тетки.
* * *
На этот раз он не стал доставать свои ключи и легонько тронул кнопку звонка, но дверь тут же, как по волшебству, распахнулась перед ним, словно Лиза специально караулила за ней и ждала сигнала.
Жена впустила Барховцева в прихожую и отступила, молча стояла перед ним, отведя глаза в сторону, не смотрела на мужа и не ожидала ничего хорошего от его визита. Лицо застыло угрюмой каменой маской под нахмуренными бровями, пальцы нервно теребили бахрому старой шали, в которую Лиза закуталась поверх пижамы, словно ей было холодно, хотя самому Роману было жарко, а ее босые ноги рядом с его огромными ботинками показались беспомощно-маленькими.
Барховцев повесил куртку, скинул ботинки, Лиза отступила на шаг, подняла глаза, и муж отметил, какие они огромные — просто бездонная пропасть — сколько в них страдания, как плещется оно вокруг зрачков темными озерами. Очертя голову, Роман нырнул туда, в самую глубину:
— Прости меня, Лиза!
Вот и все.
Произнесенные слова закружились в воздухе невидимой пылью, опутали их невидимой нитью. Он уже говорил их, но на этот раз они были сказаны не губами, а сердцем, и сам Барховцев чуть не сошел с ума, ожидая ответа, как судебного приговора. Стоит ли ему жить дальше — или незачем? Знает ли Лиза, что ему, Роману, кроме нее никто не нужен — или ей уже все равно? Понимает ли она, что, захотев ее наказать, он наказал только самого себя — или ей важны теперь лишь свои проблемы, а о нем она и не вспоминает?
На самом дне бушующих озер промелькнуло недоверие, но тут же исчезло, а глаза оказались совсем рядом, словно Лизу толкнули в спину. Расплавленный шоколад брызнул снизу горячими искрами, перемешиваясь со слезами, и Барховцев утонул в нем, увяз, и не хотел выбираться.
На несколько минут двое потерялись в пространстве и времени, очутились в особом измерении, созданном специально для них двоих. Губы искали и находили друг друга: жадно, нетерпеливо, спеша сорвать сладкое удовольствие, насытиться, вспомнить, для чего предназначены — целовать любимую женщину, любимого мужчину — именно это их основное предназначение, пусть кто-нибудь посмеет возразить! Ладонь придерживает затылок, тонкие руки скользят по телу, от хмельного, будоражащего волнения дрожат колени, подгибаются ноги, из горла вырывается неудержимый львиный рык. Кое-как отдышавшись, Барховцев смог вспомнить единственное слово:
— Сашка?
— Спит, — горячим влажным шепотом выдохнула Лиза.
Роман сгреб жену в охапку, но все же задержался, войдя в двери спальни, чтобы тихонько щелкнуть замком. Он чувствовал себя готовым сдвинуть горы, повернуть вспять реки, сразиться одними голыми руками с хищным зверьем из Африканской саванны, входящим в Большую Пятерку, и Лиза забилась птицей в его объятиях. Широко распахнутые ее глаза не моргали, а чуть трепеща ресницами, взглядом проникали прямо в его первобытную суть, а бережливая историческая память далеких Ромкиных предков торопливо выталкивала на поверхность из непостижимо-укромных уголков подсознания самый древний и несокрушимый инстинкт — продолжения рода: необузданный, дикий, неуправляемый.
Близкая и желанная цель у них была одна на двоих, и они мчались к ней наперегонки, обгоняя друг друга, каждый, заставляя собственное сердце испуганно и неуверенно колотиться в сторонке, не мешать, ведь невозможно контролировать все сразу, а воздуха и так мало, его еле-еле хватает, чтобы успевать выдохнуть, поделиться с любимым и отнять свежую порцию из раскрытых губ. И если один из бегунов бешеного спринта и совершил жалкую бессмысленную попытку попридержать безумство своего организма, доставшееся по наследству от далеких пращуров, которое могло оскорбить всякую приличную женщину, то другой тут же пришпорил его, обидевшись не на шутку:
«Это кто еще здесь приличная женщина?!»
К счастью, у Лизы оказались не менее богатые предки, их инстинкты в ней бушевали о-го-го — не хуже Ромкиных, а соединившись вместе они образовали гремучую смесь, и Роман с Лизой еле-еле собрали себя по кусочкам!..
А потом так хорошо было просто лежать, уткнувшись носами друг в друга, лениво дотрагиваться то коленом, то пальцами ног до другого. А руки были заняты — руки обнимали, чтобы никто не вздумал больше считать себя свободным — никакой свободы! Моё и только моё! Вновь вернувшийся в общее супружеское ярмо Барховцев радостно впитывал в себя взгляд, который дарила Лиза — взгляд счастливой закабаленной женщины.
— Больше я никуда тебя не отпущу! — заявила она.
Выдохнула прямо в нос и у Романа сладко ёкнуло в груди и сердце замерло на миг. Ему даже показалось, что на секундочку он потерял сознание, зарывшись лицом в ее волосы — они пахли яблочным шампунем и он не мог надышаться любимым ароматом. Как долго он был лишен всего этого! И он прошептал ей в макушку:
— А я никуда больше не уйду, всегда буду здесь.
