очередной раз, укрепляя мою веру в несомненную победу, в конечном счёте, поддерживаемого высшим разумом добра, над гадким и вездесущим злом.
Размышляя и периодически ворочая головой по сторонам, в какой-то миг мне едва не стало плохо, пульс мой забился, как после трёх километров ускоренного бега. Я не верил своим глазам. Присмотрелся, поморгал. Это было воистину Чудо Господне – второе пришествие! Катя Поливанова! Она шла к мне навстречу, красивая, улыбающаяся. Какие тут могут быть мысли о Крее? Кто такой Крей по сравнению с ней?
- Привет! – произнёс её нежный голос, - проходила мимо, дай, думаю, зайду, поболтаем. У меня сегодня занятий было немного.
Она была также красива, как и в прошлый раз. Даже нет, мне показалось, что ещё красивее. Гораздо красивее. Она улыбалась, и это было прекрасно. Улыбка на устах и лёгкие морщинки в уголках глаз, лучащихся жизнелюбием, несмотря на все жизненные перипетии, придавали ей большей красоты.
- Привет, Катюш, молодец, что зашла, – неподдельная радость распирала меня, - я даже и не думал, что когда-нибудь снова смогу тебя увидеть.
- Да, брось ты, - поскромничала она, - я смотрю, сегодня и без меня у тебя много посетителей.
- Есть такое дело, но посетители – посетителями, а ты - это ты. Кстати, хочешь, мы куда-нибудь сходим? Не поверишь, но я с удовольствием променял бы на тебя всех посетителей. Постой минутку.
Оставив Катю около окна, я помчался к Ливонису в другой конец длинного коридора, и, как обещал, долго не задержался.
- Пойдём, со вчерашнего дня я свободный человек, меня никто нигде не держит.
- Ты что, тоже развёлся? – рассмеялась Катя.
- Совсем нет, - я раскрыл перед ней дверь, пропуская вперёд. - Совсем нет… Точнее, - улыбнулся я, - женат я и не был, дело не в этом. Меня просто выгнали с работы.
- Неужели ты такой злостный нарушитель дисциплины, что тебя выгнали с работы? – Иронично заметила Поливанова. – А с виду не скажешь.
- Выходит, что злостный, - улыбнулся я, - ну да ладно о работе, Бог с ней, найду другую. Скажи лучше, куда пойдём?
- Предложи, ты же мужчина. Я, например, не прочь, просто прогуляться по воздуху.
- Отлично, я тоже любитель таких прогулок. Хочешь, поедем на Чистые пруды?
- Чистые пруды? Почему именно на Чистые пруды?
- Не знаю, мне просто нравится это место. Москва большая, а ездим чаще всего по одним и тем же маршрутам: из дома – на работу, с работы – домой. А там я давно не был.
- Я, признаться, тоже. Последний раз была там года три назад, перед спектаклем в «Современнике».
- Значит, Чистые пруды?
- Значит, Чистые, - согласилась Катя.
Мы ехали в многолюдном метро, наслаждаясь каждой минутой общения. Я и сам не заметил, как начал ухаживать за Катей, не просто ради приличия, как интеллигентный мужчина может поухаживать за женщиной, а как-то иначе, с большим чувством, что ли, с душевным трепетом. Давно со мной такого не случалось. Я готов был сдувать с неё пылинки, и она, кажется, отвечала взаимностью. Где же я, дурень, раньше был? Жил, жил, десять лет проучился в одном классе, и не замечал человека, а тут - бац и, как обухом по голове…
Оказавшись на Чистых прудах, мы долго бродили вдоль берегов небольшого мутного водоёма, не обращая внимания на городскую суету, недалёкие гул машин и звонки проезжающих трамваев, и, казалось, только этим и были счастливы. Непринуждённые разговоры о настоящем, душевные воспоминания школьного прошлого продолжались. Перед глазами изредка неназойливо блистала зелёная гладь воды, и тут вдруг меня словно кто-то тряхнул: блаженство прервалось, и на лице Кати я заметил странное напряжение. Вроде бы ни с того ни с сего она начала оглядываться по сторонам, как будто чего-то опасалась.- Что-то случилось?
- Нет, нет, - произнесла Катя, невольно выдержав небольшую паузу, - наверное, показалось.
Но я чувствовал, что что-то происходит. Через минуту её лицо снова сделалось напряжённым. Пытаясь понять, что может тревожить спутницу, я сам принялся вертеть головой, но в ту же секунду, она резко пресекла моё стремление:
- Тише, не крутись, мне кажется, за нами следят.
- Что за глупости? – не поверил я. - Кому мы с тобой нужны?
- Я прошу тебя, не крути головой, смотри на меня.
- О, это с удовольствием, - улыбнувшись, я подошёл к ней ближе.
- Я серьёзно. Сзади нас на лавке сидит человек, он идёт за нами от самой выставки.
Я всё-таки не выдержал и оглянулся. На лавке действительно сидел человек – в белой майке, такого же цвета кепке, надвинутой на глаза, с развёрнутой газетой в руках. Лица, прикрытого кепкой и газетой, видно не было. Он сидел к нам боком, и единственное, что я сумел разглядеть это небольшую татуировку на его левом плече. Татуировка была вроде бы обычной, ничего особенного, по крайней мере, собой не представляла – «парящий в облаках парашют», и, не трудно было предположить, что её носитель очевидно так или иначе когда-то был связан с парашютным спортом, или, например, служил в воздушно-десантных войсках.
- Да, что ты придумываешь, - я, как мог, старался разубедить Катю, - зачем он будет за нами следить? Мало ли, чего он ехал за нами? Может быть, ему тоже нужно было на Чистые пруды, свидание у него к примеру?
- Может быть и так, но слишком уж он подозрительный.
- Ну, хорошо, чтобы ты не переживала, хочешь, я подойду к нему, и спрошу, что он здесь делает и не следит ли он за нами?
- Думаю, не стоит, давай, мы лучше пойдём отсюда, и если он за нами не пойдёт, значит, я ошиблась.
- Ну, если тебе так будет спокойней, то давай. – я уступил Кате, и мы медленно направились в сторону метро.
Пройдя метров двести, мы,
