Юбилей школы

без родителей допущен не будет.
Все засмеялись, над нами нависли физиономии тех, кто хотел поздороваться, лично поприветствовать человека, который многим помог с выбором профессии и отличался честностью и объективностью во всём. Женских лиц при этом я не заметила.
В музее ко мне неожиданно подошёл довольно интересный мужчина и представился:
- Леонид Аркадьевич Махнёв - директор музея и ваш ученик. Не помните меня, Лариса Борисовна?
- Леонид Аркадьевич?- я выдерживала паузу, чтобы свою «загадку» он уже разгадал сам.
- Лёнька Махно.
- Так вы теперь Махнёв? – я сразу вспомнила смешного конопатого шкета, который всех в университете донимал со своей «проблемной исторической» фамилией. Ему было стыдно из-за однофамильца, наследившего в истории отечества, а отец ничего менять не разрешал.
- Убедил отца, что никакой должности мне не светит. Глупо же звучит «директор школы Махно».
- А вы директор школы?
- Бывший. Вот теперь музеем этим занимаюсь. Современный музей – это так интересно, я просто влюбился в это дело.
- Поздравляю. Это здорово заниматься любимым делом.
- А пойдёмте, я вам покажу нашу фильмотеку. Мы её сейчас отцифровываем. Скоро мониторы будут во всех залах. Это ж не обычный рассказ экскурсовода, это исторические кадры, живые лица наших земляков. Вот вы сейчас анкету заполните, а мы приедем и снимем вас во время лекции скрытой камерой. Вы же гордость не только школы, но и города, доктор наук, профессор…
- Что-то мне эта идея не очень нравится, - воспротивилась я напористому «ученику».
- А вот это позвольте уже решать нам, музейщикам-собирателям. И ваша ложная скромность, Лариса Борисовна…
- Вы напрасно сменили фамилию. По напору вы, безусловно, батька Махно, - в сердцах перебила его я.
Леонид Аркадьевич хотел было обидеться и вдруг громко и заразительно рассмеялся:
- Я обожал ваши лекции именно за такие неожиданные повороты. Как жаль, что видео камеры в музее не пишут звук. Вот как в провинции появляются такие самородки? Вы же из обычной рабочей семьи, учились в школе средненько… Просто чудо какое-то!
Словоохотливого директора отвлекли, а я незаметно выскользнула из музея, чтобы подышать свежим воздухом осени. Обойдутся они без моей анкеты и без современной легенды об учёной Золушке.
Фаечка год выбивала из меня «наследство передовика производства», мою провинциальность и убогость миропонимания. Она, в буквальном смысле слова, учила меня заново говорить и ходить, не сутулясь, не глядя только под ноги; учила сидеть за столом, пользоваться столовыми приборами. Мы вместе шили и перешивали мне наряды, читали книги, тараторили скороговорки, просто разговаривали обо всём, «за жизнь», как говорила она.
Я много успела прочитать в школьные годы, поскольку других развлечений у меня не было, но, разговаривая с Фаей, мне казалось, что я читала другие книги. Я снимала для себя только сюжетный слой, не вдумываясь в философское содержание, не связывая повествование ни с исторической подоплёкой, ни с биографией автора. Передо мной с подачи Фаечки, по словам Ломоносова, «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне Дна».
Всё, к чему прикасалась моя поздно обретённая мамочка, наполнялось светом, оживало. Герои книг становились реальными людьми из плоти и крови, писатели оборачивались мудрыми собеседниками, исторические события выстраивались в логическую цепочку, великие правители становились заложниками обстоятельств, а гении в утопистов, указывающих направление, но не путь.
Через год я поступила в университет, но это уже была совсем другая девочка. Если бы отец увидел меня такой, он умер бы ещё раз, но уже от классовой ненависти.
