Куратора был внезапно прерван стуком открывшегося окна, которое он оставил приоткрытым, и где-то полчаса смотрел на мелкий вечерний дождь, и думал о чём-то загадочном, уходящем куда-то в далёкие годы, а какими-то своими лучами и отблесками даже и в далёкие столетия. Так он стоял, размышляя о некоторых встречах и находках, случившихся у них в поездке, которые, собственно как будто бы ничего нового и не напомнили... - Да, вроде почти ничего, - с небольшим вздохом заметил он, глядя на мелкую пелену дождя и допивая вечернюю чашку чая, - Да, вроде почти ничего, хотя... Хотя... Хотя, - ещё раз как-то грустно подумал Бывший Верховный Хранитель, и прикрыл окно, но не задёрнул защёлку, так что в комнате хорошо был слышен убаюкивающий стук капель, и немного устало пошёл к кровати.
Он проснулся, посмотрел на открывшееся окно, потом на часы, поднялся, выпил чашку холодного чая и спокойно решив, что можно поспать ещё часа полтора перевернулся на другой бок, и накрывшись одеялом также быстро заснул.
Где-то в половине двенадцатого он проснулся, недовольно помотал головой, и сонно посмотрел на звонящий телефон. Просыпаясь, и соображая, что телефон звонит уже давно снял трубку, и сразу-же услышал усмехающийся голос Профессора: - Ну что, с добрым утром? Проснулся? А то я тебе уже второй раз названиваю, добро же ты отсыпаться. Ну ладно, давай, просыпайся, и где-нибудь минут через пятьдесят заходи, нам будет о чём побеседовать. Договорились?
- Хорошо, договорились, скоро буду.
Повесив трубку Куратор пошёл в ванну споласкиваться и просыпаться, потом зашёл на кухню и минут двадцать провёл за лёгким завтраком. Затем зайдя в комнату он достал свою походную сумку, открыл её, и посмотрев содержимое аккуратно вытащил и поставил на стол небольшой продолговатый футляр, украшенный несколькими блестящими сапфирами и покрытый редкой резной инкрустацией. Осторожно щёлкнув замком он слегка приоткрыл крышку и посмотрел на блестящий и драгоценный скифский кинжал, который был найден где-то около двадцати лет назад при раскопках одного из курганов, и бережно передан им одним из участников этих раскопок, профессором Амиру из Ташкента, у которого эта находка пролежал всё это время.
К очень большому изумлению всех, и небольшой улыбке Профессора, время почти не коснулось этого древнего оружия, принадлежавшего когда-то, судя по всему, кому-то из верховных князей, и острое трёхгранное лезвие очень древней закалки, и рукоятка, заполненная вкраплениями из драгоценных камней, всё это просто светилось и переливалось на солнце. Датировалась эта находка примерно серединой между 3 и 2 веками до нашей эры. Немного посмотрев на этот старинный клинок он осторожно закрыл футляр, и переложил его в прогулочную сумку. Потом вышел в прихожую, подошёл к вешалке и накинув на всякий случай лёгкую куртку закрыл дверь и направился к дому Профессора.
Поднявшись на его этаж он остановился около двери, и протянул уже руку к звонку, но услышал как Демосфен слегка покашливая проговорил из глубины: - Не звони, Голштейн, дверь открыта, заходи, и задёрни собачку.
Он вошёл, дверь оказалась не запертой, и пройдя по коридору зашёл в гостиную, где его поприветствовал Профессор во главе большого стола с чайными приборами. Рядом с кофейником и чайником на нём также лежали несколько футляров с находками, привезёнными ими из этой поездки. Слушаясь жеста хозяина он сел на соседнее кресло, и Профессор указав на чай и кофе негромко сказал: - Усаживайся, Голштейн, усаживайся и угощайся. Я думаю, для начала это будет как раз.
Голштейн поудобнее устроился в резном кресле, отпил немного лимонного чая и посмотрев на свою сумку улыбнулся и указав на неё негромко проговорил: - Да, Демосфен, а я принёс тот экспонат, который был у меня на хранении, и, если...
- Да нет, не если, Голштейн, и то, что ты его принёс, это просто прекрасно. И я бы даже попросил его у тебя на какое-то время, но это если ты на это согласишься. Ведь ты всё помнишь, и он принадлежит только тебе, и никто не вправе у тебя его оспаривать. И если когда-нибудь и услужишь мне эту услугу, буду очень признателен.
- Ну что же, Демосфен, я так и знал, и благодарю, если должный ритуал будет выполнен сегодня.
- Не смею задерживать торжественной церемонии, и как только закончим с этим чаепитием, то можно будет приступать.
Голшгтейн почтительно кивнул в ответ, подбавил к кофе сахара, и они принялись за чаепитие, понемногу обмениваясь мнениями и воспоминаниями о проведённой поездке.
Часы показывали где-то около шести вечера, когда Голштейн и Профессор вновь уселись за очищенным столом, и посередине между ними лежал украшенный богатыми инкрустациями небольшой продолговатый футляр. Помолчав минуту Профессор, медленно перебиравший старинные чётки с лёгким вздохом взглянул на своего гостя, и сказал:
- Ну что, Голштейн, я думаю, можно приступать. Вы готовы?
- Совершенно готов, - ответил, слегка приподнявшись Бывший Верховный Хранитель, и Профессор встал и бесшумно удалился из гостиной. Примерно через пять минут он вернулся, слегка скрипнув тяжёлой дверью и торжественно неся перед собой позолоченный поднос, покрытый алло-синим покрывалом, и осторожно поставив его посередине стола повернулся к Куратору:
- Ну что, вы подготовились?
- Вполне.
- Ну что-же, тогда можно приступать.
