Это удивительно: многие и многие религии говорят о круговороте перевоплощений, но никак не традиционные авраамические религии, в том числе и христианство. Признают реинкарнации индуизм, буддизм, даосизм, джайнизм, сикхизм, эскимосы, американские индейцы, аборигены Австралии и Океании, африканские традиции. Впрочем, и в авраамических религиях есть течения, признающие круговорот рождений и смертей — каббала, суфизм, гностицизм, эзотерическое христианство, теософия. Античные мудрецы — Сократ, Платон, Пифагор, Эмпедокл — тоже признавали инкарнации. И раннее христианство якобы стояло на этой точке зрения, но с критикой Оригена и его идеи предсуществования на Пятом Вселенском Соборе в 553 году об этом приказано было забыть. Если время от времени возникают снова такие предположения, то квалифицируются как ереси. Поэтому православному философу-интуитивисту прошедшего века Николаю Онуфриевичу Лосскому за его учение о перевопощении отказано считаться православным, хотя его сын, Владимир Лосский, тоже философ и богослов, вполне православный, ортодоксальный. Но чаще всего у православных к философам много вопросов, потому что философ не умещается в трафареты. И уж тем более пророк. Но вины православия здесь нет. Это природа. Не может семя, провозвестник будущего, удержаться на дереве.
Когда человек умирает, священники говорят: отошёл в вечность. Так в вечность или из вечности в вечность? Что по этому поводу гласит Божье слово?
Но прежде чем разобраться в Божьем слове, - а его несомненно изрекали Божии человеки, пророки, оно богодухновенно... я хотел бы привести и поэтическое слово. Потому что не на все вопросы отвечает Священное Писание, да и язык оригинала не всякий знает. И поэтические музы, как пророческие духи, такие же духовные сущности, хотя, возможно, иерархией, ранжиром пониже. Вот как пытается породнить, сблизить поэтов и пророков мистик и поэт из поэтов Низами Гянджави:
Все певцы — соловьи голубого престола, и с ними
Кто сравнится, скажи? Нет, они несравнимы с другими.
Трепеща в полыханьи огня размышлений, они
Сонму духов крылатых становятся часто сродни.
Стихотворные речи — возвышенной тайны завеса, -
Тень речений пророческих. Вникни! Полны они веса.
В том великом пространстве, где веет дыханье Творца,
Светлый путь для пророка, и далее — он для певца.
Есть два друга у Друга, чья светлая сущность едина,
Все слова — скорлупа, а слова этих двух — сердцевина.
(Сокровищница тайн).
Раньше за поэтическими откровениями я наносил визиты в библиотеки, теперь, с появлением интернета, достаточно ввести в поисковик браузера интересуемую тему или искомое слово, и с поэтического сайта слетают откровения — сортируй, отделяй жемчужины и отбрасывай мишуру! Вот ВРЕМЕНА ГОДА Петра Проскурина. Казалось бы, советский писатель и поэт, библейский анахронизм, но как он вписывается в Песнь песней Соломона!
Январь
Белый снег, голубые тени,
А в душе ни грусти, ни цели...
Промороженные ступени,
Показалось, чуть проскрипели...
И опять предвечерняя просинь,
И поленья трещат, сгорая.
Лишь вчера отзвенела осень,
В чутких красках лесов играя,
Лишь вчера ты с болью взглянула
На меня от последней двери,—
А в душе замирающим гулом
Чувство радости и потери...
Белый снег, сгущаются тени,
Как молитвы, застывшие ели...
Промороженные ступени,
Показалось, чуть заскрипели...
Февраль
Нет, никогда напрасно не жалей
Всех беспощадно солнцем опаленных...
Благослови исчезновенье кораблей,
Благослови бездомных и влюбленных.
Благослови в глаза сказавших — нет! —
Соприкоснувшись с подлостью всесильной.
Благослови исполнивших обет
Надеяться, до тишины могильной...
Благослови хранителя ключей
От всех пороков и страстей бездонных...
Благослови же и тоску ночей
Всех к одиночеству приговоренных...
Март
Опять, опять в мои приходишь сны
И, счастьем ожидания карая,
Вновь исчезаешь в отсветах луны
У самого мучительного края...
