это дело соваться не буду. Я сказал, ногтем елозя по лунке большого пальца:
- Я читал твою «Кубатуру», отослал курсовую Распутину. Прозой современной интересуюсь.
Отозвался Юра как-то не сразу – но и не удивился:
- У нас любят царьков делать из писателей, – он нехотя поправил складку на брюках. - Тот же Распутин. Ведь не всё равноценно. «Печальный детектив» Астафьева. Вампир – не человек, и люди все – подлецы. Не так это. Есть в человеке и доброе и подлое. В любом. Но нельзя перегибать палку. А там идея явно доминирует над художественной правдой. То же и Белов. Был мужик умный, а сейчас пишет чепуху. А их всех похваливают, без детального разбора. За что похвалить, за что и пожурить, обдать жаром критики… - сжал он узкие сухие губы.
Юра, произнося длинную тираду, как-то преобразился. Съёжился. Попёрли наружу чисто литературные распри, я тогда так подумал. «Да ты не так прост, - вывел я. - Естественно, кто сейчас Распутин, Герой Соцтруда… А ты злой и язвительный карлик. Не в том дело – что их хвалят, дело в том, что не хвалят тебя. Обошли. Ну, так и правильно, пожалуй твою «Кубатуру» без водки и не осилишь».
О литературе он говорил толково и переживательно: я понял, что слайды тут всё-таки дело десятое. Не в пример слабее его заводят. Деспотичен в своём мнении, упрямец и гордец. Обижен на внимание критики. «Ты представляешь, «Кубатура» вызвала лишь одну колонку в «Известиях» и пару интервью. А там человека невинного чуть не расстреляли. По суду».
Из толстых журналов я знал прекрасно: между «городскими» писателями и деревенщиками – война. Деревенщики были в фаворе у власти, я считал – вполне заслуженно. Личное совершенствование в духе христианской любви, гражданская скорбь всегда для русской литературы оставались приоритетными. Так же, как и русская природа, язык. Но война слепа, там только две линии окопов. Или ты с теми, или – с этими. Курсовые и диплом я писал по деревенщикам. И не жалел об этом. Сильные ребята.
Он, видно, меня раскусил и попрощались мы холодно. Впрочем, уже на пороге, Юра сказал, снимая с вешалки обувную ложку:
- 22-го октября в ЦДЛ будет обсуждение «Кубатуры», приходите с Таней.
ЦДЛ тогда на всю Москву славился своим рестораном, живых писателей, кроме Юры, я тоже пока не знал.
- Конечно, приду, - сказал я, выпрямляясь и пожимая на прощание руку.
Таня в тот вечер была восхитительна. Новая умопомрачительная норковая шуба с тремя узкими параллельными вставками понизу и пышным отворотом, стального цвета сапоги с серебряной пряжкой. Лаковое белое кепи.
Стояли в Москве те уже дни октября, когда погода скорее напоминает зиму, чем осень. Небо затянули серые угрюмые тучи, провисающие. Казалось, над самыми крышами домов ветер гнал опавшие листья, наметая их кучами по газонам.
Юра встречал всех у входа: без пропусков в ЦДЛ не пускали. На нём неплохо сидел светлый костюм в бурую клетку, сорочка выглядывала с широким воротом, но без галстука.
Переходя улицу, я успел шепнуть Тане:
- Удивительный человек твой порнограф.
- Почему?- спросила она.
- Его хоть от Версаче одень, хоть от Зайцева, хоть в габардин китайской фабрики «Дружба» - всё бледно, всё как будто с чужого плеча. Нет лоска. Ни дать ни взять сирота, босяк.
- Может, ему это и не нужно, - сказала Таня, прижимая меня к дорогой шубе. – Может, он выше всего этого… Смотри, машина!
- Выше-то выше, - не сразу сказал я и кивнул подбородком в его сторону. – Но жёлтые кроссовки под костюм не надевают. Даже в сёлах у нас… Как он только ухитряется такие слайды снимать, не пойму.
Мы подошли, поздоровались, Юра похвалил новую шубу. Таня заметно оживилась. «Интересно, подумал я, у них уже было? Или – всё впереди? И ведь суки, никто не признается».
В ЦДЛ я подал бережно гардеробщику её дорогущую шубу, но девочка моя успела огладить рукава, так что мех заиграл под высокой купеческой люстрой.
