этом «ого» было столько искреннего восхищения, что я посмотрела на себя в зеркало очень внимательно: оттуда сияла глазами с лихорадочным блеском белолицая, по-модному худющая принцесса в роскошном платье и с королевской укладкой рыжих локонов. На похудевшем лице особенно ярко выделялись красивые губы, тронутые модной перламутровой помадой. В общем, я себя не очень узнала.
- Как тебе… мои подружки? – с трудом сдерживая дрожь в голосе, я при первой же возможности прильнула к уху Тимура.
- Классные! – улыбнулся тот.
- А… Марина? Красивая, правда? – мой тон был спокоен, выражение лица безмятежно. Лишь сбесившееся сердце мешало нормально дышать.
- Да, очень красивая, - согласно кивнул Тимур. – А можно я тебя без всякого «горько» поцелую? – и впился в мои губы, а все радостно заверещали.
Каюсь, каюсь! Я следила за его взглядом всю свадьбу. Видали дуру ревнивую? Зато убедилась: он не потерял голову от Марины, не останавливался на ней взглядом дольше, чем на ком-либо другом. Он продолжал меня любить, ничего не изменилось. Господи, какая я кретинка!
Свадьбу сыграли в самом начале августа. Я вышла замуж и звалась теперь Беллой Кондратьевой. То есть, Белкой Кондратьевой! Мы переехали в мою квартиру, не особенно что-то переделывая в ней: там всё было более-менее в порядке, а «крутизна» нас не волновала. Тогда понятие «элитное жильё» ещё не стало навязчивым, евроремонты только начинали удивлять своим роскошеством и лишь у самых богатых.
Квартира бабушки и дедушки представляла собой идеал, мечту, рекламную картинку обстановки конца семидесятых. Всё в прекрасном состоянии, ведь бабулечка работала хозяюшкой, обожавшей своё дело. В нашем с мужем распоряжении оказалась отличная мебель а-ля совок, много идеально сохранной посуды, горы хрустящего, пахнущего мятой, кипенно белого постельного белья, милая голубая кухонька, в спальне удобная огромная деревянная кровать с отличным матрасом, тумбочки и трельяж.
В гостиной стояла знакомая многим югославская стенка, у противоположной стены диван, а перед тумбой с телевизором – два кресла. Мягкая мебель была изумрудного оттенка в крохотный золотой цветочек. На полу лежал настоящий туркменский ковёр от окна до противоположной стены. Телевизор у моих стариков в последние два года их жизни был японский, который им помогли приобрести высокопоставленные в горбачёвское время приятели. Настоящий «Хитачи», который прослужит и нам добрый десяток лет. Что ещё нужно для счастья?
Между прочим, сегодня подобный интерьер да в таком безупречном состоянии назвали бы винтажным, и стоил бы он немалых денег. Модно потому что! Но в начале девяностых он не имел никакой ценности, кроме той, что всё это наше. Хотя по сути – «бабушкин рай» и только. Впрочем, и «мамин» тоже: в те годы представления о шике и благополучии почти не менялись из десятилетия в десятилетие, стенка-ковёр-спальный гарнитур красовались в благополучных квартирах и в мечтах советских граждан победнее. Поэтому и нам, молодым, глаз не резало, а счастье заключалось в том, что у нас сразу было собственное жильё!
Две комнаты на двоих, живи и радуйся. Можно даже ребёнка рожать без раздумий – места хватит. Теоретически. Но при первой же попытке намёка от кого-то из старших насчёт возможности размножиться, мы с Тимуром чуть не хором воскликнули:
- Сначала образование! Сначала – диплом!
От нас отстали, ведь было нам неполных девятнадцать лет. Честно признаюсь: вовсе не в дипломе причина – по крайней мере для меня. Казалось безумием рожать так рано, ведь моё детство только что закончилось, лишь вчера я сама была ребёнком!