— Я ждала тебя каждый день, а ты все не ехал и не ехал, — горько жаловалась Лиза.
Он нежно целовал влажное лицо.
— А я каждый день ждал, что ты, хотя бы позвонишь.
И вдруг, кроткая Лиза выпростала одну руку и врезала мужу прямо в глаз! От неожиданности Роман не успел среагировать, только взвыл — удар пришелся по опухшей щеке. Но Лиза не пожалела его, а грозно сверкнула глазами.
— Если ты еще раз позволишь себе такую выходку — я тебя убью!
— Ты на себя посмотри! — справедливо возмутился муж. — Это у тебя в скайпе сидели какие-то уборщики!
— А ты готов был отдать меня кому попало!
— Знала бы ты, как мне было хреново от этого, — Барховцев снова крепко прижал к себе жену. — Теперь я сам убью любого, кто на тебя посмотрит. Нечего им пялиться!
— Тебе придется порешить много народу, — кровожадная Лиза радостно захихикала ему в грудь.
— Вот всех и порешу, — пообещал Роман и принялся целовать маленький нос. — А если очередная твоя подруга задумает выйти замуж, ей придется иметь дело со мной.
— Без тебя мне не нужны никакие подруги, — по груди Барховцева поползли быстрые капельки — жена плакала. — Почему ты не приехал ко мне тогда, когда я позвала тебя? Мне было так плохо одной!
— Я нашел сестру, — объяснил Роман, но дальше распространяться не стал, потому что рот его был ужасно занят. Не до разговоров — нужно успеть наверстать все, что они так бездумно, безответственно, преступно упустили за эти две недели. Времени на разговоры не было совсем — не исключено, а даже вполне вероятно, что скоро проснется ребенок.
— Что?! Сестру?! — удивилась Лиза в перерывах между поцелуями и попыталась освободить голову. — Расскажи!
— Потом!
Неугомонные инстинкты бесцеремонно отодвинули разум куда подальше и вырвались вперед, жена только судорожно ахнула и приняла вызов. Наследство, которым обременили их далекие пращуры оказалось нешуточным, оба это поняли и отнеслись не с каким-нибудь глупым легкомыслием, а со всей ответственностью вступивших в права потомков, достойных своих прародителей. Заснули полностью опустошенные и обессиленные под тихие всхлипывания и вздохи Лизы. Она заснула первая, а Ромка еще несколько минут боялся шевельнуться и потревожить свое капризное счастье, только прикрыл глаза на минуточку, да так и задремал, не выпуская из объятий.
* * *
На живот забрался небольшой слоненок и от души попрыгал, заставив желудок Романа скрутиться в узел. Пришлось собрать в кулак все силы и поднапрячь мышцы пресса, чтобы не быть раздавленным в лепешку.
— Папа! — проорали над ухом.
— Сынище! Как оно? Давай пять, — раскрыв один глаз, он пробормотал их с сыном любимое приветствие и протянул ладонь. По ней врезали.
Слоненок переполз с живота на грудь, в лицо Барховцеву уставились два круглых светло-карих глаза, под ними сопел маленький нос-пуговка. Роман открыл второй глаз. Лиза, смеясь, потрепала их по макушкам и отправилась на кухню.
— Ты насовсем приехал? — Сашка по-взрослому прояснял ситуацию текущего момента.
Барховцев всегда знал, что его сын необыкновенно умен, знал с того самого момента, как только тому стоило появиться на свет. С самого Сашкиного рождения он с удивлением находил все новые и новые подтверждения своему открытию. Его сын никогда не плакал попусту — только по делу; лежа в кроватке проявлял полную самодостаточность: сосредоточенно познавал мир вокруг себя, концентрируя внимание на игрушках; никогда не выпрашивал повышенного внимания окружающих, а снисходительно позволял брать себя на руки родителям и родственникам, разумно отвергая незнакомых людей; не унизился ползанием по полу, а, презрев опасность, сразу шагнул в неизвестность; быстро осваивал новые слова, а то, что он путал в них буквы местами Роману казалось проявлением скорости соображения. Его ребенок был особенным, поэтому разговаривать с ним надо было так, как он того и заслуживал — серьезно, по возможности, предельно честно отвечая на все поставленные вопросы.
— Насовсем, — твердо ответил он сыну.
— Ты снова нас любишь? — допытывался Сашка.
Иногда он мог так сказать, что Роман терялся. В голове его сына обитало невероятное множество вопросов, которое постоянно увеличивалось, и если ему отвечали на один из них, то это вовсе не значило, что их количество уменьшилось — наоборот, ответ провоцировал появление новых вопросов, связанных непонятными моментами с первоначальным,
А Ксюху хочется убить всем, потому что наглая, беспардонная, но мне ее жалко стало, поэтому дала ей шанс в эпилоге.
Ну вот, семья воссоединилась) Но Смепра - это просто порвало