бандит, с до блеска выбритым черепом пересел ближе и, достав свой ствол, не отрываясь, наблюдал за Егором.
— Бабу-то свою спрятал? — спросил Дикий, поглаживая пистолет. — А я ведь найду. И когда звереныша твоего вверх ногами подвешу, ты мне всё расскажешь.
И тут из бани донеслись истошные крики. Даже не верилось, что так могут кричать взрослые мужчины. Дикий со своим помощником вскочили на ноги как ужаленные. Дверь бани распахнулась, и из нее вывалился голый человек, крича и катаясь по траве. Вся спина у него была исполосована длинными порезами. Крик в бане тем временем оборвался, перейдя в густое и жуткое бульканье.
— Что там? — принялся тормошить голого Дикий.
— Кошка, — выдавил из себя тот.
— Какая, к черту, кошка? — Дикий махнул рукой лысому: — Посмотри!
Лысый выставил пистолет и шагнул в баню. Спустя минуту он вывалился обратно, не переставая обильно блевать.
— Что?! — кинулся к нему Дикий.
— Витька... в лоскуты... кишки... на полу... — выблевывал из себя слова лысый, позабыв про пистолет.
И тогда Егор побежал. Он добежал до мостков и прыгнул в реку.
— Догнать! — заорал Дикий и пнул голого.
— Ствол там... — с ужасом указал тот на распахнутую дверь бани. Дикий сунул ему свой и повторил:
— Догнать, я сказал! И ты тоже, тошнотик!
Когда голый и лысый достигли реки, Егор уже вылезал на противоположный берег.
— Живым! Не стрелять! — орал от бани Дикий. Бандиты полезли в реку.
Добежав до леса, Егор упал на землю, вполз прямо в куст дикого малинника и замер. Он хорошо видел, как из реки вылез только один из бандитов, а именно лысый. Голый на берегу так и не появился. Лысый добежал до леса, вломился меж стволов и был таков. Когда его шумный бег затих вдали, Егор вылез из кустов и спокойно пошел по направлению к мосту.
На мосту его ждал Дикий. Глаза его были круглы, а в руках он держал еще один пистолет.
— Ты... — его голос дрожал. — Ты что, а? Ты как это?
— Обредиха твоего первого бойца прибрала. Она в этой бане испокон веку хозяйничала. Голого водяной прихватил. А лысый из лесу не вернется. Леший его заведет.
— Куда заведет?
— Далеко заведет. Ты один.
— А ну, иди, — Дикий махнул пистолетом в сторону. — К дому иди, гад.
Они шли по тропинке, что бежала через поле, заросшее высокой сорной травой. Впереди шел Егор, сзади, держа его на прицеле, ковылял Дикий. Уже стояла ночь и густой туман окутал всё вокруг.
— Конец тебе, Седой, — сказал Дикий. — Тут тебе никто не поможет. Тут я тебя и кончу. Что молчишь?
— Жду, — ответил Егор, прислушиваясь к тишине вокруг.
— Ждешь? Чего это? — Дикий облизал пересохшие губы.
— Я вырос в этой деревне, — сказал Егор. — Когда еще она была жива. Меня дед учил, как себя надо в деревне да в лесу вести, чтобы никого из соседей не обидеть. Научил и как просить их о помощи. Никогда я о таком, как сегодня, их не просил. А еще дед мне сказывал о силе, что в тумане является тем, кому больше надеяться не на что. Только в этих местах она обитает, больше нигде.
— Ты о чем? — озираясь в тумане, спросил Дикий. Пистолет в его руке заметно дрожал.
— О Белой Гриве, — ответил Егор. — Забирает она человека без следа.
— А ну, шагай шире, — велел Дикий, — и хватит болтать. А еще...
Но он не успел договорить. Туман за его спиной вздыбился, накрыл, будто волной и стало слышно как в траву повалился пистолет. Егор немного постоял, не оборачиваясь и что-то шепча. Потом отыскал оружие Дикого и пошел за женой и сыном. На мосту он остановился и швырнул пистолет в черную воду реки.
ПОПУТЧИК
философская проза
На скамье сидело трое мужиков, один курил, двое других потягивали пиво из бутылок. Я бы не подсел, но скамья была длинной, и один из сидящих был моим отдаленным родственником.