Мы сначала прошли мимо столиков буфета, потом ресторана, и мне показалось, что в ЦДЛ только едят и пьют. Шампанское, как позже сказал Юра, только для членов Союза Писателей. Я представил, что там творилось в пьяные, то есть не самые худшие времена.
Мы поднялись по ступенькам буржуйским наверх, и вскоре уже небольшой зал был забит под завязку. По нехитрой студенческой традиции я провёл Таню на галёрку; все приглашённые как раз норовили поближе к кафедре просочиться. На задах оказалось потому совершенно пусто. Только мы одни.
Бугаев, третий секретарь Московской писательской организации, казённым тоном пронудел приветствие из-за стола, потом долго чесал о гласности, перестройке; мужик, между тем, мне понравился – интеллигентного вида, обходительный, с бородкой благообразной.
Сначала выступил один из персонажей повести, член коллегии Верховного Суда, и пошёл рассказывать о правосудии, о презумпции невиновности и прочая, прочая… Потом другие – о том же. Мелькнули где-то спереди знакомые по «киносеансу» лица. Пришёл и узбек из Ташкента, почтительно склонив голову, слушал и даже что-то записывал. Кучно повыселись в первом ряду племянница Порнографа и ещё какие-то распомаженные шумные девицы.
- Они перед тобой меркнут, все, – честно признался я Тане и взял её за руку.
Она пытливо посмотрела на меня и спросила, указывая наманикюренным пальчиком:
- Даже вон та, с конским каштановым хвостиком в джинсовой мини-юбке?
Я пригляделся, потом привстал: Таня в ожидании комплимента была неподражаема.
- У тебя ноги красивее, - сказал я.
- Только ноги? – спросила она со смехом. – Хороший мальчик. Ты хоть заметил, что на мне всё сегодня новое, вплоть до нижнего белья?
- Ты смотришься потрясающе. - Я нагнулся к ней и окунул нос в концы подкрученных локонов. – И духи эти убивают наповал, как снаряд…
- У мамы взяла. Это Раlomа.
-Такой арамат надо пить из кружки. Нет, ты, действительно, сегодня… Я и слов таких не нахожу, какая ты сегодня.
Она удовлетворённо засмеялась.
- Я вырядилась, как тургеневская барышня, которую папа с мамой везут на её первый бал в Дворянское собрание… Ты это хотел сказать?
- Нет, правда, шикарно. Дай потрогать твою юбку. Это что за материал?
- Чистый шёлк… - Видя, что я ещё не скоро успокоюсь, Таня приложила мне палец к губам:
- Я что, вместо тебя главный вопрос должна задать?
- Не понял.
- Ну, спроси, наконец, зачем я сегодня такая красивая?
Двумя пальцами я поскрёб висок: может, для Юры? Поднял голову, бросил пристальный взгляд на кафедру. Юра бегал как заведённый, отчаянно жестикулировал, гневился, потом сел. «Нет, не для Юры… ему наплевать».
- Боюсь угадать, - смутился я поневоле. – Неужели для меня?
- Нет, ну, редкий, редкий болван! Боже, с кем я связалась,- прошептала девушка тихо, - за что это мне?
- Угадал?
Она больно ущипнула меня в запястье.
- Он, видите ли, ещё угадывает, - протяжно сказала Таня. – Вольф Мессинг… Ты вспомни, где и когда в последний раз мы с тобой были? Кроме этого босяцкого притона в ПТУ, где ты якобы всю ночь сторожишь? Туда хоть в стразах приди, никто не заметит. – Она подумала и добавила с лукавинкой: - Да и не надо. В театре, в ресторане уже месяца два как не были… Кумекаешь, к чему я веду? Мой господин?
- Кумекаю, - грустно согласился я.
- Где же мне и показать себя тебе, как на людях. А тут, вон смотри их сколько… Ко мне приезжаешь, так я тебя тоже без одежды только интересую…
- Ладно, угомонись. Исправлюсь. Слушай вон лучше лысого, хорошо излагает.
- Понимаю. Конечно, ты человек творческий, тебе всё равно. Ты знаешь, во сколько мне шуба обошлась?
