А берег дуновенный и пустой... Главы 3, 4Геннадий Хлобустин
Глава третья
- Ну, ты и клуша, - сказал я с лёгкой укоризной и прикрыл за собой разболтанную входную дверь на скрипучей пружине. – «Потом слезает, и снова пьют»… Ты видела, какие классные слайды, шедевры!
- Я и не спорю, - сконфуженно призналась Таня, отерев ладошкой о мой рукав. - Стала бы я тебя к нему приводить… Значит, ты доволен?
- Ясный Павлик, - сказал я. – Не то слово.
- Ты заметил, что он тебя узнал? Я ведь ему о тебе рассказывала. Когда в прошлый раз у него была.
- Эх ты, - я нежно потрепал её распушенный локон. – Какой же он порнограф, там одна эротика и то какая-то… простодушная.
- Девчонки говорили, у него и порнослайды есть.
- Но ты же не видела?
- Не видела.
- А говоришь.
Она тут же выпустила мою руку и, быстро зайдя спереди, стала в позу «инженю драматик».
- Нет, вы только посмотрите на него! Я договорилась, организовала,
его сюда привела, вахлака, а он ещё на меня и наезжает! Хороши дела, - обиделась девушка, уже не на шутку.
- Ну вот, - засмеялся я, - графья, а изъясняемся, как ломовые извозчики.
- Не одному же тебе, - улыбнулась Таня задиристо и снова взяла за руку. – Пойдём скорей, а то метро закроют.
Я подсветил циферблат часов.
- Нюхх-хин кот и куклик! Мы, что же, выходит, у него четыре часа
просидели?
- А ты и не заметил.
А я, действительно, не заметил.
В семь вечера встретились с ней на выходе из метро «Красносельская», добирались из разных концов Москвы. Она прямо из института, я – из общаги своей. В октябре темнеет рано, но шумная стайка людей, не спешащих никуда, внимание привлекает. Силуэты в сумраке были смутны, по заливистым голосам и бойкому говору в основном молодые девчонки, Танины ровесницы. Почти все с набитыми полиэтиленовыми пакетами; под ручками жёваными смазано – нашлёпки иностранных торговых фирм.
Собралось нас уже человек пятнадцать. Непринуждённо гомоня, свыкаясь друг с другом и к тому, что да, какое-то время придётся побыть вместе, мы перезнакомились наскоро, но без суеты. Остря как-то уж слишком наигранно, наконец, прошли часть квартала и свернули в какой-то узкий дремучий рукав. Дома тут угадывались повсюду присаженные, грязно-жёлтые.
Дверь открыл мужчина моложавый, крепко сбитый. Спортивного телосложения. Лет 45-ти. Взгляд пронзительный, вдумчивый, стрижен коротко, шатен. Красивый овал лица, тонкие сжатые губы – такие женщинам нравятся весьма. Одет просто. В прихожей мне показалось – чересчур. Как беспризорник.
Пропустив Таню вперёд, я втиснулся последним.
- А вы, наверное, и есть Саша? – спросил он учтиво.
Я, как конь, затоптался на месте.
- Да, - ответил сдержанно. И тут же, не выдержав роли, засмеялся и добавил, уже по-свойски: - Он и есть.
- Таня мне о вас говорила. Проходите, раздевайтесь.
Пока разулся, и приобвыкли глаза к неяркому свету, все уже галдели на шестиметровой кухне. Прошёл за хозяином. Взглянул из-за суконной портьеры: светопреставление. Таня держала место, показывала кивком головы. Я протянул ей пакет, через стол, и мельком лишь скользнул взглядом по цветастой новой клеёнке. Чего там только не было!
Печенье, братиславские рожки, курабье, рогалики, кексы. Ветчина, карбонад, свежие салаты из огурцов и помидоров в сметане. Банки с вареньями и джемом. Девчонки в передниках расторопно, с фасоном стругали буженину на бутерброды, а посредине стола, на фаянсовой голубой тарелке возвышался чей-то торт с абрикосовым повидлом.
Аромат от печенья шёл одуренный – такое с кондачка не спечёшь.
