Видно и устал ты немало.
Князь и правда был рад присесть и вытянуть уставшие ноги.
Афанасий зачерпнул из кадки воды и протянул ковш гостю:
-Жарко нынче, а водичка ключевая.
Князь почти махом осушил ковш:
-Благодарствуй отец.
Старичок вновь улыбнулся.
-А как же все те, кто сегодня пришли к Вам? - спросил Николай, не зная, как заговорить о главном.
-Кому я был нужен, с теми поговорил, - просто ответил старец, - а остальным надо просто о душе вспомнить и половины бед их не будет, я им это и сказал. Многие пришли, чтобы потом соседям да родне рассказать о моих чудесах, а чудес-то нет.
Отец Афанасий помолчал, внимательно разглядывая князя:
-Пришел ты не за этим, - продолжил он, - но и к тебе мы вернемся. А знаешь, как я оказался здесь?
Николай только отрицательно покачал головой.
-Я расскажу.
Солнечный свет падал прямо на лицо старца, делая похожей его кожу на старый пергамент, но он не отодвинулся в тень, а только слегка прикрыл веки.
-Хоть мой дед и был священником, но я даже подумать не мог, что и сам приду к служению Богу, - зашелестел опавшей листвой голос отца Афанасия, - отец мой был из ремесленников, сапоги тачал. Богатыми мы не были, но и не бедствовали. Я с сестрами много времен у деда в деревне проводил. Помню и служить ему помогал, и пел, но мне тогда больше нравился свет свечей, да красивая ряса деда… Я и грамоте обучен был, дед постарался, хотел меня в духовное училище отправить, но отец вызвал к себе в Москву и взял в подмастерья.
Жизнь моя, как по кочкам неслась… Но и родине я послужить успел. Как французы на наши земли позарились, так и меня рекрутчина застала. Мамка с сестрами плачут, а мне все нипочем! Страшно только стало, когда товарищей приходилось хоронить, а как самого зацепило, так и вовсе вся удаль пропала… Однажды наш капитан увидал, как я письмецо домой карябаю, и почерк мой ему понравился, говорит, буковки все ровные и определил меня под конец писарем в штаб, со штабом я и до Парижа доехал.
Только домой возвращаться некуда было, и дом и мастерская в пожаре сгорели вместе с отцом, мать горя не перенесла. Так я опять к деду, он мне и женку сосватал, хорошая была…
Старец замолчал, точно сглатывая комок, а князь не смел просить продолжить, видел, что горе потери оставило свою печать на душе этого человека.
-Хорошая… Только пожить-то и не успели, - собравшись силами вновь зашептал старец, - родами с младенцем Бог забрал. А деда я тогда и слушать не хотел, ругался последними словами, хмелем боль заливал. Подался вновь в город, нашел тех, с кем врага били. Так от двора ко двору в пьяном угаре и слонялся, как пес бездомный, да и попал под извозчика.
Как жив остался даже и не скажу, впал в горячку. Дед меня разыскал, выходил травами, да молитвами. Дед молится, а мне лица погибших товарищей чудятся. И понял я тогда, что за многих и помолиться некому, а все, что было в моей жизни, вело меня к одному, к молитве не за себя, а за мертвых и живых, кому нужно великое Божье слово.
Сначала я жил в монастыре, себя усмирял, на Афоне был, чудно там, там дух Божий, а потом игумен дал мне благословение на жизнь в Пустыне. Здесь у меня остаются те, кому себя постичь надо, без мирской суеты. Кто неделю в посте и молитве живет, а кто год и два.
А среди тех просителей, что за частоколом помощь нужна лишь немногим, да и рецепт для всех один – не грызть друг друга, мягче быть, и создателя вспоминать не только в горе, но и в радости.
-А откуда Вы знаете, кому помощь нужна? - осмелился спросить Старицкий, глядя на старца во все глаза.
Тот мягко улыбнулся, от чего по лицу собрались морщинки:
-Я слабый человек, что я могу знать?
Он приподнялся и наклонился к Николаю, глядя не в глаза, а в душу:
-Тяжело тебе, груз на душе носишь… Да такой, что даже на исповеди не решаешься рассказать.
Князь впервые с отрочества залился краской, а Афанасий продолжал:
-Я всего лишь монах, грехи отпускать не могу, и порицать тебя не стану, все мы грешны. Груз одному тяжело нести.
-Отец Афанасий, я ведь пришел просить Вашего благословления на постриг, в монастырь хочу уйти…
Старец поднес указательный палец к его губам:
-Сначала ношу с души сними, а там посмотрим, чую из-за этого ты и хочешь оказаться за монастырскими стенами.
Первые слова давались князю тяжело, язык будто немел и еле двигался, но постепенно его стала захлестывать волной воспоминаний, которые штормом вырывались наружу из глубин памяти.
Глава VI
Хоть и минуло с той поры почти с десяток лет, но рассказать о вечере, что перевернул его жизнь, он решился только этому старику со всё понимающими глазами.
