Исповедь перед Концом Света. 1972. Нарвские ворота. ГПБ. Дом политкаторжан. Девушка из спецхрана. Манифест. Кружок
Исповедь перед Концом Света
1972
Нарвские ворота. ГПБ. Дом политкаторжан. Девушка из спецхрана. Манифест. Кружок
Нарвские ворота
Итак, Новый год я встретил в доме на площади Стачек, у Нарвских ворот…
Всю стену этого дома украшало монументальное панно «Революция», с пролетарием, держащим Красное Знамя, и сценами вооружённого восстания…
Это был мой 1-й Новый год на «гражданке» после армии — и он был для меня, в значительной степени, как бы входом в «обычную жизнь», о которой я ещё знал так мало, входом в широкую молодёжную среду, о которой я тогда тоже знал ещё очень мало, входом, как мне казалось, в широкое поле огромных потенциальных социально-революционных возможностей…
И мне надо было срочно учиться знакомиться с девушками!..
Петя Ефимов наставлял меня, что как профессиональный разведчик, так и профессиональный революционер-конспиратор, может очень многого добиться через женщин. Надо научиться знакомиться с ними, научиться понимать их психологию и научиться влюблять их в себя. Если женщина в тебя влюбится — она сделает для тебя всё…
В тот Новый год в комнатке у чёрненькой Наташи Белкиной собрались рыженькая Вера Чернова (девушка Игоря), шатенка Валя, простая и скромная девушка, забегали, кажется, ненадолго, и ещё какие-то их подруги; а из парней были только я с Игорем Пасечником…
Все девчонки были привлекательные, симпатичные, даже красивые, хотя я тогда ещё и мало чего в этом понимал...
Пили какое-то дешёвое винище, курили «Опал» и «Варну» (для девушек у меня всегда были хорошие болгарские сигареты)…
После встречи самого Нового года — после торжественной полуночи — выходили на площадь у Нарвских ворот, где был общий пляс, под разное музыкальное сопровождение…
Это был первый Новый год, когда я помню оттепель — была плюсовая температура; и многие люди, в том числе и я, гуляли и танцевали на площади без верхней одежды…
Особенно радостно отплясывала Вера Чернова, в какой-то красивой белой распахнутой шубейке; и за ней потом крепко увязался какой-то пьяненький молодой курсантик, настолько она ему понравилась…
Вернулись потом все назад в комнату Наташи, продолжать праздновать; а этот курсантик — стал нам названивать в дверь и упорно спрашивать Веру. Сначала к нему выходила Наташа — потом вышел я (у Игорёхи уже «плохо вязалось лыко»)…
Выхожу, смотрю — а у парня действительно какой-то и робкий, и жалкий, и совершенно обалделый вид: настолько на него произвела впечатление Вера…
Я говорю этому курсантику:
«Слушай, приятель, оставь её в покое: сейчас выйдет мой друг — это его девушка — и у него 1-й разряд по боксу — тебе это надо?..»
Насчёт разряда по боксу я, конечно, приврал; но больше этот курсантик не звонил и не появлялся…
…
Танцевали под дешёвые, малоформатные, пластиковые пластинки. Неоднократно ставилась «Алёшкина любовь» (ВИА «Весёлые ребята») и другие подобные вещи из тогдашнего популярного репертуара…
С Наташей и Валей я, видимо, танцевал как-то очень скромно; и Игорёха, видя это, говорит Вере:
«Покажи ему, как танцуют современные девушки!»
Вера, уже в чувствительном подпитии, крепко обняла меня руками за шею, дав хорошо почувствовать и другие части своего тела…
Танцуем мы так; и я, тоже уже в довольно сильно нетрезвом виде, шепчу ей на ухо, многозначительно, пошлейшую фразу, из какого-то фильма:
«Не своди меня с ума!..»
