Глава 2. Ночная охота.
Оказывается, основной отряд с людьми и техникой давно уже отправился в путь, и только отец улаживал в колхозе последние дела, и вот теперь, заехал домой попрощаться и захватить с собой все, что приготовила им с Витькой в дорогу мама. А заодно – и своих горе-работников – Витьку с Шуркой. Отец приехал на грузовой автомашине марки ГАЗ-51. Сам же на ней был и шофером. Он припозднился, завершая последние приготовления. Но сказал, что это к лучшему. Почти совсем угасла июльская летняя жара, а потому, и ехать будет приятнее.
Кузов автомашины был почти полностью загружен. Мешки с продуктами, утварь всякая. А еще, сзади кузова, в углу привязанные к борту лежали покорно три живых барана. Витька догадался, что они предназначены на мясо для супов, которыми бригада будет в Уланбеле питаться. И тут же возникло у Витьки острое чувство жалости к ним, и чтобы погасить эту жалость, он изо всех сил старался в их сторону не смотреть.
А впереди кузова, сразу за кабиной, толстой массой лежала огромная брезентовая палатка. Вот на ней Витька с Шуркой и устроили себе удобное лежбище. Отец сказал, чтобы они не особо высовывались из кузова, а то, придерется еще милиция… В кабине, рядом с отцом, сидел седой лохматый старик. Он оказался поваром, и когда ребята знакомились с ним, назвался странным именем – дед Баран…
На сборы дома ушло совсем немного времени. Наконец, отец сел за руль, и машина тронулась с места. Друзья сначала крутили головами и оглядывались по сторонам, но местность вокруг была им хорошо знакома, и скоро наскучила. Тогда они улеглись на спину, подложили под голову мешки с постельными принадлежностями и стали наблюдать за тускнеющими облаками на небе. И хотя машина ехала довольно быстро, облака пучками висели в воздухе и казались совсем неподвижными. Потом машина стала петлять по серпантину перевала Куюк. Витька с Шуркой оживились – горы всегда притягивали и вызывали к себе особый интерес. Ну а потом, за перевалом, стало быстро темнеть, и они опять устремили свои взоры на небо и стали ловить загорающиеся звезды.
Город Джамбул проезжали в двенадцатом часу ночи. Некоторое время красиво нависали с боков и светились огнями из окон многоэтажные дома. Огней было много и казалось, в городе никто не собирается спать. Празднично, красиво выглядел ночной город, и вдруг, как-то сразу, исчезли многоэтажные дома, и огней стало значительно меньше, тут же начала подступать с боков сплошная темнота. Сразу за городом отец съехал с асфальта на грейдерную дорогу и поехал в северном направлении. Ему надо было добраться до какого-то Акжара, в котором должна была ожидать их ранее отправившаяся в путь бригада. Стало совсем темно вокруг, резко похолодало. Витька с Шуркой набросили на себя одеяло и сразу уснули.
И будто бы снов никаких не успел еще Витька увидеть, как тут же разбудил его монотонный голос отца. Витька высунулся из-под одеяла и огляделся. Машина стояла с включенными фарами на окраине какого-то села. По бокам в свете фар тускло отражались несколько домов, а впереди высвечивалась полоса узкой слабо укатанной дороги уходящей в степь, в сплошную темень.
– Это и есть тот самый Акжар – сообразил Витька.
Рядом с машиной фырчал малыми оборотами колесный трактор МТЗ-50 с кабиной. Отец с трактористом стояли в стороне и тихо разговаривали. Витька прислушался к разговору. Оказалось, что сразу за Акжаром начинались сплошные пески и по полевой тропе, но зато самой короткой к Уланбелю, им предстоит продолжить свой путь. Бригада, чтобы не терять зря время, продолжила движение, а тракториста оставила, чтобы он на своем тракторе дождался и сопровождал машину отца. Тропа в песках ненадежная, может быть засыпана песчаными переметами. И возможно, машину из-за её слабой проходимости, придется брать на буксир.
Отец увидел, что Витька высунулся из-за борта кузова и не спит, и вдруг, обратился к нему с неожиданным, удивительным и очень заманчивым предложением, от которого остатки сна у Витьки хоть была уже вокруг самая настоящая ночь, улетучились мгновенно.
– Слушай, Витя, – сейчас на пути всякая живность начнет попадаться. Пострелять из ружья не хочешь?
У Витьки отвисла челюсть от неожиданности, сладкое волнение подкатило к горлу, но он справился с собой и тут же, согласился. Отец покопался в бардачке, протянул Витьке два патрона и предостерег
– Только смотри-и-и… будь осторожен…
Дело в том, что с некоторых пор появилось у них в доме ружье. Отец, когда уезжал в длительные командировки, обычно брал его с собой. Говорил, что там, куда он ездит, можно охотиться на всяких птиц и даже зверей – волков и диких кабанов. Вот только отцовских охотничьих трофеев Витька никогда не видел.
Патроны у отца, несколько заводских пачек, заряженных дробью, хранились дома на встроенной в стену полке под самым потолком. Отец думал, что никто туда не доберется, а Витька – мог. А еще было несколько случаев, когда отец вытаскивал из своей полки-укрытия капсюли, пыжи, дробинки из свинца различных размеров и самостоятельно заряжал бумажные гильзы. Патроны были шестнадцатого калибра, а свинцовый шарик картечи таким большим, что одна картечина только в гильзу и помещалась.
– Это на кабана! – говорил отец важным торжественным голосом.
Все младшие братья Витьки крутились возле отца, когда он занимался этим интересным делом, а Витька ему даже и помогал.