«Хороши декорации, - прикинул я грустно, - какие там слайды…»
Отменно зная старомосковские традиции, я порыскал глазами по водке. Ничего. Даже сухого вина. «Экономит порнограф, что ли? – подумал, а Тане сказал: - Подай это… бутерброд с сыром».
Я тоже не первый год увлекался слайдами, - хитрое искусство, надо сказать. Фотографии сами по себе – дело обычное; если снимаешь на хорошую оптику, несложно и угадать, каким снимок получится. А вот на стене, на матово отблёскивающем широком экране… Ну, так это один кадр. А – фильм?
В чаду тесной кухни я уже не мог усидеть спокойно. Таня, неловко кривя руки, наливала мне чай, о чём-то беседуя оживлённо с подружкой справа, кому-то кивала через стол, смеялась, шутила, подтрунивала над Юрой запросто, - по всему было видно, что она здесь человек свой.
Я отставил пустую чашку и причмокнул волей-неволей: « А девчонки-то ничего… Раскованные, симпатичные (у метро все курили поголовно). Шебутные, яркие. Но она – лучше. Она и тут, в цветнике – лучше. Таня перехватила мой взгляд. И мне как-то так показалось, что она всё это знала заранее. И что девчонки мне приглянутся, и что она – лучше.
- Налить ещё? – улыбнулась она.
- Всю воду не перепьёшь.
- А, поняла. Забыла предупредить: вино тут не подают. «Даляра» не будет.
- Мило, - сказал я, - но странно. Не в духе Москвы.
- Не знаю, не знаю… где там тебя по Москве приглашают…
- Не, а как это? – спросил я, пропуская мимо ушей её колкость.
- Когда фотает их на пленэре, значит, можно, а на отдыхе, выходит – нельзя?
- Он говорит, вино портит восприятие.
- Жаль, не слышал тебя поэт Ли Бо. Вот бы удивился старик.
- Ты зря на неё пялишься, - сказала Таня. – Это его жена.
- Однако. Ей же…
- 23, - подсказала Таня. – Но они живут порознь… так… приезжает по выходным.
- Носки постирать?
- И это тоже. Ему ведь надо писать, и Ира, кстати, это понимает.
Она, между прочим, моя подружка …
- А почему кстати? Могла бы и не понять. Девчонка молодая…
- Она понимает.
- Лихие у вас тут нравы. Похоже, ты для меня старовата, - почесал я переносицу, - разницы-то всего шесть лет…
- Поговори мне ещё, - ткнула девушка мне кулачком в бок. – Когда я к тебе в твоё училище противное приезжаю, ты иначе поёшь.
- Ну, так… - потянул я, - тут же вон какой цветник.
- Зря губы раскатал, - сказала Таня и шепнула мне на ухо: - Они почти все его любовницы.
- Да. Не маслице-фуяслице. Так таки и все? Но он же старый для них…
- Это он для тебя старый. А для них – нет. – Она посмотрела искоса и добавила: - Он ведь и мне предлагал. Летом, когда я у него первый раз была.
Я поёрзал на табуретке. Промолчал, а потом буркнул:
- И что?
Она снова посмотрела искоса и расхохоталась.
- А то. Стала рассказывать про тебя. Какой ты у меня…
- Ревнивый?
- Старомодный. Говорю, мой парень эти затеи не поймёт. Запретил. «Ну, а если с ним? Пусть посмотрит… Всё чин чинарём…»
- Так и сказал?
- Почти.
- Ну, а ты?
- Ну, вот… тебя привела… он хотел, чтобы ты сам эти слайд-фильмы посмотрел. И убедился.
- В чём убедился? Понятно, не порнуху же он нам тут крутить собирается… Всё, для чего он сюда девок зовёт, у него, наверное, в запасниках хранится… кому попало не показывает.
- Вот об этом с ним сам и поговоришь, после сеанса.
- Да с какой стати? – спросил я так, что на меня посмотрели. – Ты что, наложница моя, что я тебе разрешение давать должен?
- Вот об этом с ним сам и поговоришь, - повторила Таня, отставляя пустую чашку.
- Попал как кур в ощип. Ты бы хоть заранее предупредила.