Веру эта моя реплика очень развеселила и вдохновила — и она вообще на мне повисла, прижимаясь ко мне, как можно крепче, всем, чем только можно…
Сколько раз я потом удивлялся самому себе: до какой степени мало меня тогда интересовали девушки как чисто сексуальные объекты — я действительно думал лишь о том, насколько всё моё общение с ними может быть полезно в дальнейшем для дела революции!..
И непрерывно думал о том — как не потерять над собой контроль…
…
Игорёха под конец нашего веселья совершенно вырубился… Да и остальные, к утру, уже подустали…
Стали ложиться спать. Улеглись все в ряд, довольно тесно. Нашлось, и на что лечь, и чем укрыться…
Слева от меня лежала, на спине, Валя… Когда всё затихло — я полез правой рукой к ней на грудь — и стал пытаться расстегнуть пуговицы на её блузке… Валя точно не спала — но никак на это моё пошлейшее сексуальное поползновение, видимым и чувствительным образом, не реагировала…
Занимался я этим, кажется, довольно долго — но пуговицы решительно не поддавались. И я бросил эти дурацкие и идиотские попытки… Валя не двигалась — но что она не спала, я был уверен на сто процентов…
Опять-таки — хотя Валя мне и была симпатична — но думал я тогда, прежде всего, лишь о том: как научиться обращаться с женщинами. Допуская, при этом, в принципе, любой цинизм, если это будет целесообразно, если это будет нужно для дела…
И любой секс меня тогда интересовал, почти исключительно, только в одном плане: насколько это будет полезно в перспективе — для дела революции…
…
Не помню, как я отрубился…
Не помню, как мы все проснулись, встали, что делали, когда и как я тогда добрался, после этой новогодней пьянки, до дому, как лёг спать и как отсыпался; но помню — что было мне предельно хреново, как ещё никогда в жизни от спиртного, потому что ещё никогда я его столько не употреблял…
Помню, что долго и страшно мучаясь головой, желудком и общим состоянием, я думал, что если мне, крепкому парню, от этой выпивки так хреново — то каково же девчонкам?..
И к тому же, я прекрасно знал, что на женский организм (также и на женскую психику), и на детородную функцию, в частности, алкоголь влияет гораздо более разрушительно, чем на организм мужской с его соответствующими функциями…
И помню, как в каком-то, ещё пьяном, полубреду, я повторял, не то про себя, не то вслух:
«Девчонки, держитесь!.. Девчонки, держитесь!..»
Ей Богу — я относился к ним при этом, в этом своём полубреду, не просто с сочувствием и состраданием — а как к своим страдающим сёстрам, страдающим пролетаркам, и страдающим не от собственной дурости — а от всей мерзости нашего государственного капитализма, под вывеской социализма, от всего нашего поганого общественного строя, при котором простому рабочему человеку — только и остаётся, что бухать по праздникам…
Я потом навестил их, у Наташи, как только пришёл в себя, без Игорёхи. И я был рад, что все девчонки живы и здоровы, и мне рады, и на пьянку особо не жалуются…
Обнаружил у них английский роман «Любовь… Любовь?» Стэна Барстоу, и мне было интересно услышать, как они его обсуждают. Выпросил его у них почитать…
Действительно, вещь интересная; и я, читая, думал о том, как наши девчонки на этой книге учатся строить свои отношения с парнями, как у них эта книга играет роль почти что «учебника любви», пусть и на примере современной английской жизни…
Для меня эта книга тоже тогда, сразу после армии, была — чем-то вроде пособия по практической психологии…
…
В следующий раз (или, может, через раз) я застал дома у Наташи только Валю, которая предложила угостить меня обедом…
Говорит:
«Тут у Наташки есть какой-то супчик, задумчивый...»