— Присаживайся, в ногах правды нет, — к тому же сказал дядька Семен, затягиваясь.
— Спасибо.
Дядька меня представил, мужики кивнули, назвались. Мы пожали руки, мужики продолжили прерванный разговор. Я не вслушивался, глядя на вечернюю зорьку, догоравшую в небе, достал сигареты, закурил. Мужики рассмеялись какой-то шутке и один из них, поднимаясь, добавил:
— Ну, это до второго пришествия ждать придется. У Матвеева прошлогоднего снега не допросишься. Всё, я до хаты. Покеда.
И ушел. За ним поднялся дядька Семен.
— И мне пора.
Он пожал руку тому, кого звали Михалычем, а мне сказал:
— Долго не сиди. А то Татьяна на ночь дверь на щеколду закрывает. Я ей скажу обождать, но она забыть может.
— Докурю сейчас и приду, — пообещал я и Семен ушел.
— А ты веришь во второе пришествие? — спросил меня Михалыч. Я посмотрел на него. Он был серьезен и вовсе не пьян — что для здоровенного мужика литр пива? Язык вот зачесался после небольшого «прогрева», вот и хочется ему поговорить.
— Это про то, что Спаситель снова придет в этот мир? — я пожал плечами. — Поповьи сказки.
Михалыч покивал, будто бы соглашаясь, вздохнул и сказал:
— Я вот тут недавно подвозил одного. У нас со свояком фура с тягачом, на ней и работаем. Он вот сейчас в рейсе, вернется, я поеду. Это если недалеко, полторы, две тысячи. Если больше — вместе едем. Так вот, еду я, стало быть. И тут машину влево ведет — шину проколол. Стал на обочине, вытащил инструмент, менять собираюсь. Тут и подходит паренек. Лет — вот тебе погодок будет, тридцать или около. Поздоровался и просит подвезти. Смотрю на него: одет просто, но для путешествий как бы — джинсы, там, потертые, ботинки на толстой подошве, хорошие. Куртка брезентовая, кепка с козырьком — молодежь такие носит. Лицо загорелое, обветренное, усы и бороденка курчавятся. Понравился мне сразу — взгляд у него… — Михалыч подумал, пощелкал пальцами, — лучистый такой, добрый. Я говорю: конечно, мол, подвезу. Вот колесо только поменяю. Он тут же рюкзачок свой — рюкзак еще у него за плечами был — сбросил, подскочил, да и давай помогать. И видно сразу, не впервой ему эта работа. Вдвоем мы мигом колесо поменяли. Забрался он в кабину, я за руль да и тронулись. С попутчиком ехать хорошо. Правда, и попутчики разные бывают. Иной сидит сычом — ни слова, ни полслова из него не вытянешь, а то и задремлет. Хуже нет пассажира. А с иным любой путь вдвое короче — и байку расскажет, и выслушает. С таким расстаешься, будто с родным.
Михалыч усмехнулся, глотнул пива из бутылки. Я увидел его пальцы — мозолистые, привычные и баранку крутить и железки на места ставить. Работяга, одним словом. Михалыч кашлянул, стал рассказывать дальше.