И сняв с подноса покрывало, под которым лежал очень бережно свёрнутый старинный манускрипт, рядом с ним две плотно закрытые резные чаши, по обе стороны которых лежали два старинных геральдических знака пятиугольной готической формы. Профессор зажёг большую свечу, положил рядом с ней старинный манускрипт, торжественно отвинтил крышки чаш, взял мягкую кисточку и положил рядом первый гербовый знак. На нём на золочёном поле хорошо было видно изображение Льва, поддерживающего высокий крест на фоне готических замковых башен и какие-то надписи над ним на верхней стороне. Разместив его справа от старинного клинка он взял второй, где на синем фоне также были крест, луна, и очертание всадника на вершине холма, и тоже осторожно возложил его слева. Потом взял тонкую кисточку и легонько спрыснул мелкими каплями оба герба, подождал полминуты, и макнув её во вторую чашу снова, но уже слева направо спрыснул оба герба, а после и лежавший между ними манускрипт.
Пламя свечи мгновенно всколыхнулось, стало очень большим, комната очень быстро наполнилась тонким ароматом какого-то восточного масла, потом все очертания стали медленно сливаться, и через полминуты Голштейн, верхом на резвом арабском жеребце что-то громкое и важное выкрикивал скачущим рядом с ним Демосфену и двум очень важным персонам, и указывая на царящее внизу побоище ещё раз прокричал: - «Ещё пол часа, и варвары будут сметены» - на что ему точно так-же прокричали, что - «Скорее всего, это всё так», после чего арабский жеребец Куратора встал на дыбы...
Но после этого туманная пелена спала с линии горизонта, и они уже снова сидели в гостиной Профессора, по которой витал тонкий аромат восточного масла, а пламя свечи, так не успокоившись ещё не приняло своих обычных размеров.
- Ну что-же, Ваше Священство, - немного иронично произнёс Демосфен, - теперь вы по праву можете получить своё фамильное наследство, и, в силу известных обстоятельств, теперь, где-бы вы его не потеряли, оно всегда найдётся на своём месте у Вас дома. Ну что-же, с чем я вас и поздравляю, и считаю на этом ритуал законченным.
Голштейн медленно и утвердительно поклонился, пламя свечи само по себе сразу уменьшилось до обычных размеров, а через несколько минут и вовсе погасло. А Профессор неспеша стал собирать старинные ритуальные принадлежности, и выйдя через 15 минут из гостиной немного поскрипел замком стенного сейфа в соседней комнате. А когда вернулся, то со вздохом спросил: - Ну что-же, а теперь ты не возражаешь, если мы повторим наш файф-о-клок, но в более разнообразном виде? Нет? Ну, тогда пошли на кухню, поможешь мне перетащить всё сюда. И Голштейн поднявшись вышел вслед за Профессором из гостиной.
И примерно через полчаса Голштейн и Профессор за заново накрытым столом начали свою немного торжественную вечернюю трапезу. Так, негромко переговариваясь и обсуждая недавнюю поездку и дальнейшие планы они просидели до половины одиннадцатого. А когда стрелка подбежала к одиннадцатичасовой отметке Голштейн поднялся, и сказал что ему пора. Старший кивнул, улыбнувшись пожелал спокойной ночи, и напомнил что завтра вечером он ему позвонит. Когда Голштейн вернулся, его стенные часы гулко пробили половину двенадцатого.
4
Последующие за этим два дня были заняты небольшими будничными делами, которые обычно бывают перед заранее запланированным временем. А на третий день пошёл дождь. Дождь лил уже второй день, и Голштейн и Профессор, даже немного довольные этими осадками, как-то более им привычными в силу некоторых обстоятельств, к вечеру второго дня сидели за столом у Профессора.
Их неспешный разговор шёл за обсуждением планов на оставшиеся месяцы лета и о предстоящих походах на природу, которыми они решили заполнить летнее время. В углу гостиной уже два дня лежали их походные рюкзаки, и они потихоньку перебирали имена тех, кого можно будет прибавить на время к их компании. Не секрет, что всё это были бывшие ученики Куратора, уже не раз составлявшие им подобные небольшие компании. И под конец этого чаепития Профессор подошёл к окну и приоткрыв его впустил в комнату мягкий шум дождевых капель. Несколько минут они простояли около окна, потом Старший обернулся к коллеге, и сказал что если завтра дождь кончится, то можно начинать уже их летнее время. И тогда, как и договаривались, первые три дня они проведут на ипподроме, где будут участвовать три новых жеребца, на которых все делали большие ставки. Куратор немного подумал, и улыбнувшись сказал, что это может интересно, и что туда можно пригласить двух его бывших студентов.
За окном уже темнело, мягкий стук капель действовал успокаивающе и Голштей ещё минут пять постояв рядом с Профессором посмотрел на часы, и сказал, что пойдёт. Профессор согласно кивнул, и через три минуты его коллега взял с вешалки зонт, хлопнул дверью и стал спускаться по лестнице.
Как и предполагалось, на следующий день этот дождь закончился, и уже вечером они с компанией двух бывших Кураторских студентов выходили с переполненного ипподрома, на котором все три последние заезда под громкие крики финишировали два молодых жеребца, на которых были сделаны почти все ставки, и причём оба финишировали одновременно, и что вызвало огромный фурор.
Второй день на скачках прошёл точно также, а под вечер третьего, под конец итоговых забегов вышел особенный сюрприз: все три новых жеребца, на которых был особый интерес все последние три заезда одновременно, грива к гриве и нос к носу пересекли финишную черту.
Когда народ стал спускаться с трибун, а вместе с ними и наши герои, с вечернего неба начала потихоньку сыпаться лёгкая морось. А когда они вышли на площадь, Голштейн вслед за Профессором щёлкнули своими зонтами. Попрощавшись со своими весьма
