Однажды мне во сне явилась вечность ночью,
В сверкании кружила, видел все воочью,
И струйки тьмы и света убегали в одиночье.
В них тенью отражались времена благие,
Дни, месяцы и годы, и века перетекали золотые,
И многосферье поглощало бурно страны света,
И все, чем жили люди и вершили, чем согреты.
Влюбленных песнь лилась мелодией блаженной,
Молила о надежде и мечтах благословенных,
И струны издавали звук Божественный Начала,
И песнь несла собой успокоение и увлекала.
Предметы женского восторга, бытия беспечны,
Жизнь украшают и дают отдохновенье вечно.
Они повсюду: в комнатах, в саду в цветах,
Влюбленному они милы, их суть - в мечтах.
Властитель сумрака, чья поступь тяжела в ночи,
Он - тьма, туман, и все скрывает и молчит,
Ползет, повсюду проникая темным пламенем свечи,
Как будто солнце, скрытое средь туч и облаков,
Страдая, посылает все лучи пронзить печаль веков
В погоне за пространством света и вселенной,
Несущими любовь и плоти развлеченье бренной.
Ходы он делать принимался словно крот подземный,
Чтоб в них укрыть все тайны, вопль бессменный,
Страданья всех и их бездушье во грехах своих,
Что в мраке быта темной жизни, познавая их.
Он церковью основан был, им занимались Свыше,
Слух был открыт ему и вежды видеть, слышать.
Мир крови жаждал, убивал, рождаясь вновь,
Пил кровь, ел плоть людскую, обращал в любовь.
Он складывал остатки в груды хлама, не страшась,
В томленьи жизнь провел, лишь Вышнего боясь,
Удерживая все в своих руках, сжимая власть,
Живет, презрев спокойствие и вдохновенье.
Минуя тьму, сбежав от скорбной суеты мгновенья.
У всех безумных, неподластных Божьему рассудку
И обращавших Вышний Разум в предисловье к шутке,
В протянутых руках сума, дающая им право на мученье.
Она лишает начисто их чести, разума прозренья.
Он словоблудьем, многословием грешил, попойкой,
Его слова летали словно мухи над помойкой,
И каждый Божий день ослабленной душой витал
Над сонмом мелочей, там совесть, честь искал,
Лишь в рабстве он обрел себя чужим мышленьем,
Забыв об истинном своем пути, предназначеньи.
Рыданья издавал он, пел и плакал громко,
Летел без крыльев, покоряя воздух тонко,
И разносилось пение его настолько звонко,
Что слышно было тем, кто не в своем уме
Был рядом с ним во свете иль во тьме
В ущельях тайных у подножья гор высоких,
На свет стремился, выбирая путь далекий,
Чтоб каждый, выйдя из себя, подняться смог
И воспарить над всем, направившись, где Бог,
Спешить вослед светилу дня, путь освещая всем
Лучом, как даром Господа, без видимых проблем.
Когда хотел безумный подсказать их путь,
Определив движенье к праведности, света суть,
Услышал ясно шепот: "Лишь своей невесте милой
Я все отдам, без жалости потратив жизни силы".
Послесловие:
Henry Vaughan. The World
I saw Eternity the other night,
Like a great ring of pure and endless light,
All calm, as it was bright;
And round beneath it, Time in hours, days, years,
Driv'n by the spheres
Like a vast shadow mov'd; in which the world
And all her train were hurl'd.
The doting lover in his quaintest strain
Did there complain;
Near him, his lute, his fancy, and his flights,
Wit's sour delights,
With gloves, and knots, the silly snares of pleasure,
Yet his dear treasure
All scatter'd lay, while he his eyes did pour
Upon a flow'r.
The darksome statesman hung with weights and woe,
Like a thick midnight-fog mov'd there so slow,
He did not stay, nor go;
Condemning thoughts (like sad eclipses) scowl
Upon his soul,
And clouds of crying witnesses without
Pursued him with one shout.
Yet digg'd the mole, and lest his ways be found,
Work'd under ground,
Where he did clutch his prey; but one did see
That policy;
Churches and altars fed him; perjuries
Were gnats and flies;
It rain'd about him blood and tears, but he
Drank them as free.
The fearful miser on a heap of rust
Sate pining all hislife there, did scarce trust
His own hands with the dust,
Yet would not place one piece above, but lives
In fear of thieves;
Thousands there were as frantic as himself,
And hugg'd each one his pelf;
The downright epicure plac'd heav'n in sense,
And scorn'd pretence,
While others, slipp'd into a wide excess,
Said little less;
The weaker sort slight, trivial wares enslave,
Who think them brave;
And poor despised
Truth sate counting by Their victory.
Yet some, who all this while did weep and sing,
And sing, and weep, soar'd up into the ring;
But most еwould use no wing.
O fools (said I) thus to prefer dark night
Before true light,
To live in grots and caves, and hate the day
Because it shews the way,
The way, which from this dead and dark abode
Leads up to God,
A way where you might tread the sun, and be
More bright than he.
But as I did their madness so discuss
One whisper'd thus,
"This ring the Bridegroom did for none provide,
Е But for his bride.