— Парнишка тоже хорошим попутчиком оказался. Откуда идешь, спрашиваю? «Издалека, отец, — отвечает он. — Давно в России не был, вот, решил посмотреть». И где же тебя носило, спрашиваю. За границей, что ли, был? Кивнул, улыбнулся. Нешто там хуже, если вернулся, говорю. «Везде по-своему, отец, — отвечает. — Везде люди живут, а люди везде одинаковые». Да ну! — не согласился я. У них там все по-иному. Ладно еще европейцы. А азиаты, а негры в Африке? Одни в шалашах посейчас еще живут, голые ходят. Попутчик говорит: «Люди что рука (и руку мне свою показывает, а рука работящая, не изнеженная), бывает, мерзнет, бывает, обжигается. Дружеское пожатие ей приятно, когда бьют — больно. Разное на руках люди носят. Одни перчатки дорогие, кожаные. Другим меховые рукавицы привычнее, да, что вернее, сподручнее. У кого-то лак на ногтях, пальцы нежные, у кого-то грязь под ногтями, а пальцы грубые и ладони мозолистые. У кого-то пальцы все до единого в кольцах-перстнях, у кого-то ничего похожего, а вот кисть разукрашена, да и то всё разное: у одних узор из хны, что со временем сходит, у других наколки вечные. Кому-то привычнее в снежки играть, кому-то в горячем песке возиться. У одних кожа белая, у других черная, у третьих желтая. А руки у всех одинаковые». Удивился я — не думал про это так никогда, а он сравнил людей с руками и всё на место поставил. Я и спорить расхотел. Парень-то, видно сразу, ученый, а говорит просто, понятно, без иноземщины да иных излишеств. И честно говорит, от души. Таких собеседников лучше слушать: задал вопрос да и вникай, о чем он говорит. Вот я и скажи: ну, положим, одинаковые люди на земле. А Америке все один больше других надо — то воюют против кого, то запреты-санкции вводят. Иным продохнуть от них нельзя. Не по-людски живут, а все одно лучше других. Как так получается? Попутчик мой отвечает: «Сами американцы точно такие же, как всюду. Тут от руководителя много зависит. Ведь у людей на уме всякое — один головой думать любит, другому проще руками что-то делать. Один хитрый, другой властный, третий простой да радушный. Властные люди всегда идут руководить, и на службу себе берут хитрых да умных. Простые люди охотно им доверяются, ведь простому человеку много не надо. К тому же люди привычкам своим верны, опыту других людей, у которых что-то хорошо получилось. Когда-то Америка была молодым государством — по сути, оно и сейчас такое. Но выросло, окрепло. Во́йны большие мимо них прошли: и первая, и вторая мировые. На их континенте таких войн никогда не было. А они на войнах этих много денег сделали, разбогатели. Вот и теперь стараются, чтоб и впредь так было: чтобы люди воевали далеко от их территорий. Как привыкли, так и делают дальше. Напрямую в драку не ввязываются, стараются, чтобы за них воевали другие». Я говорю: так не справедливо это! А он: «Справедливость — удел людей. Это выбор человека. Один честно живет, другой не хочет, мало ему. В мире справедливости мало». Я заволновался: как же жить тогда? Он смеется, а у самого глаза грустные, много видавшие: «Как раньше жил, так и живи. Сам будь справедливым. Это всё, что ты можешь сделать». А как же бог, царствие небесное? — я спрашиваю. «На бога надейся, а сам не плошай, — отвечает. — Сегодняшним днем живи, не думай про царствие небесное. Никто оттуда не вернулся, спросить нам про то не у кого. Если тебе легче жить, думая про царствие небесное — думай и верь. Хуже от этого не будет». Так ведь — я отвечаю в сердцах — коли этого нет, уже хуже! Что же, обманывали нас святые отцы? «Человек обманываться рад, — отвечает мой попутчик. — Сами обманывались, выходит, и вас обманывали. Не со зла, так уж вышло». Осерчал я, даже скорость сбавил, от греха. Такое зло, говорю, похуже иного. А экстрасенсы эти? Свет в конце тоннеля? Тоже ложь? Те, кто помер, а потом его врачи вытащили — говорят же они после, что там райские кущи, что хорошо там, как дома. Не врут ведь?! «Не врут, — отвечает. — Тебе вот сон, скажем, приснился. Ты его мне рассказал. Соврал? Нет. Правду рассказал? Да. А правда ли есть сам сон? Тут и есть закавыка. Но человек уж так устроен: если ему что-то непонятно, если он сталкивается с неизвестным, то непременно старается эту неизвестность как-то объяснить, то есть обезопасить для себя. Если бы человеческий мозг так не умел, вымер бы давным-давно человек. Вот и снятся ему ангелы небесные, здравствующие покойники, которых он знал, свет в конце тоннеля». Плохо мне стало после этих его слов. Я в бога-то особо никогда не верил, а все равно обидно как-то. Попутчик мой хорошо это понял, да и говорит: «Не обижайся, отец. Запомни только: я ведь тоже человек и могу ошибаться. И мне эта горькая кривда могла привидеться». Сказал он так и весело рассмеялся. И даже какой-то анекдот рассказал — рассмешил меня. Я потом этот анекдот вспомнить пытался, да все впустую. А тогда полегчало мне.
Михалыч помолчал, глядя
