как-то выкрутиться сам, перемогись, а задаром нашему жулью… Иногда смотрели как на придурка – долго мигая. Потом, позже, - благодарили – кто выкрутился – но помнил он, как и в движении они, по аллее уходя, о разговоре этом думали.
Так и о книжном пожалел: где теперь людям книжку купить по дешёвке? Один такой только магазинчик и был, с книгами ещё совдеповскими: и классика, и фантастика, и приключения, - всё, что с детства каждым по сто раз читано-перечитано… Долго они и держались, стойкие женщины. Но налоги, отопление… пожарнику дай… санэпидемстанции дай, а книги копеечные… а «дядям» своё отдай…
Скверно, подумал он. Поморгал глазами, вглядываясь в осыпавшуюся изнутри штукатурку, и зашагал задумчиво домой, оминая встречных прохожих, бровки держась.
«А я ещё поначалу удивлялся, - хмыкнул он озадаченно и свернул за угол к заброшенному кинотеатру, - почему это классику у нас почти никто не берёт. Ну, если такие "тузики", как мы с Шуриком читательский вкус формируют, то какая, на фиг, классика, о чём речь… А базарный в нём дух промолвил: «И не скажешь теперь – в магазине эта книга двенадцать. Берите у нас за пять». Аналогия эта срабатывала здорово, человек уходил счастливым – как же, «разбогател» ниоткуда аж на семь гривень. Шурик, книжные цены не знавший совершенно, тот вообще прокрикивал «тридцать», - с походом, так сказать, и продавал гуляючи – за десять. Мастер…
Ага, вот и подъезд наш родной. Смотри, побелили, покрасили – а он и не заметил... А давно, похоже – уже высохло.
Саша поднялся, машинально вытер задубелые ноги о половик, достал из кармана ключи и отпер филёнчатые двери.
Шибануло в нос затхлым табачищем. По контрасту с морозцем на улице – как в сортире. «Нет, тут надо что-то решать, это порнография, - зло выругался он и поставил на пол сумку с клеёнками и значками. – И так каждый день. Двери на балкон, уходя, - запираю, откуда тогда этот запах?» Он разулся, забуцал промокшие, в потёках грязи ботинки под обувную полку и прошёл в комнату. Так и есть, шпингалет не закрыл, и натянуло с балкона.
Вспомнил Витю, тот жил неподалёку, в трусах можно было дойти. У Вити полдома трамвайчиком, под самым кинотеатром. И дыма в комнате, как тумана по полю. И Саша допытывался: «Вентилятор в фортке, он что, что-то даёт? – «А как же. Без него я б давно угорел». – «Эх, - говорил тогда Саша, - а у меня в комнате форточки нет, только на кухне… А то бы тоже поставил». - Тот слушал – и второй раз, и третий, а на днях недавно, – не выдержал, вспылил даже: «Да как это нет? У сеструхи моей такая же хрущёвка, и форточка есть. Как ей не быть - тогда так и делали, по единому плану, по стандарту».
Саша купил себе квартиру восемь лет тому назад, у буфетчицы станционного вокзала: та торопилась страшно, до Нового года успеть. Чтобы погасить крупную задолженность за «домик в деревне». Успела. И он сам, по-ребячески растрогался, когда в аккурат 31-го декабря они с Кэт, пришли поглядеть, как семья выбирается. Кэт приехала к нему из Венгрии, Новый год справлять – и о свадьбе договариваться. Договорились. На свою голову…
Прожил он в Венгрии два года. А потом вернулся и вот сам уже живёт здесь шесть. Но форточки никакой не видел. Не мог наткнуться. Да и надобности вроде не было. Приоткрыл дверь на балкон, вот оттуда немного и тянет, свежаком. Но курил он всегда на балконе, за стеклянной полуприкрытой рамой, и от окурков в банке, на полу, натягивало сквозняком в комнату вонючего духу.
Он подошёл к окну, задрал голову. Ну, да, стёкол в раме как будто два.
И весь периметр окна, и маленькая его створка вверху оклеены полосами бугристой уже и пожелтелой бумаги; он её никогда и не трогал, сдерёшь – потом клей, отирай, пыль в пазах выскабливай.
