Иностранные
советчики лучше нас
знают, как нам жить.
Чем нам хуже, тем лучше
западным доброхотам.
(Танка)
Последним заданием было написать автобиографию в пяти предложениях. Я быстро написала пять предложений. Но задумалась. В них не было ничего художественного. Свои сомнения я выразила вслух:
- У меня получилось скорее резюме как для устройства на работу, а не автобиография.
Ютта сказала, что это окей. Нам предоставлена свобода - как хотим, так и пишем. Сами выбираем и форму, и содержание.
Третьим предложением в моем резюме было: "Я работала в науке, пока не разразилась перестройка." Предложение позабавило моих слушательниц.
- Ты пишешь "разразилась", как будто это природное явление, как будто это катастрофа, - сказала Лиза.
Андреа, работавшая по продвижению демократии в отсталых странах (в том числе в России), видимо обеспокоилась и объяснила Лизе:
- Для них в Сибири перестройка в самом деле разразилась. Перестройка совершалась в Москве. До Сибири она дошла уже свершившейся.
- Нет, - сказала я. - Перестройка совершалась во всей стране, и для всей страны она была катастрофой.
В ту неделю я как раз прочитала рассказ Владимира Митренина "Лилька" о судьбе, сломанной перестройкою. Жизнь, разрушенная вместе со страной. Написала я комментарий к рассказу и получила ответ от моей знакомой жительницы Петербурга.
"У нас есть огромное кладбище на юге города. Оно имеет свои кварталы, аллеи, и там сотни тысяч безымянных могил: "н.м." и "н.ж." написано на маленьких табличках из серого мрамора и годы с 1991 по 2004, и редко где точная дата или имя. У нас чтят память погибших в блокаду - почти шестьсот тысяч лежат на Пискарёвском кладбище, но жертв перестройки на Южном кладбище пока не чтят. Хоть так: каждому участок два на полтора с деревянной опалубкой и махонькая табличка толщиной два сантиметра. Кладбище считается крупнейшим в Европе. Это только Питер. А что делалось по стране!"
Рассказала я об этом кладбище. Андреа напряглась еще сильнее и сказала, что она не понимает, что это значит. Я повторила сказанное и пояснила, что похоронены умершие на улице бездомные, ставшие бездомными из-за перестройки. Андреа спросила меня, как бы изобличая в отсутствии логики:
- Почему же они похоронены в Петербурге?
- Потому что они умерли в Петербурге. В других городах свои кладбища.
Лиза слушала меня с интересом, чуть ли не с восторгом.
- Мы ничего этого не знаем. Для нас перестройка - это падение Берлинской стены.
- А здесь ничего об этом и не рассказывали.
Посмотрела я на мою оппонентку, и стало мне ее жалко. Андреа была в смятении, ведь попирались самые основы ее мировоззрения. Я смягчила свои речи оговоркой, что не хочу давать политинформацию, но это была моя биография.
Лиза и Ютта поддержали меня, сказав, что как раз это и было ново и интересно для них.
Андреа выглядела еще раздраженнее, чем раньше. Во всех своих рассказах об африканских странах она характеризовала местное население как "невероятно дружелюбное", а тут вдруг представительница третьего мира, облагодетельствованного Западом (а Запад представляет Андреа), невероятно наглеет и не показывает ни дружелюбия, ни благодарности.
А я стала думать, что рассказы, которые Андреа писала дома и читала нам вслух, все скучны. Исключение только - описание звездной ночи в Нигере. В неприязни к ней я поверила, что Андреа никогда не общалась с аборигенами, только собирала слухи о них среди других немцев, и кто еще там был из Европейского Союза.
Самыми интересными были сочинения, которые Андреа писала во время занятий, о разговорах с отцом и о матери. То, что Андреа писала дома, было натянутым, претенциозным, как бы просило: "Да восхититесь же вы моей необыкновенной жизнью!" А слушатели и не восхищались, и не удивлялись. Вместо этого разбирали ее рассказы о пребывании в экзотических странах, как будто это были самые обычные опусы самой обычной участницы курсов, которая хочет научиться писать автобиографию.
