исстари так. Потому что человеку свойственны, в первую очередь, вредные природные страсти, а уж потом, на сытые желудок и плоть – выдуманные слюнтяями заумные. Оно и понятно: первые дают жизнь, вторые её укорачивают и, в конце концов, губят напрочь.
- Устами старейшины глаголет истина, - поддержал деда с больными мозгами внук со здоровой головой. – Вот что значит житейская мудрость, не тронутая плесенью цивилизации. Я бы только добавил, что, поскольку всё, согласно классикам, живёт и развивается по синусоиде, то генетические пороки рано или поздно уступят место искусственным порокам разума, - вроде бы и согласился с дедом, но одновременно и возразил тронутому мудрецу.- Иначе мировой социум загниёт, не обновляясь. Борьба между порочными страстями и обновляющимся разумом – вечна. Вечные генетические пороки нужны – без них, всякий верующий знает, без избавления от них в рай не попадёшь, так же, как без надуманных не протиснешься в светлое будущее. Вы спрашиваете, откуда взялись эти искусственные надуманные социологические пороки? – Все скромно молчали. – Их придумали те самые учёные, к которым стремится Родион и к которым скептически относится дед, всю жизнь подгоняемый этими самыми манящими пороками, но так и не ощутивший их вкуса на собственной рабочей шкуре. Так ведь, Иван Васильевич? – попросил одобрения у старейшины, которого всегда звали по имени-отчеству ещё с тех времён, когда он честно служил в замдиректорах стройтреста, в котором впоследствии, уже не сказать, чтобы честно, химичил его сын, и не терпел звания «дед».
- Баламут! – похвалил бывший зам, свихнувшийся, однако, не на безупречной службе светлым идеалам, окрашенным в красное, а после смерти любимой жены, внезапной и обидной, поскольку бабка была моложе и крепче него. – Всё запутал! Не хуже телелибералов с масляными рожами, холёными руками и стеклянными глазами, что живут у нас припеваючи.
- Лучшей похвалы и не придумаешь, - дохвалил сам себя семейный хилософ.
- А что ты, собственно говоря, имеешь в виду под так называемыми тобой искусственными пороками? – возник старший брат, с которым втихую и спорил младший.
Виктор даже улыбнулся, обрадовавшись, что, наконец-то, услышал потенциального оппонента.
- Главных меньше, по моему мнению, всего два – свобода и справедливость, но они так густо обвешаны сопутствующими, что и стволов не видно. И то, что они так закамуфлированы сопутствующими, требующими долгого и кропотливого разъяснения, показывает, в отличие от низменных, слабость и несостоятельность натужных надуманностей интеллигентов-либералов.
- Зато – какие стволы! – восхищённо воскликнул противник.
- Трухлявые, - парировал защитник дедовской концепции развития общества, - неужели ты в натуре думаешь, что светлой мечтой и благостной целью современных гомо сапиенс по-прежнему считаются свобода, равенство, братство, справедливость? В Европе уже запурхались с ними.
- Даже собака старается сорваться с цепи и удрать на волю, - поддержала, как всегда, старшая сестра старшего брата.
Виктор деланно, широко открыв зубастый рот, проржал:
- Ага, - согласился, - как же, - не согласился. – Побегает, побегает на свободе, да и возвращается подобру-поздорову к корму, конуре, хозяину и цепи. Так и человек цацкается с пресловутой свободой как с ежом – как ни ухвати, а всё колко. Где вы усмотрели настоящую свободу? В государстве, главном эксплуататоре? Смешно! Оно поддерживает расслоение, иначе, зачем власть? В обществе? В любом обществе каждый старается выпятиться, выплыть в сливки, иначе, зачем эти сборища, если не дают возможности преуспеть? В семье? Где всегда была строгая иерархия, скрытый домострой, иначе семья развалится? В дружбе? Где всегда, что бы ни говорили, есть ведущий и ведомый и потому, по высказыванию Монтеня, самая глубокая дружба неизменно порождает самую ожесточённую вражду и предательство? В труде? Где без руководителей, а потому и без зависти, не обойтись, как не обойтись без продавца и производителя, зависимых друг от друга? Где? Да и нужна ли она? – оракул с ожесточением выхлебал остывший в чашке кофе, нервно пригладил модный русый ёжик.
