Профессор Ермольева: "Госпожа Пенициллин"

2020 год.
В марте весь Земной шар охватывает пандемия неизвестной этиологии. Пожалуй, нет ни одного жителя Земле, который не употребил бы в своей речи неизвестное  доселе слово «коронавирус». Идут споры и остаётся неизвестным -  имеет  ли распространившаяся по планете инфекция естественный характер или она разработана в секретной лаборатории. Ясно только одно: вирус опасен. Смертельно опасен.

Через какое-то время весь мир оказывается запертым на карантин. Экономика постепенно приходит в упадок. Почти во всех странах останавливаются фабрики и заводы, потому что люди вынуждены сидеть дома. Выходить на улицу опасно: вероятность распространения  неизвестного вируса высока, а, стало быть, так же высок риск заражения.

Сначала между странами прекращаются авиаперелёты, затем отменяется наземное сообщение. Границы во всём  мире закрыты.

Врачи, работающие в сфере иммунологии и бактериологии, бьют тревогу. Вирус, поражающий человеческие легкие, словно «съедает» их. Если вовремя не принять меры, заболевание, очень похожее на пневмонию, не остановить. Болезнь проявляется тем, что сначала человеку становится трудно дышать, у него поднимается температура. Если заболевшего не подключить к аппарату искусственной вентиляции лёгких, летальный исход через некоторое время неизбежен.

В лабораториях начинают искать выход из создавшегося положения. Делается много попыток изобрести вакцину против смертельного заболевания. Но такую вакцину мало изобрести – надо ещё провести не один десяток тестирований. Сначала на мышах, потом, возможно, на приматах, и только после этого запускать противоядие в массовое производство. Но это хорошо сказать: изобрести и протестировать. Ведь на всё это нужно очень большое время.

1978 год. 
Чего бы почитать? Я стою перед старым двухстворчатым книжным шкафом и размышляю. Шея у меня завязана толстым шерстяным платком. На столике около кровати коробки с лекарствами, капли в нос и градусник, который с какой-то настойчивостью упорно показывает 37,5.  О том, чтобы выйти на улицу, не может быть и речи. Ладно, хоть бабушка – добрая душа – с койки вставать разрешила.

Меня уже давно не интересуют те книги, которые по мнению старших, я должна читать лет в четырнадцать, а то и позже. «Без семьи», «Марийкино детство», «Дети горчичного рая» - всё это прочитано. И прочитано, и перечитано не по одному разу.

Меня тянет к «взрослым» книжкам. Я задираю голову и делаю шаг назад. Вон, справа от зелёных томов полного собрания сочинений Чехова стоит какой-то небольшой томик с надписью «Записки врача». Сощурив глаза, мне удаётся разобрать фамилию  автора – Вересаев. Я подтаскиваю стул, забираюсь на него и пытаюсь вытащить книжку. Тщетно! Она зажата между двенадцатым томом Чехова и стенкой шкафа.

И вдруг меня осеняет! С другой стороны полки я вижу три толстенных  тома Белинского. Если вытащить хотя бы один том неизвестного  мне В.Г. (а именно эти буквы и стоят рядом с фамилией Белинский) собрание сочинений Чехова уже не будет стоять так плотно – и я смогу вытащить Вересаева.

Меня захватывает азарт. Мне уже не столько хочется прочитать, что написано  в «Записках врача», сколько просто добыть книгу с полки. Кажется, я трачу все силы, чтобы вытащить толстенную книгу, и – о, чудо! – на полке образуется долгожданное отверстие. Я аккуратно сдвигаю вбок Чехова – и вот сочинение Вересаева у меня в руках!

Чёрный том Белинского одиноко лежит на полу. Шкаф продолжает стоять с открытыми дверцами. А я забравшись с  ногами на кровать, листаю с таким трудом доставшуюся мне книгу.

«В Заречье холера…» - начинаю я с первой страницы. Я не боюсь болезней, когда они описаны на страницах. Да, если честно, я вообще не испытываю страха, когда при мне заводят разговоры про грыжи, аппендициты, обморожения и что-то подобное. Обо всём этом мне приходится слышать чуть ли не с пелёнок, потому что если в нашей округе кто-то заболевает, никому даже в голову не приходит вызвать «Скорую». Все приходят к моей бабушке. Иногда, когда случаи особенно сложные, она вызывает бригаду «Скорой помощи» сама. Порой она берёт меня к своим пациентам. Все мои игрушки – это шприцы, два фонендоскопа, длинная коробочка из-под старого тонометра, зажимы для систем, гегаровский иглодержатель – чего у меня только нет! Главное же моё "богатство" - это потерявший свою остроту скальпель. На нём выбит год - 1939, и я знаю, что бабушка привезла его с фронта. Я не играю им. Он просто лежит в медицинском стаканчике из тёмно-жёлтого стекла. Для меня этот скальпель - амулет. Я смотрю на него - и представляю себя за операционным столом. Мечты, мечты... 

Тем временем «Записки врача» захватывают меня настолько, что я не замечаю, как бабушка вдруг оказывается рядом. 

- Опять устроила беспорядок в шкафу! – восклицает она и тут же обращает внимание на книжку в моих руках.

- Не рано? – удивляется она, забирая Вересаева  из моих рук.

- А что, холеру действительно так сложно лечить? – вопрос вылетает из меня сам собой. Я уже  успела прочитать достаточно много и поднимаю на неё глаза, потрясённая описанными случаями, когда люди умирали от болезни десятками, и врачи ничего не могли сделать.

- Сложно, детка, - отвечает она, и тут же поправляется: «Было сложно, потому что сейчас эту болезнь победили, а в конце девятнадцатого века она считалась опасной наравне с чумой».

