Юбилей школы

интересно рассказывала, когда у нас вместо занудной литературы проводились «библиотечные уроки».
А ещё я любила дворника Ивана Ивановича. Он жил при школе. Тогда у школы была своя котельная, для которой привозилась целая гора угля. Старшеклассники помогали переносить уголь в подвал, ближе к гудящей печи. Там была целая огромная комната для блестящего антрацита. Туда же мы раз в год приносили списанные книги и учебники.
Как-то в начальной школе меня почему-то очень рано родители привели к закрытой парадной двери и наказали ждать. Дело было поздней осенью. После дождя ветер казался особенно холодным. Я быстро замёрзла и начала прыгать на месте.
- Ты чего, пигалица, в такую рань? – спросил у меня огромный сутулый дядька с метлой.
- Родители привели.
- А скачешь чего?
- Озябла.
- Так ты зяблик? – рассмеялся он. – Горячего чаю хочешь?
- Хочу.
- Пойдём, зяблик. До уроков ещё, почитай, цельный час.
Я до сих пор помню клеёнку на кухоньке в его жилище: кремовая в квадратик, а в каждом квадратике или курочка, или петушок зелёного цвета. Помню, я тогда спросила, почему они зелёные, а он только рассмеялся:
- Видать, тоже озябли…
Мы даже подружились. Я всегда прибегала утром поздороваться с Иваном Ивановичем, а если отменялся какой-нибудь урок, я шла к нему пересидеть это время. Он наливал мне крепкий сладкий чай в эмалированную голубенькую кружку и расспрашивал об уроках и учителях.
После реконструкции котельной не стало. Исчез и Иван Иванович. Двор стал мести долговязый дурковатый парень, которому все мешали, особенно ученики, любившие побегать перед уроками.
Вряд ли кто что-то знает о судьбах этих людей. Но без них я не представляю своей школьной жизни. Да и школы тоже.
Второй юбилейный день в школе мне даже понравился. Мы переходили из кабинета в кабинет, решали тесты по школьным предметам, шарады и головоломки, получали символические медали. В школьной столовой нас кормили молочным супом, макаронами и котлетами, как много лет назад. А чай с коржиком был встречен аплодисментами.
Во второй половине дня дали время для неформального общения. Меня и Натана Самуиловича Алексей Сергеевич Бутов похитил и увёз на свою дачу.
Он жаловался по дороге, что устал от кресла мэра, что бывшие одноклассники считают, что он им что-то должен, что мечтает вернуться на завод, а его толкают в политику…
Потом, выпив, он пел нам чудесные грустные песни, которые сам сочиняет много лет, а его сын и жена Светлана подпевали слаженно и очень музыкально.
Прощаясь, Алексей признался, что я нравилась ему именно потому, что не бегала за ним, не писала записок, то есть за безразличие к его талантам. Оказывается, я всё-таки кому-то нравилась, не для всех была пустым местом.

Если бы я знала, какую пытку приготовили выпускникам на третий день юбилейного марафона, уехала бы ночью. Нам решили напомнить все школьные праздники: с первого звонка до последнего. Рассказ о школьных традициях сопровождался песнями и танцами нынешних учеников. И эта псевдо-линейка с выносом девочки с колокольчиком, и прощание с букварём, и игра в «Зарницу» - всё перемежалось концертными номерами. Конца и края этому действу не было.
Я в принципе не переношу самодеятельность, а так называемую «художественную» в особенности. Но когда на сцену вышла девочка с мандолиной и на одной струне начала играть вальс «Школьные годы», делая паузы непредусмотренные автором вальса, я начала мысленно считать от ста до одного. Вдруг послышалось всхлипывание. Через три человека от меня, спрятавшись за впереди сидящих, заходилась от истерики пожилая женщина. Периодически она всхлипывала и хрипела: «Остановите её. Я сдохну от смеха.» Женщине принесли стакан холодной воды и под руки вывели вон.
- Я вижу, наши зрители расчувствовались, - сказал конферансье.
- Да уж, - тяжело вздохнул мой верный спутник, Натан Самуилович.
- Очень хочется уйти, - шёпотом проговорила я.
- Детей жалко. Они стараются, - возразил добрый учитель.
Действо происходило на летней эстраде. Несмотря на солнечный день, было нежарко. Бесшумно опускались на асфальтированные дорожки пёстрые листья, но не замирали сразу, а какое-то время скользили, словно маленькие самолёты по взлётной полосе, гася скорость своей короткой жизни.
Маленькие артисты, сидели в дальней ажурной беседке. За ними прибегала маленькая женщина, выкрикивала фамилии и уводила за собой очередных выступающих.
Вдруг на сцену вышла девочка-подросток с отчаянно синими глазами. Голенастая, нескладная, как породистый щенок. Она звонким от волнения голосом объявила сама:
- Борис Пастернак. «Импровизация».
Потом опустила голову с тяжёлой русой косой, выдержала паузу и совсем другим, грудным глубоким голосом начала плавно и как-то интимно, что ли…
Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд
И волны.
Меня вдруг унесло. Я перестала видеть эту девочку, слышать её голос. Осенняя Ницца, пляж. Мы с Юликом пришли на берег, чтобы просто насладиться музыкой прибоя и помолчать. У нас с собою был пакет со свежими булочками, которые божественно пахли ванилью. Юлик протянул одну булочку мне, и тут налетели чайки и стали бить его крыльями, стараясь выхватить булку. Он отбивался, крошил булку и кидал кусочки. Он так громко и заразительно смеялся, а на обратном пути к гостинице читал мне именно это стихотворение.
Артистке громко аплодировали.
- Как зовут эту девочку? Я прослушала.
- А её никто не называл, - отозвался Натан Самуилович.
- Это Серафима Подкидыш, - ответил кто-то за моей спиной.
- В каком смысле подкидыш? – обернулась я.
- А во всех, по судьбе и фамилия, - незнакомая женщина вздохнула сочувственно. – Её младенцем подбросили в детскую больницу зимой. Как она не замёрзла в одном одеялке на снегу. Вот её и назвали подкинутым ангелом.
- И никто не удочерил?
- Да кому нужны чужие дети? – искренне удивилась неожиданная собеседница.
Я закрыла глаза и вдруг совершенно отчётливо поняла, зачем приехала в этот город. Я должна отдать долг, должна удочерить эту синеглазую артистку. Она мне нужна, эта чудная девочка, этот подкинутый в мир ангел. Я привезу её в квартиру Фаечки и стану ей настоящей мамой, опорой, поддержкой. Я сильная, мне есть, что передать этой девочке, у меня хватит любви.
На душе стало вдруг спокойно и легко, будто Фаечка присела рядом и обняла меня за плечи.