- Я и предупредила, - сказала она, и, резко рванув под собою стул, прильнула ко мне, без смущения поцеловала в губы.
Юра, меж тем, не особо напрягаясь, понимающе скучал у оконного переплёта, как будто небрежно, но я так видел – не без задней мысли, - разыгрывал ритуал знакомства. Поочерёдно «серебряное собрание» подавало со стульчиков голос. Почти как в анкете: имя, место работы или учёбы, хобби. Откуда родом. И странное дело – смазливые москвички оказались в меньшинстве. Где же он их берёт, думал я, иногородних? Не по вокзалам же… Да таких на вокзалах и не встретишь. Девицы эффектные. Без комплексов. Неужели тоже к фотоискусству решили прибиться? Ой, ли…
- А вы откуда родом? – спросил он меня напоследок с каким-то особенным участием.
Я не сторонник подобного амикошонства. От таких вопросов веет средневековой дикостью, надо – сам скажу. Но Юра – писатель и зря, думаю, пустяками не пробавляется. Я и ответил, чуть покраснев:
- Украина. Днепропетровск.
- А, родина Ильича? – потёр он руки с довольной ухмылкой.
- У нас Ильичей много, - спокойно сказал я. И отломил крохкое курабье.
Затем, как по команде, перебрались в залу. И началось кино.
Квартира у порнографа, как я его окрестил ещё с теплохода, - была гаденькая. Однокомнатная. Рассаживались долго, кое-кто на полу.
Потом он мне говорил, с болью в голосе: по рангу, мол, от Союза писателей кубатура больше не положена. И получилась потому квартира- кабинет. Она же – спальня. Но наш человек и на медном пятаке примостится. И жить будет. Я диву давался: как можно в 16 метров вбухать столько барахла? На столиках – его книги, три фотоаппарата, плёнки, диапозитивы, какие-то прозрачные, немыслимых цветов минералы. На стенах офорты, миниатюры, у шифоньера рельефные керамические групповухи из «Кама-сутры». Четыре ящика с наколотыми огромными бабочками под стеклом. А ещё пишущая машинка, папки, альбомы. И опять книги, книги, книги.
Посередине – антикварный ломберный столик красного дерева, простецкий до смеха проектор на нём. Себе я пару недель назад купил «Пеленг-автомат»,– надо признать, за нахальные деньги. От клёпаного жестяного проектора Юры веяло ленд-лизом, пенькой и сырыми портянками. Экран сочно поблёскивал белой эмульсией и раскатан был прямо над спинкой дивана. Рассеянный свет люстры гнал по потолку оранжевые разводы.
Стоя за умной машиной, Юра работал как кочегар. В диамагазин вставлял рамку так, чтобы она выталкивала предыдущий слайд, потому на экране просветов не было. Я оценил эту технику: в «Пеленге» так не сделаешь. А он не глуп, подумал я, себе, что ли, попробовать?
Поначалу он показал Париж, откуда недавно вернулся. Я усмехнулся: взгляд рачительного диверсанта, по привычному для нас разгильдяйству ошибочно заброшенного не в тот квадрат. Типичный взгляд босяка.
Париж меня не тронул: пять лет изучая французский язык, станции их подземки я знал лучше, чем московские. Тем более то, что наверху. Да и набор достопримечательностей новизной не блистал: Инвалиды, Нотр-Дам, Пантеон, Елисейские Поля. Уровень восьмого класса. Но путеводитель Юра, надо отдать должное, пропахал, как следует. Не было на слайдах разве что тамошних бомжов. Клошары называются. Музыкальным сопровождением шёл Джо Дассен, Далида и под конец прохрипел что-то тускло-жалобное Шарль Азнавур. Как-то невпопад даже. Жалко стало старика.
А вкус у мэтра подгулял, засомневался я. Не следовало бы ему ехать в Париж в этих старорежимных штанах, там и своих хиппарей хватает. Сдуру полиция могла бы и за бродягу принять… Не успел я как следует посмеяться собственной шутке, как Юра объявил «собранию», что, мол, дошлая французская полиция, ажаны, как-то раз его с кем-то спутала. Понятное дело, подумал я, и я бы спутал. В таких штанах там под мостами обычно