Саша не без боязни обдирал ленту, от ветхости она сама повалилась в ладонь. «Ага, вот же крючок какой-то, никогда не обращал внимания. - Он провернул его в гнезде, с силой дёрнул. - Чёрт! действительно – форточка! Спасибо Вите, надоумил. Каких-то восемь лет всего понадобилось… чтоб в собственной квартире фортку отыскать… Э-э, чудны дела твои, Господи!.. Может, тут где и брильянты закопаны…» - Он усмехнулся, приоткрыл дверь. «С такими темпами… с такой любознательностью… Хорошо, - вдруг посерьёзнел он, - что с Таей теперь делать? Пойти сейчас в магазин или когда придёт? Если придёт…»
По «кидалову» женщина в самом деле была мастерица. Просто умница. Средне интегрально являлась один раз из пяти обещанных. Это если обещала. Сама звонила лишь изредка, когда уже была пьяна, в праздники. «Приходи, мы с девчонками тут сидим, сейчас в лес идём гулять». Раз сходил, на Пасху – потому что был дядя Миша. Так и проболтал с ним весь день, о живописи; она обиделась, больше папу с собой не брала, но и он не ходил.
Саша сел в проваливающееся кресло и подумал: а раньше – какие были женщины! Где они теперь? Те сами набивались к нему, юные, ироничные, не привередливые… будоражили кровь… А теперь… Завалящую чехонь с рыбного ларька не дозовёшься. Беатриче с рыбным рассолом по локоть. И рыбьими глазами.
Ну, что теперь делать? За пойлом сходить и рахат-лукумом?
Э, нет, сказал он себе – сперва чай.
Только теперь, после такого чудесного «обретения» форточки, Саша как бы очнулся от машинальности дня и понял, что в кресле сидит, не раздевшись. Он поднялся неохотно, вздохнул, зачем-то покашлял и вернулся в прихожую. Повесил, долго отыскивая свободный крючок, наконец, зимнюю дутую «аляску», закинул шапку на сетку. Сетка зимою вгибалась как солдатская кровать, под тяжестью затёрханных свитеров, джемперов, бейсболок, рукавиц и прочего тряпья – платяного шкафа в квартире не было. Да и ставить его, в общем, некуда. Всюду книги. Два шкафа битком, на столах, под столами, под шкафами брикеты, отдельно в поставленных на попа книжных полках, тоже пачками; даже на сыром балконе не особо ценные в навесном шкафу.
Он шутил: живу без женщины, ей просто нет места – ни положить, ни посадить. Она физически не влезает между книг. А книги… ну только разве не под головой лежат, всюду на них натыкаешься. А вокруг сплошной холостяцкий быт, с мизерным налётом богемности. Картины в три стены, иконы, на подоконнике полесская деревянная посуда, шкатулки и керамический «Мишка-солдат» одного знаменитого венгерского гончара из Дебрецена. Ещё из осины пивные чаши, из ореха вощёные по ободу, отполированные, с контурной резьбой конфетницы на ножках.
Намного короче говоря - как сказали бы англичане - что угодно это было, только не жилая квартира. То ли склад книжный, то ли лавка старьёвщика. Но для жены места тут не было. Это факт. Да ещё с такой «лежанкой»… «А чё, - говорил ему приятель Смирницкий, кабанистый, рыхлый и недалёкий, - хорошая постелька. Как у Далай-ламы» - «Ну да. И кого ты в такую постель заманишь? – смеясь, спрашивал Саша». – «Всё нормально, ты что? С неё же не свалишься никуда, и не скрипит, катайтесь оба хоть до письменного стола. Матрац всё-таки…» - «Ну, а вид?» - «А ты говори, что ты спартанец, каста у вас такая, на полу спите, водку не пьёте. Режим…» - «Думаешь, поверят?» - «Да они сейчас такие дуры, всему верят, - справедливо итожил Андрей. – Матрац, он только ночью и нужен, а так лежит, в глаза не бросается, - а вот картины, да ещё помпезно как, на белых офисных обоях – ты что, это ж кайф! Письмо можешь от Далай-ламы ей показать, вообще обоссытся.» - «На фига ей письмо?- резонно спрашивал он Андрея» – «Для понтов, - говорил Андрей. – Французский, немецкий, венгерский ты знаешь, перемешай буквы, в карандаше начеркай – они там бедные – и всё о кей будет. Скажешь, что ты «посвящённый», или как там у них. И что имеешь право от «фракции» и её посвятить. Прямо на этом матрасе. Под бубны и эзотерические песни. А главное, не стесняйся, подливай в бокал ей почаще, и всё наладится. И Далай-ламу вспоминай… тоже… большого ума человек».
