год, - усмехнулась девчонка.
«Везёт тебе, а мне на них зарабатывать».
- Как там твои родители, жарко в Дубае? – продолжил диалог мальчик, после некоторой заминки.
- В Дубае всегда жарко! Да не знаю, опять толком не пообщалась с ними. Они лишь на час заехали. Познакомились с моим парнем и.... улетели, как будто и года не прошло.
- Понятно, я....
- Дети!!! – выкрикнула, неожиданно вошедшая в квадратных очках учительница. – Я пришла, меня нет! Открывайте пятый параграф и читайте про реформы Ивана Грозного! За десять минут до конца урока напишем тест. Меня не трогайте! Кто будет орать, пойдёт чинить проводку к физруку.
- Ладно! Давай писать, а то, как прошлый раз, - прошептала девочка и, отвернувшись от него, вооружилась ручкой Паркер.
В прошлый раз, подобно этому случаю, им было велено законспектировать про то, что называют Киевской Русью, но потеряв интерес к учёбе, большинство попросту ничего не сделало. В итоге, казнь в виде одинокого лебедя на полях дневника и строгая пометка для родителей. Пусть дети знают, что красный цвет чернил, ручки советского учителя, будет пристально следить за их успеваемостью, как КГБ следило за дипломатами.
Педагог нервно исписывал один листок за другим, видимо протоколируя ход вымышленного урока для очередной отчетности.
«Мне не понять, увы», - подумал он, глядя на сидевшую впереди одноклассницу.
Дрожащей от счастья рукой, мальчик бережно перелистывал страницы, боясь помять белый лист бумаги. В каждой дворцовой интриге учебника, он непременно видел что-то таинственное и воодушевляющее, а в каждой войне за новые земли – необыкновенную романтику и одиноко ждущую солдата барышню.
«Быть стрельцом, уходящим в поход и смотреть, как она роняет одну слезу за другой – трогательная история!», - думал он, представляя, как марширует в строе, запевая Марусю.
Урок на удивление многих продлился меньше, чем тысяча лет и сна уже не было ни в одном глазу. После звонка, парень, заботливо опустил ладонь на плечо спасительницы и ещё раз поблагодарил за учебник, а она кокетливо улыбнулась ему в ответ. И, этот момент, пожалуй, станет последним, в котором сладкая нега блеска её пухлых губ так позитивно повлияла на его производительность в течение всего дня.
От звонка до звонка уроки мелькали незатейливо и задорно. Вся математика, например, прошла в поисках голевой ручки одного недоверчивого зазнайки, который предпочитал сидеть один и постоянно был чем-то недоволен. В итоге, оказалось, что все чернила вытекли ему в сумку. На физике были опыты с эбонитовой палочкой, где учитель весь урок пытался доказать величие силы трения и поступательными движениями... ну вы поняли. А литература напомнила о прежней плеяде сказочников, из которой класс вспомнил лишь братьев Гримм, и то, потому что они были немцами. На последней перемене, оставив свои заботы где-то на задворках тёмной вселенной, влюблённый и довольный жизнью мальчик, вместе со своими приятелями, спустился вниз, чтобы отправиться в желанную всеми - школьную столовую.
- Эй! отдайте сумку! Я отцу скажу, он вас к стене пришьёт гопота штопаная!!! – вдруг прокричал на заднем дворе школы, отбивающийся от разъярённых подростков, юноша. В его глазах отражались и страх, и ненависть одновременно. Минутка инстинктивной манипуляции адреналина над животными рефлексами начинала перерастать в естественный отбор в кругу собравшихся индивидов.
- Смотри, а это не Полькин ли парень его по лицу молотит? – шепнул кто-то на ухо, витавшему в облаках пареньку, вновь и вновь вспоминавшему тот самый учебник по истории.
С конца первого урока, прошло ещё три, но в чувства романтика привела именно эта фраза, ведь до неё, он словно пьяный блукал из одного класса в другой, смутно осознавая реальность этого мира. А сейчас, они остановились в застеклённом коридоре, на первом этаже, и этот коридор стал новым эпизодом после вековой летаргии, вызванной феромонами. Он был поделён на несколько отсеков, которые было принято называть окнами. Крепились стёкла окон на огромных деревянных рамах, уходящих высоко, к потолку.