В последний свой год Фаечка сдала. Мой муж с нашим сыном Данькой повезли её на Мёртвое море. Она внушила себе, что море добавит ей «пять лет жизни как минимум». У моего Юлика родственники жили в Тверии, это такой городок на берегу озера Кинерет или Галилейского моря, как оно именовалось в древности. Доброжелательные улыбчивые люди не раз уже принимали нашу семью на постой, а вернее, на ночёвки. Дело в том, что, оказавшись в стране, где древняя история была буквально везде в шаговой доступности, усидеть в четырёх стенах было невозможно. В тот год я не могла лететь с ними, на носу была защита докторской, готовилась к выходу моя монография и дел было невпроворот.
Они все были счастливы последние дни и часы своей жизни. В экскурсионный автобус, вёзший их из отеля на Мёртвом море в Иерусалим, сел и религиозный фанатик-смертник. Никому не удалось спастись: после взрыва автобус упал в пропасть. Это было через день после моей защиты…
Я вернулась из Израиля через месяц. Квартиру, где мы жили с Юликом и Данькой, продала. Поселилась опять у Фаечки. Мне там было спокойно, там каждый предмет разговаривал со мной её голосом. Она меня опять спасла. Позвонила её подруга из Германии и пригласила почитать курс «Русская философия и литература девятнадцатого века». Потом я работала в Италии, в Израиле, в Канаде. Вернувшись в родной университет, стала проректором по науке. Нет, я не «железная тётка», как зовут меня студенты. Боль притупилась, но оставлять меня она не собиралась. Просто я научилась с этим жить. Крест на свою голгофу нужно нести достойно. Обиды, истерики, депрессии – удел слабых. Часы жизни заведены в час рождения, и, пока не раскрутится пружинка до конца, нужно жить так, как положено разумному человеку.
У автобуса маялся Вадим. Он оказался славным мальчиком, у меня возникло ощущение, что он за меня заступился.
- Вадим Алексеевич, сколько времени у меня есть до банкета?
- Вы хотите куда-то съездить? Ой, извините, это не моё дело. До банкета почти два часа.
- Отлично. Я бы хотела побывать на кладбище.
- Лариса Борисовна, вы давно не были в городе. Старое кладбище закрыли, так как оно оказалось в черте города, и пускают туда четыре раза в неделю. Сегодня оно закрыто.
- А там есть какая-то администрация?
- Нет. Там только сторожа и работники, что дорожки от листвы и мусора чистят. А администрация в Управлении городского хозяйства, это второй этаж нашей мэрии.
- А где я могу заказать памятник, вернее, надгробье и его установку?
- Этим занимается несколько частных предприятий. Обратитесь в «Гранит», там бывшие вояки заправляют, у них всё всегда вовремя и качественно.
- А как бы мне туда попасть?
- Садитесь в автобус. Я только предупрежу, что отъеду на полчаса, и мы с вами туда сгоняем.
- Спасибо вам, Вадим Алексеевич, я не ожидала…
Контора «Гранита» располагалась недалеко от городской больницы, что было стратегически правильно. В просторном помещении на первом этаже жилого здания стояли вдоль стен образцы памятников. Пока я договаривалась об установке гранитного надгробия и диктовала фамилии, имена и даты рождения-смерти, Вадим о чём-то шептался с солидным мужичком, зашедшим с улицы. В автобусе, на обратной дороге, он заверил меня, что всё будет исполнено «в лучшем виде».
«Ну вот, - подумалось вдруг, - если я и должна была что-то своим родителям, будем считать, что расплатилась. И даже хорошо, что кладбище сегодня закрыто. Памятник установят, мне позвонят, вот тогда я и посещу это невесёлое место. Меня отвезут «принять работу» и только после этого я оплачу вторую часть немаленькой суммы. На всё про всё мне половины дня хватит».
Заметно улучшилось настроение, словно груз с души сняла…
На вечернем банкете в ресторане «Клёвое место» было шумно и как-то суматошно. Нынешний директор школы, маленький, лысенький и удивительно шустрый мужичок, по фамилии Данилкин, представил педагогов разных лет. Кто-то просто кланялся, кто-то произносил тост. Это всё напоминало мне пионерское приветствие делегатам двадцать седьмого съезда КПСС, только с выпивкой и репликами с мест.