Ты вновь загадочна, прекрасна и чиста,
Как весть из необъятности Вселенной...
И верю вновь, что вечны и нетленны
Гармония, любовь и красота.
Кто ты?
Лишь на мгновенье задержись,
Дай прикоснуться к тайне лишь однажды —
Ведь ты же знаешь, угасает жизнь
От вызванной тобою жажды.
Уходишь ты, и я опять один,
И та, другая и земная, рядом
Со мною среди жизненных теснин
Мне одиночество прощает взглядом.
И я высоким именем твоим
Клянусь забыть таинственные дали,—
Ведь даже голос страсти одолим,
Коль вечным ожиданием карали...
Но нет, не верь в нелепые слова!
Нет ничего мучительней боязни,
Что ты забудешь о своих правах
И не придешь для повторенья казни...
Ты вновь загадочна, желанна и чиста,
Как луч из неизвестности Вселенной...
И верю, верю — вечны и нетленны
Гармония, добро и красота.
Апрель
Был прав творец, навек определив
Границы тьмы и горизонты света,
Для океана — громовой прилив,
Для человека — таинство расцвета.
Час юности — сверкающий поток
С изменчивыми в беге берегами,
Огнем зари охваченный восток,
Томимый древними, как вечность, с нами.
Бег юности стремителен и чист,
С особыми, высокими правами —
Ведь это совершенно белый лист
С непроступившими деяний письменами...
Какая же ей участь суждена?
Какие выжжены в ней будут строки?
Иль исчерпать страдание до дна,
Иль повторить отцовские пороки?
Не угадать огней, то глубина, то мель —
Пора нерассуждающей отваги...
Благослови неведомого цель
И чистый лист нетронутой бумаги!
Май
Я не пришел к тебе, иная сила
Безумным светом сердце озаря,
Меня в чужие дали уводила
За самые последние моря.
За самые окраинные земли,
Где жизнь теряет все свои права,
Где время в чаще первородства дремлет,
Вобрав в себя и завтра и вчера...
Да, я взглянул в запретные пределы,
И боль освобождения прожгла
И душу мне, и трепетное тело —
Вместилище и радости и зла.
Я был один во мраке, без движенья,
Но о тебе мелькнула в сердце мысль,
Как первый слабый проблеск возрожденья, Благословенье на добро и жизнь.
И в беспощадном знаке отрицанья
Теперь простая истина видна —
Всю красоту и сложность мирозданья
В себе, как вечность, носишь ты одна.
И разум мой, изнемогая, тонет
В каком-то изнуряющем бреду —
Пусть мне не ощутить твоих ладоней,
Но я иду к тебе, иду, иду!
Июнь
Языческий солнцеворот души
Любых страстей и выше и безмерней —
Сошлись в полдневной, тягостной глуши
Свет утренний и свет вечерний.
Высок и неподсуден полдень твой
С его мгновенными, как вихрь, громами,
С бесстыдной и размашистой игрой
И по-мужски тяжелыми правами,
С его любовью, как угарный стон
В опустошительном порыве наслажденья
И как последний в жизни перегон,
С мучительною ревностью владенья
И в череде его высоких дел
Не осуди измен его нелепость...
Прости его за царственный удел —
За счастья и любви святую слепость.
За жадность чувств его не осуди
Среди полдневных, непролазных терний...
Ведь все ясней и ближе впереди
Неумолимый свет вечерний.
Июль
И таинство угасшего огня,
И медленная поступь постоянства
Волнуют нас, тревожа и маня
В иные, необжитые пространства.
Нас полдень знойной силой одарил
И бешено летящими годами,
А неистраченное буйство сил
Уравновесил зрелыми плодами,
И, времени признав слепую власть,
Мы часто притворяемся умело,
Но вновь нерассуждающая страсть
Бушует в нас у самого предела.
Так дуб столетний до глухих корней
Вдруг ощутит желанье потрясений,
Едва лишь зов загадочный морей
Прольется с неба в щедрости весенней...
Но гаснет зов, и далеко моря,
И вновь мы ждем волнующие вести,
И, запоздалым пламенем горя,
По-прежнему стоим на старом месте.
Стоим мы с нерастраченной душой.
И подвиг этот безнадежно вечен...