- А религия, вера? – подкинул дровишек ёж-оппонент. – Свобода вероисповедания?
- Вера? – с пренебрежением повторил Виктор. – Вот уж где и в помине нет свободы, так это в религиозных сообществах. В них всё зарегламентировано – от колыбели до могилы, и во всём послушание. Вер много, уже одно это свидетельствует о несвободе, а если вспомнить о сектантстве, то становится ещё яснее, что свободы в религиозном подвижничестве нет. Не хочется вспоминать о религиозных войнах, инквизиции, Аввакуме, джихадах. Ни одна из вер не даёт даже приблизительно ясного ответа на два главных вопроса: зачем живём и что будет потом, предлагая отдаться на волю всевышнего, избавив себя от пугающей свободы. Удобно, конечно, но это и есть самое скверное отсутствие духовной свободы. Меня такое не устраивает, потому и живу по собственным понятиям, ориентируясь на собственные ощущения и размышления.
- Вот кого надо в спикеры! – восхищённо воскликнула риэлторша. – Человек передовых современных взглядов, ему всё пофигу!
- Общественным, народным холуём? – поморщился потенциальный лидер. – Избави боже! Пусть Василиса упирается, ей бабки нужны, не свобода, а они несовместимы.
Сестра хмыкнула, но не возразила.
- Кому они не нужны? – согласилась риэлторша, тяжко вздохнув.
- Воистину свободным, - продолжил запалившийся Виктор, - можно стать, избавившись, как учили мудрые древние философы, от всех желаний. Готовы мы на это? – Все неопределённо пожали плечами, ухватились за чашки, отказываясь от честного ответа. – Нет, конечно. Мы уже так обросли всякими желаниями, мечтами, кредитами на будущее, придуманными самими и навязанными идеологами государства, что, не понимая ни черта, бежим, запыхавшись и теряя нравственные и физические силы, за манящим клоком сена, маячащим перед осунувшейся мордой, в ещё большую кабалу. Ещё бы – прекрасно звучит: будете жить свободно и независимо во всё отодвигаемые сроки. Самый вредный фетиш из всех придуманных учёными, отвлекающий от главного в жизни – критического размышления о смысле существования.
- Но и вне общества, не сообразуясь с общественными требованиями жить нормально нельзя, не получится, - выдала глубокую сентенцию будущая общественница, настраиваясь на лидерскую роль. – Кто-то же должен управлять движением масс, определять направление и критерии развития.
- Да, - согласился ершистый брат, - всегда появляется кто-то наиболее наглый, кто присваивает право управлять нами, и есть мы – куча, толпа, кто добровольно отдаёт это право и слепо подчиняется ему, веря, что так будет лучше, и не понимая, что преступны одинаково и тот, и мы. – Налил ещё кипятка, всыпав три ложки кофе, возбуждая светлую мыслю, отхлебнул жадно. – Так удобнее. Вспомните, что рабы древнего Рима добровольно возвращались в рабство из рядов восставших, отдав душу хозяину в обмен на удовлетворение пороков тела. То же было у нас с крепостными, которые не хотели свободы, прижившись в спокойствии, тепле и холе несвободы. Так же и сейчас под прикрытием патриотизма.
- Ну, уж это ты слишком! – возмутился Василий. – Страна тебе даёт массу свобод, умей только ими распорядиться.
- Плети, Емеля! – саркастически хохотнул диссидент. – На бумаге-то всё есть, ещё больше – на словах, а на деле? И что ты вообще понимаешь под патриотизмом?