Есть человеческие особи, которым буквально физиологически скверно, когда другим хорошо. Андрей был давнишним приятелем (10 лет в строю, две пятилетки), но – женат. Как и все – условно удачно. То есть фраза сия слитно никогда не фигурировала: только по частям. И хотелось по самое не могу Андрею такого же счастья для друга – чтоб один не болтался, как кобылий хвост. Хотелось, может быть, и искренне, но тут бисер он метал попусту. Саше свои два брака, а особенно разводы, дались солоно; боясь ожечься, он давно уже дул на холодную воду. Даже любовниц не заводил, только из прошлого, ещё 20-го века (Бр-рр!) осталась эта приходящая кухарка Тая. Свидания последних лет ничем, по безалаберности её, не отличались от первого. «М-да», - усмехнулся Саша и поставил эмалированный чайник на плиту. То было феноменальное рандеву. Ни до неё, ни после такие хозяюшки ему, слава Богу, не попадались.
Однажды, в далёком уже мглистом апреле, отбатрачив после Венгрии уже с годик на одной быстро богатеющей фирме, он прозрел окончательно: надо тикать. Надо работать только на себя. Не по пятидневке, с ненормированным рабочим днём и жлобами в офисных креслах, а – на себя. Если лень – сиди дома, дождик или оттепель – тоже хорошо. Есть запал – вышел, подмолотил на маслице и – зашёл.
Поначалу кинулся – а что продавать? То, что в доме есть. А что есть? Только книги. Так что думать тут особо не пришлось.
Так стоял он ранним утром где-то в марте на плитах, у клумб незасеянных в сквере, рядом с чьими-то юбками, платьями выложил рачительно на картон классику свою. День стоял, другой. Неделю. «Колхоз» останавливался, цокал языком и отваливал. Без умных книг. Выручка - по нолям. К исходу недели он затосковал не понарошку: это не бизнес, сказал, это порнография. Что-то тут не вытанцовывается.
Рядом торговал, тоже книгами, мужичина в тёртых джинсах, с крупной гулей на носу. У него дела шли не плохо. Как-то раз, привычно подсосав «гадости» (правильный опохмел, это в аккурат сто пятьдесят водки), - тот подошёл, и, чуть конфузясь, произнёс, почти на ухо:
- Тёзка. Я за тобой неделю уже наблюдаю и мне тебя жалко.
- Ну, не заладилось, не идут дела - сказал виновато Саша, - это ж не от меня зависит.
- Они и не пойдут, - назидательно сказал новый знакомый. И повторил твёрдо: - Они и не пойдут, если классику одну будешь продавать.
- У меня дома ничего другого нет. Я только классику читаю, - сказал Саша.
- И читай себе на здоровье, кто тебе не даёт. Но – дома. А сюда выноси, что читают они. То, что спросом пользуется.
- А что спросом пользуется? – обалдело спросил Саша, - не классика? – И застенчиво бросил взгляд на клеёнку соседа.
- Вот иди сюда, посмотри, - тронул тёзка его за рукав. – Вот тебе, пожалуйста. Детективы, вот сказки, - он присел на корточки и постукивал костяшками побитых пальцев по корешкам почти что новых книг. – Вот любовный роман, за эти сопли бабы последние трусы отдадут. Фантастика, приключения… А у тебя что? – он смелее взял Сашу за рукав и потащил к клеёнке. – Так. Джек Лондон. Ну, это за месяц ещё продать можно. Дальше. О. Генри, Лермонтов, Олеша. Бунин?.. ты что? Они и фамилий таких не знают.
- Так нет у меня других книг, - вымолвил он тогда растерянно.
- Покупай!
- Где?
- Тут и покупай. Напиши трафарет на фанере, присобачь под бордюр, стой и жди.
- И принесут? – покосился Саша недоверчиво.
- А куда они на хер денутся? Сейчас книжные шкафы не в моде. Выбросить жалко, люди