Князь тогда ждал назначения на службу в дипломатический корпус. Дело это было решенным, оставались только формальности. И вот, чтобы не томиться в Петербурге, Николай вместе с другом детства Михаилом Шеиным отправился в лучезарную Италию. Им хотелось посетить знаменитый Венецианский карнавал, примерить маскарадный костюм, зажечь свои макаллети.
Но Шеина дела задержали в Риме, а Николаю не терпелось покинуть вечный город и прокатиться в гондоле с какой-нибудь милой итальянкой. Они договорились, что Старицкий оставит для друга послания в придорожных гостиницах и встретятся они уже на берегу канала у дворца Дожей через неделю.
Май пригоршнями бросал в окно кареты солнечные блики, и молодой офицер не утерпел, велел кучеру подвинуться на козлах и сам взялся за вожжи, вдыхая полной грудью пьянящий аромат свежих луговых трав.
За пригорком уже показались яркие черепичные крыши маленького городка, но тут карета налетела на камень, от чего повредилось колесо. Радость князя тут же померкла.
До города он добирался на попутном дилижансе, рассматривая в окно крошечный городок, который поражал его своим уютом и благополучием. Дилижанс оставил его у дверей единственной гостиницы. Хозяин оказался расторопным и приветливым, но при этом не подобострастным, с открытым и честным лицом, покрытым бронзовым загаром. Через четверть часа и карета самого барина прибыла на конюшню. Вот только из-за поломки путешественнику пришлось остановиться в этом городишке на ночь.
Чтобы убить скуку, князь попросил хозяина разделить с ним ужин. Отец его с малых лет привил уважение к слугам, говоря, что только так они будут ему преданны, учил быть строгим, но справедливым. Поэтому Старицкий не гнушался беседами с простым людом. Коверкая язык Петрарки и Данте на русский манер, князь удивлялся тому, как богат и хорош сей маленький городок.
- Одного только не пойму, - говорил он, отодвинув от себя тарелку тушеной телятины со специями и прихлёбывая из бокала местное красное вино, - от чего среди такой ухоженности, у вас почти в центре стоит дряхлый покосившейся дом в бурьяне? Неужто его убрать нельзя?
Хозяин стал бледным под бронзовым загаром. Он нервно сглотнул и утер лицо салфеткой.
- Этого никак, никак нельзя сделать, - сказал он полушепотом, озираясь по сторонам, будто доверяя чужаку важную государственную тайну.
- Неужели эта развалина принадлежит какому-нибудь сановнику? – не унимался князь, у которого испуганный вид итальянца разжег жгучее любопытство.
Но тот продолжал упорно молчать.
Тогда князь встал из-за стола, накинул на плечи сюртук и взял в руки трость.
- Пойду прогуляюсь перед сном, еще раз взгляну на ваши достопримечательные руины, - бросил он через плечо у самой двери.
- Не ходите, сеньор, умоляю всеми святыми, только не этой ночью, ложитесь спать, а рано утром тронетесь в путь… Ваша карета как раз будет готова…
Итальянца трясло как в лихорадке.
- Понимаете, это не дом, это зло…, - взволнованно говорил он, - существует… существует легенда… Наш город процветает пока стоит этот дом, а бедный скрипач играет.
- Я ровным счетом ничего не понимаю, - отозвался князь.
- Хорошо, так и быть, я расскажу Вам, - сдался тот, - эту историю я услышал от своего деда, а тот от своего.
Давным-давно в нашем городе жили искусные мастера, а этот дом принадлежал юному скрипачу.
Имя его уже истерлось из памяти, но говорили, что когда он начинал играть, то все, и люди, и животные слушали дивную музыку, что лилась из-под его смычка. А он все твердил, что может лучше, и ему нужна особенная скрипка, тонкой работы, со струнами, подобными паутинками. Самые именитые мастера старались для него, но он был недоволен. И вот когда ему принесли очередную скрипку, завернутую в мягкий алый бархат, он вновь разразился проклятиями, что это опять не то, и пусть сгинет весь город, раз его мастера не могут выполнить заказ. В сердцах, он запустил инструментом в окно, и сорвались с его губ страшные, гибельные слова, которые доброму христианину никак произносить нельзя… За них-то он теперь и терпит вечное наказание, но спасает наши души.
Старицкий внимательно выслушал итальянца, да только ухмыльнулся в усы:
- Что ж, хороши у вас сказки, есть чем детишек вечерами развлекать. А я все всё ж пойду.
С этими словами Николай накинул на плечи легкий плащ, и, постукивая тростью, скрылся в майских сумерках.
А трактирщик только горько улыбнулся, перекрестив за постояльцем дверь, и прошептал:
- Ох, не для прогулок нынче ночь, не для прогулок.
Глава VII
Князь, насвистывая полковой марш, с отменным настроением брел по незнакомому городу. Но он и сам не понял, как оказался у развалин. Неодолимое любопытство завладело его горячем сердцем.
Хотя здравый смысл и твердил путешественнику, что не стоит вот так ночью отправляться в дряхлое строение, но азарт уже бежал по венам.
«В какие сказки только люди не верят», - думал он, продираясь сквозь крапиву и репейник к мрачному входу. Остановившись у покосившийся двери, взглянул на улицу за
