меня гость прилег умирать. Согласилась и гостья остаться на ночь.
Я застелил постель на полу. Как размещаться?
Саше недужится – ему диван. Мария, поломавшись для вида, с достоинством герцогини Шеврез легла к своему Атосу. Ну, а я как собака на полу. Хотя той проще - она ведь не знает, кто она есть.
Господи, вот была ночь!
То, что я пережил, сильно обогатило мои представления о жизни и людях.
Сначала мне хотелось поскорее уснуть. Я даже пытался себя усыпить силою внушения – мне хочется спать… спать… вот веки становятся тяжелыми как свинец… они опускаются… закрываю глаза… мне хочется спать… спать…
Потом умереть. Было несколько попыток суицида через задержку дыхания – терпел, сколько мог, но удушить себя не смог.
Сначала с дивана раздавались шепотки, охи, ахи, чмоки поцелуев.
Раз Мария громко сказала:
- Могла бы не сомневаться, что придется расплачиваться таким способом.
И его голос тоже услышал:
- Начнем! Поняла?
И мне захотелось сказать: «Эй, на диване - держу пари, что я не умер еще и не уснул даже». Но промолчал.
В любви, как и дружбе, всегда наступает пора сведения счетов, говорил Бернард Шоу. Мне видимо выпала роль свидетеля подобного акта возмездия.
Начались ритмичные вздохи дивана под тяжестью двух беспокойных тел.
Господи! Я даже представить себе не мог, что секс бывает так отвратителен, когда ты в нем не участвуешь. Ужасно! Просто, ужасно гадко! Изо всех сил сдерживая желание заорать на любовников, выгнать их вон, затыкал себе уши. Не помогало – вибрация дивана передавалась полу. Меня самого сотрясала нервная дрожь.
Злость одолевала - стала обширной, черной и гадкой. Вот она уже не вмещается в моем теле, сердце, душе. Она рвется наружу диким воем, и не желает признавать никаких рамок приличия.
Наверное, это уже гнев.
Нет, я был не в гневе – я был в такой яростной ярости, что оставалось только диву даваться, отчего это я не ору: «Убирайтесь, сволочи! Убирайтесь отсюда, гады! Убирайтесь - видеть вас не желаю!»
Хотелось сбежать из своей комнаты, просочившись в половую щель, как вдруг подумалось, что должен, во что бы то ни стало, погодить. Погодить - дождаться, когда эти сволочи кончат, и спросить: удобно ли было на моем диване? будут ли еще секс-визиты? не надо ли свечек на будущее закупить? Я не буду ругаться-ворчать - только спрошу и сразу уйду. Я заслужил это право – потому что каждому страстотерпцу полагается награда, которая бы подсластила первобытную дикость полового акта.
Будем ждать!
Но как тяжело! Казалось, конца этим кошмарам не будет. Я даже в расстройстве вспомнить не мог – завтра день рабочий или выходной? Мозг настойчиво искал ответы на вопросы – что происходит? как к этому следует относиться? Лежать, молчать, ждать – и посмотреть, как эти голубки себя завтра утром поведут? Но вот-вот наступит оргазм, и эти уроды станут орать как бабуины в брачный период.
Оргазм не спешил – Мария периодически издавала не то всхлип, не то стон; Александр сопел и пыхтел.
Выкипала злость на бесцеремонность гостей. Как они могли так далеко зайти? Нагло явились незваными в дом, вербонули участвовать в воровстве, а на десерт устроили перепихон на моем диване и в моем присутствии - будто я для них пустое место. Они считают себя небожителями? Ну, уж нет! Пора спустить их на грешную землю и указать на порог – а вон Бог!
Но решиться не смог.
В конце концов, нахлобучил подушку на голову, чтобы отгородиться от отвратительных звуков, и впал в беспокойный сон – бегство в иллюзию от кошмара реальности.
Утро началось с рыжих волос на голых ногах бригадира: они мелькнули над моим лицом, и потом я увидел Сашу в трусах – он прошелся по комнате, попил из графина. Увидев открытыми мои глаза, хрипло сказал:
- Надо бы похмелиться. Сгоняешь?