Тогда ещё я не понимала про себя почти ничего. Кто я? Что я? А если меня порой терзает ощущение, что всё самое главное и лучшее уже произошло и дальше – тишина? А если я не чувствую будущего? Или наоборот: всё, что происходит сейчас – временное, репетиция, тренаж ради чего-то важного грядущего, к которому надо идти упорно и долго, познавая себя. Какие могут быть дети, зачем? Это безумие.
- Безумие! – соглашался Тимур.
Я влюблённая по макушечку!
МАЛЕНЬКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И БОЛЬШОЕ СЧАСТЬЕ
Нам с Тимуркой было хорошо. Даже очень хорошо! Сама жизнь и история страны будто подсовывали нам романтику и приключения. Когда в августе, через полмесяца после свадьбы, произошли известные события мирового масштаба, все три ночи мы провели у Белого дома. Мы и Полина – её не могло не быть там, разумеется.
С нежностью вспоминаю те дни. Пожалуй, эта неделя останется в памяти удивительным и счастливым событием. Нас, молодых, у Белого дома было очень много, все вокруг казались такими красивыми и родными, а чувство любви к миру наполняло по самую маковку. Хотелось плакать и смеяться одновременно, хотелось петь – и мы пели, рассевшись вокруг костра. В нашем кругу оказалось сразу две гитары и двое вполне сносно на них бряцали.
- Приходит время, с юга птицы прилетают, снеговые горы тают, и не до сна… - нежные девичьи голоса звенели в августовской ночи. Соседний «кружок» вокруг своего костерка пел что-то революционное, но мы слышали только себя. Я поднимала глаза к небу и видела яркие звёзды. Вокруг были друзья и единомышленники. Будущее начинало обретать удивительно радостные черты, казалось, дальше будет только лучше. Было ли нам страшно? Ни капли! Молодость же, безбашенность, романтика.
Домой нельзя, там нас с помощью телефонной связи караулили родители. Домашний дисковый аппарат цвета топлёного молока, большой, с массивной тяжёлой трубкой и спиральным проводом (это я для родившихся в «мобильную» эпоху рассказываю) нельзя было игнорировать и не отвечать на пронзительно визгливые звонки. Бедные предки чуть ни плакали от страха (что понятно), но удержать нас дома и уговорить «не соваться в пекло» оказалось выше их возможностей. Революция – дело молодых. Мы ждали этого всю свою недолгую жизнь, мы хотели и жаждали перемен. И ни черта не боялись!
Но моих Малюдок родители не отпустили «на революцию». Строго-настрого наказали сидеть дома: вот, что значит продолжать жить с родителями – приходилось подчиняться. Было немного грустно без них, так хотелось разделить восторг с моими девчонками! Зато потом я им в красках всё рассказывала, они слушали, вылупив глаза:
- Какие вы молодцы! Жаль, что нас не было с вами!
Хорошо, что тогда ещё не существовало мобильной связи, иначе мамы с папами измучили бы детей и многих наверняка продавили бы шантажом на тему «у меня будет инфаркт, инсульт, когда вас раздавят танками». Мамы-папы слушали репортажи с места событий по шипящему радио с убегающим звуком, Малюдки перезванивались между собой, на чём свет кляли своих предков и волновались за меня, обзывая «сумасшедшей», ведь им всем было по-настоящему страшно. А нам в эпицентре событий – нет.
Впрочем, там, у Белого дома, было немало народу возраста наших родителей. Мы смотрели на них немного удивлённо – что за личности, зачем они тут, им надо дома сидеть – в тепле и покое. Сейчас смешно вспоминать: речь о людях сорока-пятидесяти лет, но нам казалось, они старики, и их место у телевизора, рядом с аптечкой, валидолом и горчичниками. Куда они лезут, на кой рожон в таком возрасте?
Кстати, «старики» выглядели ещё счастливее нас! Порой их реакции на всё происходящее казались избыточными: не сдерживаясь, они начинали плакать, потом смеяться, вытирали слёзы, часто повторяя: «Наконец-то! Сколько молодых – это победа!» Они были ласковы к нам, относились бережно, всё время призывали «поберечь себя, вам ещё новую страну строить!», подчёркивали: «Ребятки, вы герои! Теперь всё будет хорошо, раз вы здесь».