- Ну, если это натуральный мех… - засмеялся я от души, - то обошлась она не тебе, а папе с мамой. Твоей стипендии на облезлого русака не хватит.
- 2000 рублей, - не слушая меня, сказала Таня. – Это тебе не хухры-мухры. Это в пересчёте на рубли, папа отдал все свои боны и даже призанял… Юбка, под которую ты сейчас лезешь, тоже, кстати, английская.
Обсуждение повести было не бурным: больше других, - и мне показалось это странным, - горячился автор.
- Всё, - сказал я, - давай слушать. Неудобно будет: он спросит, а мы ни бум-бум.
Выступления шли ровно, без сучка, без задоринки. Все поголовно хвалили, указывая мягко на незначительные недочёты. Мелькали и «молодые» писатели, лет за 40. Некоторых я видел по Центральному ТВ, «На чае у Карпова», человек пять.
Заседание уже длилось часа два, пользуясь тем, что на последнем ряду мы одни, я развалился в стуле и вытянул ноги.
Несколько раз поднимался Юра, разъяснял, сетовал на глухоту критики. И сердился уже до ража, на то, что накануне ему даже не дали выступить на собрании.
Он говорил, мол, легко сейчас печатать вещи о культе личности, о «лысенковщине», о Сталине, то есть о том, что давно прошло. Это необходимо, но зачем же умалчивать крупные недостатки дня сегодняшнего? «Кубатура» - не вчера, но сегодня очень актуальна и нужна. А критика молчит, почти кричал он, почему? Неизвестно.
Мне, мол, главное, не похвалы. Главное, чтобы увидели явление, чтобы повесть получила резонанс, причём у тех людей (ответственных работников в основном), от которых ещё много чего в нашей жизни зависит. Он запальчиво просил, размахивая руками: «Не надо обо мне говорить – но о тех недостатках, которые вскрывает повесть. А вы об этом – ни слова!»
- Ты скоро в междурядье сползёшь, - сказала Таня. – Сядь нормально, возьми меня за руку. Я что-то устала.
Я прижал её потеснее – мешал подлокотник. Потом подцепил подол английской юбки и устремил между ног красавицы свой русский палец, просто так сначала. Легко отодвинулась полоска трусиков под колготками, я не торопясь приладил влажный палец к вожделенному бугорку. И водил, водил, водил, вдавливал тугую лайкру в её мокрую мякоть. Она засопела, заёрзала под пальцем и едва слышно прошептала: «Перестань». Я водил по промежности, пока, вдруг не ощутил на пальце слизистый сок. Глаза её повлажнели, лицо заблестело. Она раздвигала ляжки всё шире, приноровляясь наскакивать в такт. «Я прошу тебя, перестань. Будет беда. Ты ничего не понимаешь». Я снова нащупал набухший уже бугорок, она вдруг разом плотно сдвинула ноги. – Я просто балуюсь, – прошептал я. - Ты слушай, слушай, слушай… - Она уже стала ёрзать на стуле сбиваясь с ритма, не в такт, розовые крылья вспотевшего носика раздувались. Наконец она дёрнулась всем телом назад и закатила глаза, - ну откуда мне было знать, что вот-вот начнутся «эти дни»…
- О-оооо, - простонала она и убрала мою руку. – О-бал-дуй. Пришли одни писателя послушать.
- Так я всё слышал, - сказал я, с трудом тоже понемногу успокаиваясь, и погладил вспотевшими пальцами её чулок повыше колена.
Она потянула воздух и спросила:
- Ну, и что теперь делать? Тут пока тепло, а на улице?
- Зайдём в магазин, купим новые.
- Так и колготки мокрые.
- И колготки купим, - сказал я.
- Ты такой богатый? Ты хоть знаешь, сколько это стоит?
- Я вчера от ВОХРы зарплату получил, на колготки хватит, - с нахальным достоинством произнёс я.
- Я же тебе говорила: не надо.
- Но руку ведь не убрала.
Через полчаса она вышла из «Галантереи» лукаво улыбаясь. Взяла меня за руку, поцеловала в губы.
- Ну, как? – спросил я её, пряча сдачу в карман.
- Поросёнок ты всё-таки, - сказала Таня и погладила меня по щеке.
- Ну, я же не виноват. Ты сама обольстила. Посмотри, какая я нарядная, посмотри, какая я красивая…