Извлек деньги из кармана своей одежды, положил на край стола.
Я не сумел с собой совладать и нервно расхохотался. Вероятно, испытал облегчение, оттого что путь к отступлению теперь был свободен. Вернее на работу – вспомнил, что день таки не выходной. Быстренько оделся, взглянул на голубчиков – Мария лежала, укрывшись одеялом с головой, бригадир подсел к ней.
- Когда вернусь, духу чтоб вашего здесь не было, и в жизни моей ….
Вышел и хлопнул дверью.
Кажется, это называется дежавю – нечто подобное было здесь год назад.
Марии проще выполнить мой наказ – работа ее на участке закончилась: заказ освоен, свои знания она передала рядовым контролершам, и теперь они принимали изделия.
Бригадиру сложнее – он приходил на работу, варил алюминий в своей коморке, со мной не общался.
Но нашлись другие, захотевшие это сделать.
Однажды вечером в обществе вахтерши общежития меня дождалась импозантная женщина.
- Гражданин Агарков? – поднялась навстречу, рассматривая меня с головы до ног откровенно хамским взглядом, как мне показалось.
Я кивнул.
- Мне надо с вами поговорить.
Учтивым жестом пригласил следовать в мою комнату.
- Нет-нет, на улице будет удобнее.
Импозанка оказалась мастачкой на сюрпризы совсем не лучшего свойства – у подъезда она обвинила меня… в сводничестве! И зашлась таким отборным матом, что дыхание у меня прихватило, и пот прошиб. Гражданка-импозанка никого не стеснялась, применяя непечатные выражения: плевать ей было на всяких прохожих - детей, стариков. Нужно объяснить доходчиво, кто я такой, она и объясняла, как умела.
Некоторое время рассматривал ставшее отвратительным лицо незваной гостьи, даже посмел заглянуть в змеиные ее глаза - попытался, как-то понять, что же ей надо, но ужаснулся тому, что увидел, и быстро отвел взгляд.
Диагноз был следующим - это заболевание не лечится.
Оказывается, она – Саши-бугра жена, и не простая наседка, а председатель Ленинского районного суда. Такие дела! Орала, как заведенная – Саша с Машей у меня были, водку пили, вместе спали. Они – мол, жертвы, а я сводник, сдающий комнату для тайных свиданий. Мои действия подпадают под статью уголовного кодекса…. И скоро буду я в местах весьма отдаленных.
- Да вы с ума сошли! – попытался протестовать и еле удержался, чтобы себе под ноги не сплюнуть: ну, до того ситуация идиотская, а их честь бранчлива!
Она еще добавила про голову, которую готова дать на отсечение. Потом удалилась, всем своим видом старательно демонстрируя возмущение. И щеки рдели как помидоры.
Второе испытание преподнесла мамашка нашего бригадира – тоже удостоившая визитом. Она была низенькая, опрятная, с седыми волосами – типичная учительница-пенсионерка. Поставила на меня выцветшие глаза и зачастила. По ее версии я – растлитель и соблазнитель, сбиваю Сашеньку с пути истинного: спаиваю, разлучаю с женой и детьми, любящей мамой. Она не грозилась, а плакала и просила оставить сынулю ее в покое….
Нет смысла пересказывать ерунду, отмечу лишь чувства - есть же на свете такие люди, у которых ржавые диванные пружины вместо души!
Заикнулся, так, на всякий случай, из вежливости и чтоб не молчать – мол, Саша уже взрослый мальчик и способен самостоятельно кое-что решать.
Сколько хамства было в этих двух взрослых тетках, сколько ненужной, отвратительной фальши! Дай им волю, они погоняли бы меня вокруг общаги - брызгая слюной, колотили бы по горбу, царапали лицо, рвали волосы и ругали, на чем свет стоит, совсем не церемонясь в выражениях. Впрочем, последнее таки было.
Они шибко любили своего Сашеньку и поэтому ненавидели меня - как люто ненавидели, должно быть, каждого, на кого их милое божество обращал внимание свое.
Все это каждым нервом чувствовал.
Тьфу, жабы противные!
Когда мама Саши ушла, я задумался - на меня нахлынуло форменное половодье полезных мыслей.