- Да точно он, я ж вам сказал, что Чизаров зря себе такие часы прикупил, - вставил кто-то третий.
- Да при чём тут часы, если этот дебил просто завидует ему?! - продолжил второй, - указывая на одного из нападавших.
Стоя лицом к огромному стеклу, мальчик нервно наблюдал, как трое избивали его одноклассника на школьном дворе, и один из них был ему несколько знаком. Он был Её парнем. Её пар-нем....
Чизаров же, которого сейчас валяли в грязи, с первого класса произвёл впечатление очень обеспеченного ребёнка, имевшего сразу всё то, что остальные получали в лучшем случае только через год. Тамогочи, Тетрис, Sony Paystation, Smsung C100, новые шмотки, запах свежего парфюма и те часы, которые стали последней каплей для «рабочего класса». Его не любили многие и словно коршуны налетали на бедолагу, каждый день пинали его, ожидая услышать что-нибудь в ответ, чтобы подкрепить свои действия оправданием. А он безвольно терпел и искренне верил, что уже совсем скоро прозвенит самый последний звонок, и он навсегда забудет лица этих дегенератов.
Отражающееся в стекле, лицо смотревшего на драку мальчишки, пронзило молниеносным ударом чувства несправедливости.
- Нет, Глеб, даже не думай туда соваться! - остерегали парня приятели, за его спиной. – Их там трое, понимаешь? Трое! И нам всем нравится твой ровный нос! Да ты же знаешь, что Санёк здесь решает, пора бы привыкнуть к этому за шесть-то лет! Пошли, поедим лучше!
«Решать в нашем возрасте стоит лишь математику, остальное оставьте за президентом», - подумал смотревший.
К моменту, когда выбежавшие на задний двор учителя силой стали растаскивать вконец обезумевших садистов, Глеб всё же решил рискнуть и выйти.
- Как эта дверь открывается? – спросил он, дёргая за ручку одного из отсеков коридора.
- Не надо Глеб! Они там, ты тут... всё в порядке, - напугано твердили приятели.
- Да не дергай ты, она запечатана в этой дурацкой раме. Если не хочешь разбить стекло своим телом, придётся тебе обходить через центральный! – выкрикнул кто-то из-за спины.
Так он и поступил. Недолго думая, мальчишка выбежал на улицу и ринулся к лежавшему на вспаханной траве, однокласснику. Добежав, он увидел, как плакала подоспевшая Полина, вцепившаяся в Сашу и, старавшаяся всеми силами убедить его уйти. Ошеломлённые учителя держали буйных старшеклассников, обещавших отрезать Чизарову яйца, если он завтра прилюдно не попросит у них прощения за свою дерзость.
Глеб присел рядом с избитым мальчишкой и помог ему подняться.
- Как ты Макс? - спросил он у него.
- Как видишь не очень. Мне тут кажись бровь разбили. А что я могу? У них разряды... Для них же... милее тёмной подворотни будет разве что, заброшенный подвал или ночная тусовка в чьём-нибудь подъезде. Своя жизнь среди дегенератов. Хотя не все из них голодранцы. Этот Саша, мать его, далеко не в трущобах вырос. Однако, скотина, такой же жестокий, как и эти упыри бритые, что вьются вокруг него. – улыбаясь ответил Чизаров.
- Разряды говоришь? – Глеб мстительно посмотрел на обидчика, прижавшего к своей груди ту самую Полину, которая буквально несколько часов назад была для него единственным обожествлённым существом на этой грешной земле.
«Её слёзы... Она как будто умоляет время остановиться. Она так любит того, кто мог навсегда покалечить нашего одноклассника. И, она боится... Но не за бредившего от шока Максима и не за меня... она боится за того, кто секунду назад был готов убить... за это ничтожество, прожигающее свою жизнь в алкоголе и сигаретах. Да он попросту не видел, чем все они заканчивают! Она так ошибается в нём. Лучше бы не было у неё этого чёртового учебника!», - думал Глеб, глядя на плачущую девушку.
