только их, но и себя. Каждый раз он очень надеялся, что, наконец-то, дослужился и до медальки, но почему-то всегда оказывался последним в списке, а таких, как известно, скупые начальники всегда вычёркивают, будто медальки эти вытаскивают из их кармана. Ждал, что медальку всё же всучат с пенсионным удостоверением, но оказалось, что лимит на дешёвые награды уже исчерпан, и заслуженная награда так и не нашла балансового героя. «Да и не надо! Не больно-то и хотелось!» Не добившись признания или хотя бы сочувствия даже в семье, он в неизбывной обиде заваливался на диван и тяжко засыпал, бормоча жалобы в обвислое ухо Нюрки. Но и та скоро уходила, брезгливо фыркая и не желая слушать пьяные бредни. Наутро просыпался поздно и виновный, словно побитый несправедливой судьбой. Да, наверное, так оно и было. Никто из домашних, конечно, не напоминал о вчерашних художествах, и вообще, каждый жил так, как хотел, справляясь с собственными неурядицами и радостями самостоятельно, не нагружая родственников. А мать первая давала пример необременительного семейного существования.
В семье никогда не отмечали ничьих дней рождения, пьяных и обжорливых, ни других приметных дат, государственных, народных, религиозных, а чтили только два праздника: Новый год, поскольку он считался всемирно семейным, когда собирались в гнездо все родичи, кто не сумел пристроиться у друзей и подружек, и совсем не ждали гостей, чтобы потом не мыть за ними посуду и квартиру, и день Ивана да Марьи, когда встретились основатели Ивановского клана. В этот день обязательно собиралось всё живое и здоровое древо, отложив неприязни, ссоры и капризы, иссушающие генеалогическую ветвь, обменивались успехами и, коротко, неудачами, разрешали семейные распри, плакались потихоньку на груди у матери, незлобиво подтрунивали над гонористым отцом, заручались советами и поддержкой, духовной и материальной, чтобы выбраться из житейских ям и продвинуться на пути к своему олимпу, но старались не вмешиваться в личные, любовные связи, какими бы они ни были.
В этот день все всех понимали, любили и прощали, словно на исповеди у незримого вседержителя, которым были, в основном, мать и немного, вскользь, отец и все остальные. Обходились без хмельного и обильных углеводов, но семейный пирог с тройной начинкой: творогом с сыром и чесноком, капустой с морковкой, луком и мясом и с красной рыбой, луком и чесноком - был. А к нему – хороший кофе, чай и фруктовые самодельные соки. Было и другое овощное и фруктовое разнообразие. И много трёпа, чаще с ироничным подтекстом и лёгким подтруниванием над собственными промахами и промашками других, но так, чтобы без обиды. И никогда – о политике и состоянии государства. Это были сходки не для укрепления власти, а для скрепа кладки большой и дружной семьи, хотя и говорят, что большая, крепкая и дружная семья – основа надёжной власти, но это идейное враньё.
В семье не было принято грузить сородичей своими проблемами и плакаться всесемейно навзрыд при неудачах. Примером, как всегда, была мать, которую никто никогда не видел в дурном настрое, хотя и подозревали, что отдавала она его полной тьме, уединению и подушке. Иван Иванович иногда бессонными ночами слышал задавленные вздохи и тягучие всхлипы жены, прокручивая плёнку жизни назад, где были всё серые кадры с чёрными пятнами и множеством белых, затраченных впустую, на чём не остановишь повлажневший взгляд. Радовался и гордился только кадрами с детьми, стараясь убедить себя, что жизнь прожита не напрасно, и детки уродились и выросли не хуже, чем у других, и есть чем оправдать топтание на земле и не очень святую профдеятельность. Дети, как у всех, являлись оправданием собственной несостоятельности, отмазкой за безуспешное прозябание и за все чёрные пятна на серых кадрах. Словно драгоценная и короткая жизнь дана была, чтобы наклепать себе подобных и вырастить неприметных серостей в чёрных пятнах.
Про свои чёрные пятна он знал, но оправдывал себя тем, что химичил не только ради утоления профессиональной гордыни благоденствия предприятия, но и для семьи, рост которой с ростом потребностей обеспечивал нечастыми премиями и мошенническими единовременными выплатами, чтобы у них всё было как у людей. Дети стремительно росли и требовали всё больше и больше, и он старался, задавливая совесть, для них, положив тёмный крест на изъязвленную душу и принося себя в жертву. А надо ли было? Сейчас сомневался, пристально всматриваясь, кого вырастил и взлелеял. Он оправдывал себя тем, что так же нечестно жили в «путину» многие, безнаказанно или с лёгким испугом по-браконьерски вылавливая в мутной обыденности, засорённой воровством, коррупцией и мошенничеством, всё, чего очень хотелось и что недоступно честному промыслу. Знали о папашином мелком мошенничестве все домашние, знали и взрослые дети, но молча мирились, немного презирая хапугу и подставляя под удар, соглашаясь на его жертву ради своего благополучия и растущих амбиций, не подкреплённых природным даром. Знали и таились, не касаясь вслух этой, не их, а родительской проблемы, снисходительно прощали пьяное хвастовство фатера, понимая, что он выпячивается больше от стыда и ещё больше – от обиды, что так приходится доказывать свою жизненную состоятельность.