«Задумчивый» — это было в их компании постоянное любимое выражение. У них и книжка была «задумчивая», и погода была «задумчивая», и я у них был молодой человек — интересный и «задумчивый»…
Игорёху, кстати, это их постоянное присловье раздражало…
Не помню, ели мы с ней тогда этот суп или нет; но помню, как я сводил Валю в ближайшую мороженицу, и помню, что ей это очень понравилось…
Удивляюсь себе тогдашнему, как мало я успел у них у всех разузнать: кто откуда приехал, где и как работают, где и как живут в своих общагах, где, быть может, учатся, или собираются учиться… Даже что ещё читают — тоже как-то мало успел поинтересоваться…
И как я без этого собирался вести у них революционную пропаганду?..
Впрочем, я довольно быстро почувствовал, что всю тему политики они совершенно не воспринимают. И не по глупости — а по какой-то своей естественной простоте и наивности…
Но какие-то мои общефилософские рассуждения — им, сколько помню, были интересны…
Просто — «разговоры о жизни», как ни мало я успел об их жизни узнать…
…
Больше я у этих девчонок, кажется, и не был, и никого их больше не видел… Игорёха потерял интерес к Вере. А у меня появилось уже множество новых знакомых, в том числе, и девчонок…
Лишь где-то месяца, кажется, через два-три, или около этого, я случайно встретил на овощебазе — где я был бригадиром полностью девичьей команды от своей Публичной библиотеки — Веру Чернову, с какой-то подругой. Она сказала, что с Игорем они расстались, потому что он ей постоянно врал (типичная жалоба всех его девчонок). Намекнула, что у Наташи Белкиной меня помнят…
Хорошие были девчонки…
И страшно подумать, спустя полвека с лишним, что, скорее всего, их уже нет в живых…
Я не успел сделать из них революционерок, и не успел обратить их ни в какую веру…
Помяни их, Господи, в Царствии Твоём!..
Публичная библиотека («Публичка»)
С первого же рабочего числа нового, 1972-го года, я приступил к своей первой после-армейской работе — в Публичной библиотеке (ГПБ)…
Тётушка Юры Андреева, Андреева Нина Фёдоровна (1919-1994), самоотверженный книголюб и библиограф, сотрудница, и близкая подруга, Марии Васильевны Машковой (с которой мне ещё предстояло познакомиться), как раз давно работа там, ещё в войну. Она была замечательным человеком, исключительно образованным; она одна, как я уже писал, воспитала Юру, брошенного матерью…
Я ведь мог тогда, после армии, устроиться на работу где угодно, где попало, даже каким-нибудь ночным грузчиком в винном магазине, как мне советовал Толик Коханский…
И именно ей — по её предложению — я обязан тем, что смог устроиться на работу в Публичную библиотеку; и не куда-нибудь — а в самый аристократический и элитный Отдел рукописей и редких книг!..
Я пришёл, перед самым Новым годом, вместе с ней в Отдел кадров. Нина Фёдоровна хотела меня устроить не то в Отдел каталогизации, не то в Отдел комплектования, где у неё уже была договорённость насчёт меня. Быть может, не самая интересная работа, но какой-то доступ к книгам, всё равно, был; а Нина Фёдоровна знала, что осенью я опять хочу поступать на философский…
И вдруг, совершенно неожиданно, выясняется, что человека на это место уже взяли. Я помню, в какой растерянности была Нина Фёдоровна…
И тут — молодая женщина в Отделе кадров вдруг и говорит:
«Постойте, а ведь, кажется, Александр Сергеевич искал себе человека!..»
Она звонит в Рукописный отдел — и мы с Ниной Фёдоровной (помню, как она облегчённо, и с надеждой, вздохнула) тут же идём туда…
Александр Сергеевич Мыльников (1929-2003) — историк-славист, книговед, этнограф и культуролог, и просто прекрасный человек, принял нас у себя тут же. После очень короткого собеседования — он принял меня к себе в отдел младшим библиотекарем…
Как мне повезло с таким начальником — лучшим начальником в моей жизни! Он был очень демократичен, в самом лучшем смысле слова, очень прост и радушен в общении, и все в нашем отделе его очень уважали и любили…