Через пятнадцать минут приехала белая карета с красным крестом и в этой карете, Глеб видел лишь гримасы боли и страданий, вырубленные в его сознании за годы жизни на родной улице.
К тому моменту, на площадке и внутри застеклённого этажа почти уже никого не было. Лишь любопытная секретарша вышла поглазеть на следы преступления, лениво помешивая горячий кофе. Двое учителей пытались внятно рассказать о случившемся медбрату, а Глеб... Глеб сидел на холодных бетонных ступеньках вместе с жертвой революции. Побитому и униженному предложили поехать в больницу, чтобы пройти обследование, но тот гордо отказался, ссылаясь на дела дома. Хотя он попросту испугался, реакции его матери, внезапно узнающей, что её сын в приёмном отделении с разбитым носом, старается сплюнуть отколотый кусок зуба в унитаз. И в какой-то степени, сидевший рядом с ним, разделил его решение и вызвался проводить Чизарова до дома.
- Ты же ведь знаешь Глеб, они и завтра будут бить меня, - промямлил, хромающий спутник.
- Я знаю, наш класс... мы все такие трусы, что ни разу так и не смогли постоять за тебя. Но в этот раз, в этот раз эти ребята перегнули палку, знаешь ли! Что же им было нужно?
- Он сказал, чтобы я снял эти ролексы. Ролексы, которые мне подарила сестра. Она же сейчас в Штатах стажируется, ты вроде как слышал. Пустой взгляд Максима приобрёл некоторый оттенок скорби, уповающий на чудо.
- Дерьмо твои дела, но не всё так безнадёжно, если это можно смыть. Мне надоело каждый день быть ни при чём. Если у остальных между ног постоянно что-то сжимается, то я устал смотреть на этот фанатизм. Завтра я пойду с тобой! – уверенно сказал Глеб.
- К ним? Ты с ума сошёл? Ты видел, что они со мной сделали? Их даже на школьный учёт ставили, но им плевать! – ошеломлённо проговорил побитый, добавив после, - Хотя с каких это пор школьный или милицейский учёт стал помогать этим убогим?!
- Ну да. Куртка у меня старая, штаны тоже, поэтому... я не против разделить твои синяки и ссадины.
- Я против, Глеб! Я не хочу втягивать тебя в этот клубок неприятностей! Они же конченые! Мой отец их на место поставит, если я скажу. Но понимаешь, какая штука, я не хочу быть ещё большим убожеством, чем сейчас. Поэтому и молчу.
- Твой отец когда-нибудь умрёт, и может получиться так, что на место будут указывать тебе! Завтра, мы выйдем вместе, даже если я стану похож на тебя!
Максим лишь нервно покачал головой и, смирившись с решением своего старого знакомого, продолжил путь.
Минут через двадцать, за углом большого театра, пестрящего расклеенными афишами различных трупп, показался Щербатый дом, оставшийся городу в наследство от Великой Отечественной войны. Он означал, что ровно через два уличных пролёта, стоит элитная высотка Максима, которую он был бы рад видеть, как никогда до этого. У её подъезда, помимо блестевших лакированных лавочек, стоял большой тенистый дуб, добродушно накрывающий своей пышной кроной вымытую шампунем, тротуарную плитку.
- Ты зайдёшь? – спросил у Глеба Максим.
- Нет, у меня мать... ну ты в курсе, - нехотя ответил Глеб.
- Ладно, а ты всё же подумай над своим предложением. Оно того не стоит, - проговорил побитый одноклассник и протянул Глебу руку.
- Стоит, стоит, - уверенно добавил Глеб и осмотрел молчаливые иномарки, которые он мог видеть прежде, лишь по телевизору.
Мысль. Рушит небрежно, а после терзает и на душе становится ещё отвратительней. Где-то в глубинах своих, втайне от здравого смысла, он подозревал, что пойдёт туда завтра ни