-2-
На сегодняшний праздничный семейный саммит первым, как и полагается, нарисовался первенец – Василий, дядька почти под 40 лет. Притаранил громадный пук свежих цветов из городской оранжереи и не менее громадную тушку разделанной индейки. Надо сознаться, первенец получился не очень удачным – так, серединка на половинку. То ли спешили сделать, то ли время случилось не подходящее, в марте зачали: и погода неустойчивая, и настроение изменчивое, порывистое, с всплесками и спадом, похоже, попали в самый минимум, вот и сляпали парня кое-как. Характером увалень, большой и нескладный, вымесился чересчур добреньким и незлобивым, предпочитая умолчать, чем огрызнуться, отойти, если облают, чем дать в рожу – этакая ангельская глыба, не приспособленная к современному ритму жизни. И что хуже всего – ленивый и упёртый, равнодушный ко всему, что не царапает его шкуру. Учился и в школе, и в институте не то чтобы нехотя или задубённо, но как-то равнодушно к тому, что вдалбливали в ленивые мозги, очень редко вспыхивающие ярким светом. Такое впечатление, что малыш сызмальства постепенно и надёжно заворачивался в кокон равнодушия и отстранённости, из которого его не удавалось выковырять никакими ухищрениями.
Чтобы как-то встряхнуть заторможенного увальня, любившего вкусно и обильно поесть и всласть поспать, мать, намаявшись с устройством безвольного чада в элитную гимназию, а потом в переполненный элитными отпрысками институт, самоназванный университетом, собрала последние силёнки и подобрала ему среди своих клиенток элитную энергичную невесту, деловитую и целеустремлённую в светлое материальное будущее. И что ценнее всего – старше на 5 лет, а значит, мудрее на 10, но ещё в ядрёном расцвете, благодаря фитнесу и тренажёрам, массажу и восточным притираниям, благополучно и, даже можно предположить, успешно гребущую в мутных спекулятивных водах риэлторского бизнеса с облапошиванием доверчивых старичков-пенсионеров и приезжих провинциальных лохов. К удачной женитьбе надёжи рода расстарался, поднатужившись и корень, приспособив переросшую веточку ещё одним ненужным замом к директору треста, в котором ещё недавно и успешно ведал финансовой частью, не очень, правда, высовываясь из подгорающих бумаг.
В общем, сладили молодых, но, как оказалось, неудачно. И полугода не прошло, как переросшая молодка забастовала, начисто отвергнув ленивые притязания вальяжного муженька на её ухоженную красоту и тренированное тело. Да он и сам, не удержавшись на скользком олимпе, неустойчивом для нерасторопного характера, безболезненно соскользнул в проектантскую глушь, где и замер счастливо, проектируя и подновляя санудобства в многоэтажных муравейниках. Вскоре молодые и вовсе разбежались, не сошедшись духом, но не тая зла и не сделав старикам ни одного внука. Дело шло к сермяжному разводу, но застопорилось из-за дележа нечётного числа комнат в общей трёхкомнатной квартире, приобретённой молодожёнам совместными усилиями рода. Риэлторша, поднаторевшая в волчьей профессии, хотела отхватить задарма две комнаты, за третью заплатить отвергнутому мужу малую толику отступных и оставить, таким образом, выгодную квартиру почти в центре города за собой. Но в чёрное дело вмешалась практичная свекровь, предложив встречный вариант, но с противоположным раскладом комнат, и развод замер, а притязатели продолжили жить вместе, но в разных комнатах, впрочем, нисколько не стесняя друг друга. Обе упёртые стороны хорошо понимали, что две комнаты лучше одной, и потому уважали взаимные претензии, не опускаясь до скандальной свары и отдавая решение спорного вопроса суду, отчётливо, однако, сознавая, что никакого справедливого для обеих сторон решения не может быть, но оно будет внешним, третейским, и ему надо будет, скрепя сердце от обиды или сдерживая его от радости, подчиниться. А пока – натянутое перемирие.
Но и оно вскоре нарушилось с появлением у сожительницы друга кавказской наружности, который поимел привычку, а может, злобное садистское издевательство, приставать к неудачливому муженьку с душевными царапками, и тому для душевного спокойствия пришлось перебраться на семейную дачу, где было довольно прохладно, но свободно, и можно спокойно в тиши без напряга заниматься любимым вырезанием из дерева ужастиков по типу африканских божков на русский лад. У него и проектируемые унитазы получались вычурными, необычной формы: то в виде сидячих львов с развёрстой пастью для беззащитного зада, то с бегемотовой пастью, то со срезанной крокодиловой мордой, то и с гротескной женской головой с зубами, готовыми вцепиться не только в мягкое место, но и в кое-что отвисшее, и все они, как ни странно, пользовались бешеным спросом и дали ему почётное звание Унитаз-короля.
А вот и сама кавказская пленница явилась не запылилась, поздоровалась, как ни в чём не бывало, и исчезла в комнате, где обычно собирались, чтобы не мозолить глаза милым родственникам, посчитав, очевидно, что имеет право быть здесь как неразведённый пока официальный член семьи.
- С какой стати? – брюзгливо-брезгливо спросила мать. – Ты её звал?
- Вот ещё! – отказался законный муж от непрошеной законной супруги.
- Тогда зачем?
Сын неопределённо подвигал плотными плечами, обозначил единственную морщинку на высоком лобешнике.
- Кто её знает! По вредности, наверное. Есть у неё такая привычка – делать поперёк и потом смаковать реакцию. Приятно делать мелкие пакости.
- А я уж было забеспокоилась: не собираетесь ли вы снова стакнуться, - успокоилась тоже вредная мать.
- Избави бог! – женатик даже отшатнулся от страшной перспективы. Его бы воля, он давно отдал бы и две комнаты, и больше, лишь бы избавиться от ярма. – Думаю, по роду своей шкурной деятельности, она перестала воспринимать какую бы то ни было неприязнь и враждебность со стороны клиентов, а мы для неё – не кто иной, как