Как хорошо, что этот мир скупой
Проклятием бессмертья не отмечен!
Август
Как бесконечно тяжек зов вершин
С их тайной, вечно скрытой облаками!
Зачем же ты на этот зов спешишь
С обугленными жаждою губами?
Ты, вероятно, самому себе
Назначил там последнее свиданье...
Но разве в этой тягостной борьбе
Постичь возможно истину страданья?
Неразнимаемой цепи закон
Есть формула и твоего продленья —
Все дальше освещают тьму времен
Последующие за тобою звенья.
Вчера, когда сошлись на миг века,
Как говорится, волей Божьей
Явился тот, кому ты для рывка
Вперед и выше станешь лишь подножьем.
И ты, услышав яростный толчок,
Вновь ощутишь безумье одиночества
И проклянешь убийственный порок —
Всю ложь и все бессилие пророчества!
Как бесконечно тяжек зов вершин!
Но кто когда сумел остановиться,
И кто на том пути не поспешил
Перешагнуть последние границы...
Сентябрь
Когда горят осиновые рощи
Неистовым огнем самосожженья,
Становится понятнее и проще
Круговорот извечного движенья.
Кружится лист осиновый, кружится —
Нет в мире беспощаднее закона.
Но никогда душою не напиться
Осеннего серебряного звона.
Стоишь ты на великом перепутье,
Осенняя в душе клубится даль...
Какой же новой обернется сутью
Твоя неутоленная печаль?
Ты молишься и жаждешь, жаждешь чуда,
Забыв, кто ты и где твой ныне дом,
Что был уже Христос и был Иуда,
Что чудо это все — в тебе самом.
Распались царства и законы Нила,
Сквозь мрак иная выбилась струя,
Твое лицо, как тайна, проступило
На вечном, грозном поле бытия.
Всего лишь миг? А что такое вечность?
Огонь, огонь в начале и в конце!
Природы гениальная беспечность
Вдруг надломилась на твоем лице.
Октябрь
Все медленней и тяжелее бег.
Рывок — и сердце навсегда откажет...
А за спиною все слышнее смех
Десятой, предпоследней стражи.
Скорей, и ты успеешь на паром
И вновь увидишь паруса надежды,
И в сердце прогремит весенний гром,
С души срывая ветхие одежды,
И синий, беспредельный океан
Вновь ошалело хлынет в душу.
И ты забудешь, как ночной обман,
Навеки исчезающую сушу.
Скорее вдаль, в простор без всяких вех
Твой путь удача и судьба укажут!
Но за спиною вновь угрюмый смех
Десятой, предпоследней стражи...
Ноябрь
Дай мне, творец, у края стать
С прощающей себя улыбкой
И помоги не признавать,
Всего прошедшего ошибкой,
Дай первородной тьме в глаза
Взглянуть хотя бы на мгновенье.
Дай слабости не показать
Перед лицом исчезновенья,
Дай мне до самого конца,
Единоборствуя с собою,
Остаться с факелом гонца,
Горящим над кромешной мглою...
Декабрь
Я ничего не знаю о себе —
Кто я на этом свете и откуда...
И лишь в твоих глазах, в твоей судьбе
Явилось объяснение, как чудо.
Не знаю, сколько лет и сколько зим
Искали мы во тьме свое начало,
И свет в душе теперь неугасим
До самого последнего причала.
Угаснут звезды, завершив свой путь,
Но мы в пустыне вечной мирозданья
Давай назначим вновь когда-нибудь
Пусть самое короткое свиданье.
Спешить мы будем миллионы лет
На эту предначертанную встречу,
И будет наш еле заметный след
Во тьме росою новых звезд отмечен.
Я ничего не знаю о тебе –
Кто ты на этом свете и откуда…
Но присягаю я своей судьбе –
За нашей встречей праздничное чудо.
Да не смущает читателя лирическая жажда поэта - ОНА! В Песне песней тоже Он и Она, нарцисс Саронский и пленившая его Суламита - это магнитики любви суфия и возлюбленной, мотылька и огненности, церкви и Христа, солнышка и крутящихся возле него орбит стайки влюблённых спутников. Так есть ли финал этой любви? Как показывает число двенадцать,