- Как хорошо, что я отказался произносить этот зарифмованный кошмар, который они называют тостами, - вздохнул Натан Самуилович. - Ларисонька, такое действо раньше называли «монтаж», если я не ошибаюсь?
- Точно. В лучших пионерских традициях кто-то наваял.
- По-моему, навалял. Нет?
- Согласна. А вы, я смотрю, не очень дружили со своими коллегами.
- Я приятельствовал с Артёмом Самсоновичем, физиком. Помните, такой был большой седовласый армянин. Он умер лет пять назад. Да ещё был фронтовик Захарыч, который НВП вёл. В шахматы играл, я вам доложу, виртуозно. Так он уж тогда стариком был. А с тётками у меня дружить не получалось, да и жена ревновала…
Но в это время говорящие педагоги закончились и на эстраду вышел интересный мужчина, явно привычный к вниманию публики. Он поздоровался под аплодисменты и визг толпы, в которой градусы выпитого были прямо пропорциональны восторгу.
Вдруг заиграла знакомая до слёз мелодия того самого вальса с выпускного:
Этот синий вечер летний закружил ребят,
Я на школьный вальс последний пригласил тебя…
- Вы не знаете, кто это? – спросила я у своего замечательного спутника.
- Это Алёша Бутов. Ты его не помнишь? Он же в твоей параллели учился. Мой любимчик.
- А наш экскурсовод Вадим…
- Его сын. Чудный парень! Говорят, что он отличный тренер, велосипедист.
- А его папа?
- Алёша мэрствует уже второй срок, а до того был главным инженером нашего резинотехнического завода.
- Так вот почему наш выпуск попал в список юбилейных!
- А ты не знала?

Это была хорошая идея: поселить «выпускников» на турбазе, вдали от шумных центральных улиц. Так хорошо после ресторанного гама оказаться среди шороха облетающих листьев… Усталость и спокойствие… Привычная усталость от мелькания лиц и удивительное спокойствие.
В ресторане никто из одноклассников ко мне так и не подошёл. Общения с ровесниками я боялась больше всего, потому что совершенно непонятно, о чём с ними говорить. У меня в классе не было друзей. Одно время со мной за партой сидела Рая Сохина. Или Сохнина? Уже не помню. Мы с ней разговаривали на переменах, она угощала меня конфетами, а я давала ей списывать домашние задания. Но после седьмого класса она с родителями уехала из города. Больше никто не садился рядом, и моё изгойство в классе стало очевидно. Меня не дразнили, не обижали, просто не замечали. Я была пустым местом. Но почему-то это обстоятельство меня не задевало. Мне было спокойнее в школе, чем дома, а вернее, никак. Эмоционально нейтрально. Силы копились для будущих сражений. С кем? Наверное, с самой собой…
А ещё в школе была библиотека. Как я могла забыть. Мне так нравилась тишина и неоновый свет над рядами стеллажей – коридоров.  В библиотеке работала чудесная старушка. Как же её звали? Мальчишки обзывали её Верандой… Ну конечно, Вера Андреевна. Она вечно что-то писала, заполняла какие-то амбарные книги, таблицы, карточки читателей. В любое время года у неё на плечах была серенькая ажурная шаль. Уже тогда она была совершенно седой. Я бы даже сказала, белоснежно седой. «Барышня, - говорила она, - что вы намерены прочесть в ближайшие дни? Вам для души или что-то программное?» Ох, это «что-то». В её произношении «ч» никогда не превращалось в «ш». И мне это так нравилось… Про неё почему-то говорили «несчастная женщина», но, в чём заключалось её несчастье, я так и не узнала. Мне она казалась счастливой: у неё под рукой всегда было столько книг, она так много знала и так