Старший, нахмурившись, отставил чашку. Ему явно не по нраву была затеянная младшим выскочкой застольная пря на щекотливую глобальную нравственную тему, в которой сам чёрт не разберётся. Да и надо ли? А хвостатый, с левого плеча младшего, совсем распоясался, на всё готов дать ответ, и все втык устоявшемуся мнению, и все под ребро, где больнее всего от затаённых неприятных размышлений.
- Так же, как и все – любовь к родине.
- С какой буквы? – пристал отщепенец. – Любовь к стране и государству? Слишком абстрактно – меня такая любовь не устраивает. Мне больше по душе любовь к стране и родному городу, где я родился и вырос, на так называемой вшивой интеллигенцией – малой родине, которая для меня – самая большая. Здесь и ради неё я готов претерпеть болезненные ограничения личной свободы. Но для государства, большой страны, - и замедлил, подыскивая ответ помягче и поточнее, - не знаю.
- Так недалеко докатиться и до предательства! – в сердцах произнёс Василий, с негодованием посмотрев на мизерного местечкового патриота.
- Ну, нет! – с неменьшей силой возразил Виктор. – Предателями становятся потерявшие малую родину, поскольку большая для них – ничто. Хотя доля истины в твоих сомнениях есть. Большинство людей, простых и необразованных, с недостаточным духовным миром, не знают и не признают понятия «предательство» и потому поступают так, как для них естественно и выгодно. Если есть возможность безнаказанно украсть или ограбить себе на пользу, то почему бы и нет? Если от друга нет благ, то какой же он друг? Если ты начальник, то сделай нам меньше работы и больше зарплату, иначе какой же ты начальник? И таких много. Они до времени таятся от себя и от других. Вспомни, сколько было в начале войны сдавшихся в плен? Дай таким свободу, и не будет страны. – Ухватил пустую чашку, нервно повертел в ладонях. – Свобода нам вредна изначально – она требует неимоверно тяжких издержек духа и тела. Свобода, что бы о ней ни говорили, что бы ни обещали – блеф, выдумка всяких вождей, ведущих верующих на смерть. Правда, есть и такие индивидуумы, что свято верят и болеют мнимой свободой, но они всего лишь мотыльки, стремящиеся на губительный свет. Судьба их предопределена: они очищают мир, только и всего. Никогда не было никакой свободы, во всяком случае – вдоволь, и не будет, пока существуют государства, переполненные неравенством.
- Интересно, - неожиданно встряла в монолог приспешница пороков младшая сестрёнка, - а любовь ты тоже причисляешь к порокам? – и опустила голову, пряча глаза. – Если так, зачем таскаешь цветы?
Ущемлённый братан даже отдулся, собираясь с ответом.
- Насчёт любви-и… не-е зна-а-ю… - протянул, экономя время. – Ты, конечно, имеешь в виду любовь между полами? – тянул язык, хотя и так было ясно.
- Другие любви меня не колышут, - с нахальством и задором подтвердила спортсменка.
- Скудный, однако, у тебя духовный запрос, - пренебрежительно попенял идеолог пороков, редко удостаивающий выросшую младшую серьёзной беседой. – Для начала разъясню для справки, отступя от темы, что цветы дарят любимым по-настоящему, а подарки, особенно чересчур ценные, в качестве платы – любовницам.
- Предпочитаю и то, и другое, - обнаглела одна из непонятно кого, вечно окружённая и осаждаемая поклонниками без цветов и подарков.
- Понятно, - смерил её критическим взглядом мужик, предпочитающий дарить цветы. – Надо понимать, что предпочитаешь всё же подарки? – Виктория улыбнулась, высунув язык. – Ну, и правильно: любовь – чувство временное, а подарки останутся, - но тут же поправился: - Правда, современные продвинутые мужики выработали постыдное правило забирать дарёное в случае разбега даже силой. Имей в виду. Затыривай подальше и поглубже.
- Учту, - пообещала
