проведу…
По дороге она несла уже редкую чушь, он слушал, не вникая.
Довёл до самого подъезда, во внутреннем дворике сомкнутых Г-образно домов и, прощаясь, спросил, почему-то краснея:
- А как ты вообще работаешь?
Тусклый свет из-за занавесок на чьей-то кухне падал на крыльцо косо, и он увидел, как она вздрогнула, встрепенулась, даже крупные морщины на её щеках как будто разгладились на мгновение.
Саша заметно нервничал. Он так давно не ухаживал за женщинами, что уже, кажется, забыл, как это делается. Но понимал: борщи борщами, а проститься следует, не обидев.
Она молчала.
Он снова спросил:
- Как ты работаешь?
- Два дня на трассе с напарницей посуду продаём, два дня дома. – Она тоже помолчала и добавила, увидев, что и он намерен наконец что-то сказать:
- Я подойду к тебе на базаре. Когда вернусь, хорошо? – Она вдруг встала на цыпочки и поцеловала его в холодную щёку.
Они встречались ещё раза четыре. Он водил её в пиццерию, в кафе, а на Пасху, после целого дня на реке, у своего дома, на ухо прямо нагнувшись, Тая шепнула, пьяная:
- А я не хочу домой. Пошли к тебе…
Было это лет пять тому назад, наверное, а теперь вот сидит он один, в продавленном чешском кресле, злится, - а она не идёт.
На часах полдесятого, за окном давно стемнело, но когда выходил последний раз покурить, ещё была смутно видна крона абрикоса почти вровень окна, и на фоне тёмно-красного неба трепало ветром чёрный осокорь у дороги.
Он подумал иронично: опять купился. В который уже раз. Ну, кто её тянул за язык? «Забегу». Не хочешь – прямо так и скажи… Хотя… почему ей не хотеть? Кому ты нужна такая, кроме меня?
Старая ****ь с сухой щелью. Кухонная машина. Ей бы родиться лет двести тому назад где-нибудь в бауэрской Тюрингии, под сенью неизбывных трёх «К»: Kinder, Kirche, Kuchen… Что она тут делает, в этой бестолковой, давно не казацкой Украине? Её дряблое костистое тело тут проявилось по ошибке Всевышнего. Чего-то он не доглядел со своего прекрасного Высока, где-то её проморгал между Реставрацией и Гейне… Но странное дело – от других, до неё, - ему предложения пожить «по-семейному» - поступали. А от этой – нет. Никогда.
Хорошо, хоть за пирожными не сходил. Раньше – ходил. Бывало, последнюю двадцатку тратил, чтоб ей вина купить, шоколада и яблок – всё, денег больше не было! Сидел слушал музыку вполуха, вдыхая аромат кокосовой стружки… Теперь поумнел: придёт – схожу, магазин под домом.
А звонить не стану – зачем?
И он сказал себе, бодрясь из последних сил: всё нормально, земляк. Всё не так плохо… и не кому будет таращить на меня эти лупатые глазищи.
Она так и не пришла. Он разобрал свой матрац на полу, лёг, долго потом ворочался под одеялом и уснул.