Обычно ружье, огромное, с длинным стволом и практически, совсем новое мирно лежало скрытое из глаз в спальной комнате за сундуком. Наказ отца – не брать его, – строго соблюдался братьями Витьки, и только он один все-таки не утерпел, и пару раз брал ружье украдкой, когда дома никого не было, и стрелял из него в воздух. Теоретически он знал как нужно обращаться с ружьем, сделал все правильно и при выстрелах даже не получил сильной отдачи от приклада в плечо. Отец, конечно же, узнал о Витькином самовольстве, но почему-то сильно его не ругал.
А однажды вся семья наяву убедилась в убойной силе отцовского ружья.
В воскресный день маме понадобилось зарубить к обеду курицу, чтобы приготовить из неё суп с лапшой. Обычно она делала это сама, а тут занята была сильно чем-то и попросила отца принять грех по отъему из тела куриной души на себя. А ведь знала, что отец-«охотник» не выносит на корню вида крови. Он, конечно же, отказался. Мама видно была «не в духе» и отказ отца помочь по хозяйству, маму сильно взбесил. И понеслась на весь двор рассерженная её брань типа – какой же ты мужик?! Так…тряпка!.. И долго не унималась мама на этот раз.
Двор небольшой, в доме тоже, все слышно. Некуда отцу деваться, а тут – все сыновья обвинения в мужской его несостоятельности слышат… Какой мужик вытерпит такое…
Он и не вытерпел. Схватил ружье, вставил патрон в ствол и с перекошенным от ярости лицом, что-то выкрикивая, выскочил во двор, держа его наперевес. Мама обомлела с перепуга, застыла на месте и начала выть по-бабьи. Витька и все кто был во дворе, тоже замерли там, где находились, от неожиданности.
Отец ни на кого не обращал внимания. Взгляд его лихорадочно рыскал по огороду. И вот, метрах в сорока, на грядках обнаружил отец петуха, красивого петушиной своей статью, с ярко красным гребешком, свесившимся набок с макушки головы. Петух мирно скреб лапой землю, ничего не подозревая. Навскидку отец направил ствол в сторону попавшейся под руку потенциальной птичьей жертвы и, не прицеливаясь, выстрелил. И вот это – да-а-а!!! Ребята чуть не попадали от изумления. Петух, молча, подпрыгнул в высоту на целый метр и свалился мертвым в картофельную ботву!
– Иди – подбирай свою курицу! – торжествующе крикнул в сторону матери отец и вернулся с дымящимся ружьем в дом.
Мама не знала, что и говорить. Плакать или смеяться? Ей было жалко петуха. Петух был самый боевой из подрастающей петушиной молодежи, и в нем настоятельно нуждалось дворовое куриное стадо. Но и злиться на отца тоже она уже не могла. Отец просто шокировал своим совершенно непредсказуемым поступком и вызвал невольное к себе уважение. Он ведь очень рисковал и в случае промаха, что было весьма вероятным, просто выставил бы себя на посмешище. И подумать страшно – мог уронить авторитет в глазах у своих же детей. К счастью, этого не случилось.
А Витька сразу после выстрела бросился к петуху, не веря в душе, что тот действительно мертв, и хотя из его неподвижной тушки даже кровь не текла, – не было видно крови, – убедился воочию, что петух убит был наповал.
Мама бросила все дела, и пока петух был ещё теплым, начала поспешно его ощипывать. А потом, сварила из него суп. И как это всегда получалось у мамы, суп оказался очень наваристым и вкусным. Всей оравой дружно набросились ребята на еду. Вот только кушать убитого отцом петуха было совершенно неудобно. То и дело на зуб попадали мелкие дробинки, которыми мясо было буквально нашпиговано. Мама с досады и вовсе прекратила кушать петушатину, но выражать открыто недовольство не решалась.
А отец был очень доволен. Шутил, смеялся, добродушно подтрунивал над мамой и все повторял
– Ну что? – получила…
Он знал, что такой меткий, просто снайперский выстрел, ни у кого не может вызвать никаких иных чувств, кроме восхищения. И у мамы, хоть и виду она старалась не подавать, – тоже…
А младшим братьям все нипочем. Очень скоро исчез «петух» из большой чашки на столе – только его и видели. И даже соревновались пацаны между собой – кто больше дробинок выплюнет.
И вот, сейчас, разрешил и Витьке отец поохотиться, и может быть, из ружья какого-нибудь зверя убить. Витька достал из отцовского мешка ружьё, зарядил его, осторожно положил сбоку, и когда машина тронулась с места и устремилась в пески, стал всматриваться пристально в освещаемое по ходу движения впереди таинственное пространство, выискивая достойную выстрела цель.
Шурка пристроился рядом и очень уж хотел поохотиться первым. Витька уступил. Один из двух патронов, а значит и выстрел, по праву принадлежал Шурке.
Дорога была довольно ровной, мягко бежала по ней машина. Шурка взял ружье в руки, уперся грудью в кабину автомобиля, удобно расположил на её крыше согнутую в локте руку с зажатым в ладони цевьем, взвел курок, приложился к нему пальцем второй руки и приготовился стрелять во все движущееся впереди автомашины. Во все, что появится в свете её ярко освещающих местность фар, разве что, кроме тушканчиков. Оба они, и Витька, и Шурка, зорко смотрели в четыре глаза на рождающуюся во тьме стремительно набегающую, вздрагивающую и подпрыгивающую дорожку, но пока, – правда, все чаще и чаще, – попадались на ней только тушканчики. Их вырывали вместе с дорогой из темноты фары. Ослепленные светом, они едва успевали отпрыгивать в стороны от шумно накатывающейся на их жизненное исконное пространство, и все под себя подминающей, огромной, завывающей оборотами двигателя, железной громадины.
И вдруг, из темноты, прямо на ярко освещенную колею выскочил крупный заяц и ослепленный, задал стрекача впереди автомашины, как будто соревнуясь с ней в скорости