- И никакого лекарства не было? Прямо никакого-никакого? – продолжаю я, понимая, что раз страшную холеру всё-таки победили – значит, лекарство всё-таки кто-то изобрёл.

- Тогда не было, - вздыхает бабушка, -  антибиотики появились намного позднее.

Да, я помню, как она мне рассказывала, что в военной медицине произошел прорыв, когда в лазареты и госпитали стали поступать препараты, которые словно невидимой стеной отгородили умирающих от ран бойцов от заражений и загноений и инфекций.

Кому же сказать «спасибо» за противоядие, которое спасло от верной смерти миллионы человек и продолжает спасать до сих пор?

1922 год.
На Дону  разразилась неслыханная по своим масштабам эпидемия. Холера! 
Выпускница медицинского  института, сотрудница эпидемиологической лаборатории Зинаида Ермольева, решает поставить ряд экспериментов, чтобы побороть страшное заболевание. Как медик, она понимает, что прежде опыты надо проводить на человеке, чтобы убедиться, в каком направлении работать дальше. Но желающих добровольно испытать на себе действие холерных возбудителей не находится. И она решает поставить опыт на себе самой! Сотрудники лаборатории против такого эксперимента, но Ермольеву не переубедить. Она выпивает воду, где находятся полтора  миллиона (!!!) выделенных  холерных вибрионов. Опыт едва не стоил молодому специалисту Ермольевой жизни, но цель, которой она добивалась, была достигнута: её опыт не только помог справиться с грозным заболеванием, но и предупредить его возникновение в человеческой среде.

Вскоре после этого Зинаида Ермольева была приглашена в Москву – заведовать бактериологической лабораторией. Человек, который заинтересовался проведенными ею опытами, был знаменитый на всю страну профессор Барыкин. Но Зинаида Виссарионовна какое-то время пребывала в нерешительности: получится ли у неё?

В студенческие годы Зинаида тайком пробиралась в бактериологические лаборатории,  где ставила один опыт за другим. Но это были всего лишь учебные лаборатории, Москва же  пугала своей неизвестностью.  Прошло какое-то время – и Зинаида Ермольева согласилась. Правда, в новой лаборатории она появилась не с пустыми руками. Прежде, чем возглавить первый в стране отдел биохимии микробов и иммунитета, она привезла с собой в Москву более пятисот различных холерных культур.

1939 год.
Когда в 1939 году в Афганистане вспыхнула эпидемия холеры, Зинаиду  Ермольеву в срочном порядке отправили в Среднюю Азию, чтобы не допустить распространение холеры через границу в Советский Союз. Именно там Зинаида Виссарионовна получила звание профессора, о котором ходатайствовала Российская Академия Наук.

Местные жители, которые не разбирались в чинах и рангах, добавляли к её имени уважительное «Ханум». Такое обращение, принятое в Средней Азии, ещё долго оставалось за Профессором Ермольевой, несмотря на то, что она снова вернулась жить и работать в Москву.

1942 год.
В то время, как Советский Союз вёл борьбу с фашистами, медики вели свою войну – с микробами. Тогда, когда многих солдат и офицеров, казалось, удалось вырвать из лап смерти, на них наваливалась другая беда. Проникшие через раны микробы, образовывали нагноения, вызывали заражение крови, и тогда уже не помогало ничего. Ни мастерство врачей, ни имеющиеся в их распоряжении препараты, ни ампутации.

В 1922 году Александр Флеминг, имеющий самую современную на то время лабораторию в Лондоне, сумел изобрести первый антибиотик – пенициллин. Но прошло почти двадцать лет, чтобы опыты и тестирования дали первые положительные результаты. Как только об этом стало известно, начались переговоры о поставках пенициллина в Советский Союз. Но специалисты из Англии медлили: времени, которое  требовалось на получение закрепляющего результата, прошло слишком мало. И Зинаида Ермольева, которая находится уже в звании профессора микробиологии, получает задание: разработать собственный пенициллин.

В то время, как в Москве было запрещено зажигать свет в тёмное время суток, в лаборатории Ермольевой свет не выключался ни на минуту. Плесневелые грибки выращивали прямо в лабораторных условиях, а когда их не хватало, сотрудники искали их в щелях деревянного дома, где располагалась лаборатория, на свалках и даже… в земле. Иногда профессору Ермольевой казалось, что нужного количества в лаборатории не будет никогда.

А тут разразилась ещё беда: прямо во время войны недалеко от Сталинграда вспыхнула эпидемия холеры. И профессор направляется туда.  Чтобы остановить холеру, надо было обладать особым оружием. И у профессора Ермольевой оно было: холерный бактериофаг, в котором содержалось около двадцати видов разрушителей микробов, вызывающих холеру. Как только Ермольева оказалась в полуразрушенном городе, она стала обучать мед.персонал делать прививки от холеры, потребовала, чтобы радио и газеты рассказывали об опасности заражения этим заболеванием. Неслыханное дело, но эпидемию удалось остановить!

Работа над созданием пенициллина продолжалась. Одной из сотрудниц удалось получить пенициллин в чистом виде. Он был получен из плесени, которая была взята со стен бомбоубежища. До этого было предпринято девяносто две попытки, и только девяносто третья дала положительный результат. Проведенные исследования на мышах, морских свинках, кроликах дали неслыханные результаты. И тогда в лаборатории стало ясно, что это была победа.

Правда, победа относительная. Пенициллин, полученный в московской лаборатории, терял свойства при нагревании выше семи градусов по Цельсию. Тогда в производство твёрдой формы лекарства включился институт физики. Сотрудники института Петра Капицы разработали метод сушки жидкого пенициллина, чтобы появилась возможность