Они ждали намного дольше нас и давно потеряли надежду, что это случится. Или вообще не верили в подобное. Для них те три августовских дня – нежданный подарок, нечаянно сбывшаяся мечта долгих-долгих лет.
Если бы они знали, как ошибались в оценке происходящего, в нас, в молодёжи, да и в себе тоже – что, возможно, намного серьезней. Если бы мы все знали. То нас там не было бы, никого.
Но сейчас, даже зная неведомое тогда будущее, не предам и не отдам тех воспоминаний! Запах печёной картошки, тепло плеча Тимура, рука в руке, его поющий голос, отдающийся во всём моём теле сладким томлением, разгорячённые красивые лица вокруг, фляжка с чем-то крепким, идущая по кругу… И жаркая вера, что начинается абсолютно новая, прекрасная жизнь, которую мы честно отвоюем, отстоим. Ну, да… «Мы наш, мы новый мир построим.»
И разве это было неправильно? А как правильно? Жизнь премудрого пескаря? Сейчас именно так и существует большинство. Нравится? Нечего жаловаться тогда. Всё идёт, как дОлжно. А у нас было по-другому, и мы были счастливы.
Кто мог знать, что всё будет предано, легко и непринуждённо сдано, заложено, заплёвано и растёрто сапогом? А уроки истории, как показало будущее, мы все учили не очень хорошо. Прямо скажем – отвратительно.
Но тогда мы победили! И в сентябре пошли учиться самые счастливые в мире победители Дракона – мы с Тимуром. Моя жизнь в те месяцы – какой-то горный серпантин! События сделали крутой вираж, и опять началась новая эпоха, меняющаяся на ходу, стремительно и непредсказуемо.
Формально пошёл отсчёт новой эры, но, в сущности, сразу мало что изменилось. Пока всё продолжалось, как прежде: магазины пустели окончательно и бесповоротно, люди так же ходили на работу или учились, СССР шатался и кренился, но ещё не развалился, капитализм официально не объявили, хотя уже не запрещали. Всё будто сжалось, сконцентрировалось и приготовилось к прыжку. А пока вошло в режим ожидания, инерционно катясь по проложенным рельсам, хотя и постепенно притормаживая.
Сильно изменилась лишь пропаганда, а, соответственно, пресса. Остальное «оставалось на своих местах до особого распоряжения».
Молодёжная среда бурлила и страстно приветствовала перемены. Правда, у многих возникали конфликты с родителями и более «древними» родственниками, что не обошло и нашу семью.
Тимур крепко ругался со своими «предками», которые на дух не принимали никакой антикоммунизм и, особенно, антисоветчину.
- Вы ещё нахлебаетесь этой своей свободы! – хрипло орал побагровевший свёкор, в то время как я по-быстрому застёгивала молнию на сапогах в прихожей, сообразив пять минут назад, что надо сваливать с воскресного семейного обеда – только скандала на политической почве нам не хватало! Свекровь тихонько всхлипывала, а Тимур, вскочив из-за стола, размахивал руками и кричал ничуть не тише папаши:
- Что ты несёшь? Свободы нельзя «нахлебаться», она просто или есть, или её нет! Вам, видимо, всегда нравилось быть крепостными при барыне Софье Власьевне…
- Кто крепостные? Мы с матерью? Ты ещё нас рабами обзови!
- А что – не рабы, скажешь? Не рабы, да?
- В чём рабство, где рабство?
Они стояли друг против друга – красные, всклокоченные петухи, оба высокие, широкоплечие, взбесившиеся. Тимур молодой и крепкий, отец его – тоже крепкий и вовсе не старый, всего-то под пятьдесят. Вот-вот сцепятся два придурка в рукопашной. Их разделял лишь хлипенький стол, сервированный «выходной» посудой с салатом оливье, аккуратно порезанными баночными огурчиками, красиво разложенным вкусным и незнакомым мне сыром. Где только удалось достать? –