С одной стороны неплохо быть любимчиком баб, но с другой стороны – столько бед от этих забот, спаси Аллах!
Последнее время я слишком заигрался в Пинкертона и не знал, как мне быть дальше. Все мои действия сводились к поступкам, в которых было логики мало. Хотя покривил душой - в голове таки пара интересных идей. Нужно только обдумать, как правильно их использовать.
Едва задумался, и тут же на ум пришла мысль, как мне красавчика нашего опустить. Про себя воскликнул даже: «Анатолий! Ты гений!»
Этот и следующий день, домысливая детали, чувствовал себя ребенком, которому, наконец, подарили долгожданную игрушку.
Бригадир попытался ее отнять, нарушив обет молчания:
- Ты подумал над моим предложением? Будешь с нами работать?
- Да и нет.
- Как понять? - аж голос его подсел от догадки.
- Да – подумал, нет – воровать не буду и вам не дам. Есть вещи, которые никогда делать не буду и никому в своей команде «добро» не дам. Да-да! Если я вам позволю здесь воровать, меня перестанет уважать даже собственная фотография.
С садистским каким-то удовлетворением отметил, как дернулась шея у бригадира, и окаменело красивое лицо. А крепкая грудь в это время часто вздымалась, в бессильном гневе выталкивая отработанный кислород.
Сварочный ублюдок!
Хотя мог бы и не дразнить гусей – все равно скоро слиняю отсюда. Но вот так не хотелось. Я принял решение, и юлить не собирался. Потому что сам выбрал такой путь – сам, и никто больше мне не помеха.
- Тогда ходи и оглядывайся, - мрачно посоветовал бригадир.
- С молотком буду ходить.
- Не поможет.
- Как повезет.
Я так и думал: возьму молоток в руки, и буду ходить с ним по участку – для демонстрации. А вечером, домой уходя, суну под куртку.
Не успел….
Приходит на участок контрольный мастер Мария с бледным и злым лицом - мимо своих контролерш ко мне:
- Нам надо поговорить.
Чувство возникло, будто объелся я белены. Хотя признаюсь – ни разу не пробовал.
- Говори.
- Трепло собачье! – ее голос звенел от гнева. – Я тебе этого никогда не прощу. Так и знай!
Она треснула меня по щеке ладонью, повернулась и ушла восвояси.
- Что с ней стряслось? – спросил Рустэм.
- Гастрит обострился.
Саша выскочил из своей кабинки как в жопу укушенный:
- Послушай, мастер…
Перебил, негодуя:
- Нет, это ты послушай меня – маленький маменькин негодяй! Во-первых, я хочу сказать, что еще никогда в жизни не был так зол. И знаешь, что больше всего разозлило? Не то, что ты приходишь незваным и ведешь себя хамом в чужой квартире. Не то, что сплетничаешь про своих баб, сваливая на других – твое дело….
Бригадир Саша, лицо которого вдруг на секунду стало по-мальчишески растерянным, вновь по-взрослому осатанел.
- Что же тогда? – он весь напрягся и сверлил глазами меня.
- Твоя уверенность, что тебе все дозволено. Ты и на участке ведешь себя так, словно я для тебя пустое место.
- Нет, это раньше я думал, что ты пустое место, - сказал он, с трудом протискивая слова сквозь стиснутые зубы. – Теперь вижу – изрядно насрато!
Рустэм прикрыл бригадира телом и начал теснить его в кабину:
- Ну, все, хватит вам – успокойтесь. Мне кажется, вы давно вышли из возраста разборок за углом школы.
А я и не собирался продолжать свару – с участка прямиком направился к начальнику цеха, про себя бормоча: «Я тебе покажу, кто в доме хозяин! Я с тобой поквитаюсь! Куча дерьма наносит ответный удар! А? Не захлебнись, бригадир!»
На моем лице сияла улыбка от уха до уха.
Начальнику цеха мое предложение пришлось не по вкусу.
- Тебе чего спокойно-то не живется? Вечно ищешь себе проблемы.
Мне расхотелось быть дипломатом – все равно скоро дембель! – и я
